— Все, Леня, спасибо… Сдвинулось, конечно. Завтра и поговорим.

— Да, еще одна любопытная для тебя деталь. Ты помнишь, список мой длинным был, но для Бая я более короткий приготовил. И в конце стал подкидывать, мол, Лариса Георгиевна жива, слава Богу, и кое-что для начала тоже вспомнила. Ну и стал называть Кандинского, Шагала, Малевича. И Бай тут же «вспомнил», что видел их у старика. Словом, Саня, заврался он. Но наш список, вижу, подействовал на него явно угнетающе.

— А что бы он сказал, если бы ты показал ему полный каталог, который мы сегодня нашли наконец с помощью все той же Ларисы в сейфе ее отца?

— Как! — воскликнул Леня. — Неужели? Ах, какие молодцы! Ну завтра я ему покажу!..

Саша положил трубку и сказал:

— Есть что сообщить, — после чего передал содержание своего разговора с Крутиковым. И закончил уже от себя лично: — Готов биться об заклад, что забудет свое обещание Виталий Александрович.

— Почему? — хмуро посмотрел на него Меркулов.

— Сердце подсказывает', — хмыкнул Саша.

— И что же оно тебе подсказывает? — настаивал Меркулов.

— Что пакует Бай чемоданы. Виза, как я понимаю, у него открыта. Коммерческим классом ему лететь незачем. Впрочем, он может и поездом выехать, в СВ. С какого только вокзала, — тут не подсказывает. Вероятнее, с Киевского. Утром на месте и ищи ветра в поле. Но брать его сейчас нет повода. Вот если бы пальчики нашего дорогого Андрюши показали что-нибудь неординарное. Но поздно уже, народ спит, одни мы бодрствуем.

— А это мы сейчас проверим… — Романова решительно взялась за телефонную трубку, но после нескольких сердитых звонков и собственных уничижительных реплик согласилась с общим мнением, что с началом великой перестройки в обществе народ стал свято чтить свое свободное время. Волей-неволей поиск ответа на интересующий вопрос, который мог одновременно стать и краеугольным, отнесли на завтра.

Оставалось немногое, что не давало покоя Турецкому.

Первое: кому мог беспрепятственно открыть дверь осторожный Константиниди?

Второе: почему страдал, но недостаточно сильно Бай по поводу утерянного им миллиона долларов?

Наконец, третье: что могло быть в большом чемодане Богданова и Почему Кисота сама поехала его провожать в аэропорт, минуя таможенный досмотр?

Из этих трех составляющих могла родиться истина.

— Послушай, Грязнов, — неожиданно спросил Турецкий, — как утром выглядел Богданов? Точнее — во что он был одет?

Слава вдруг просиял.

— Толковый вопрос! Слухайте сюды! Извини, Шурочка. Утром он был в светлом таком костюме — кремово-желтоватый, ну да. А из дома днем?.. Сейчас позвоню Акимову.

Грязнов набрал номер Володи, который отдыхал дома после ночного дежурства в щелковской больнице, и задал ему вопрос. Потом сказал: «Ага» — и пожелал спокойной ночи.

— Темно-серый, с искрой.

— Слава, — спросил Турецкий, — вы там провели несколько часов. Лариса по шкафам не рыскала?

— Ей не до этого было!

— Поздновато, конечно, — раздумчиво процедил Меркулов. — Но вообще-то, конечно, следовало бы… Ты говоришь, Саня, заглядывала эта твоя Кисота в его чемодан?

— Моя? Заглядывала. Но запомнила обилие рубашек.

— А сколько вообще костюмов может быть у этого джентльмена?

— Много, Костя. У нас на троих не наберется.

— Это хорошо. Значит, есть вероятность…

— Ты предлагаешь сейчас поехать на Комсомольский?

— А почему бы и нет? — как-то обыденно заметил Меркулов. — Лариса Георгиевна вряд ли спит, ключи взять можно. Ордер на обыск по такому случаю я могу подписать. А дальше дело техники: выездную бригаду организуем в нашем же доме, бумагу в зубы, понятые — на месте, и айда. Как в молодости. А? Цели ясны, так что копаться особо вам и не придется… Но надо еще подумать.

Турецкий заскучал, что сразу заметил Меркулов и спросил язвительно:

— Ну да, вы ведь с приятелем главным образом по ночам на пару работаете? — чем довольно удачно разрядил обстановку.

— Нет так нет, — вздохнул Саша и нагло подмигнул Грязнову: — Ну раз начальство у нас такое щепетильное, поедем по бабам!

— От бисовы диты! — даже захлебнулась не то от восторга. не то от возмущения Шурочка.

— Не одобряю, — нахмурился Меркулов, — ни ваших действий, ни хода ваших мыслей.

Турецкий с Грязновым рассмеялись. Костя, переглянувшись с Шурочкой, смотрел на них абсолютно наивным, непонимающим взглядом. А мужики никак не могли уняться.

— Я что, — почти возмутился наконец Костя, — сказал что-то непристойное?

Его слова вызвали новый прилив хохота. А может быть, это была просто разрядка после стольких напряженных дней. Саша, захлебываясь, кивал, Грязнов вытирал глаза рукавом рубашки.

— Костя, ты, конечно, не знаешь… Анекдот есть такой… — Наконец Турецкий успокоился и стал рассказывать, время от времени взвизгивая, когда было невмоготу. — Юная учительница ведет урок. Предлагает своим оболтусам пятиклассникам загадывать ей загадки. Встает Петя и говорит: это слово вкусное и сладкое, его в рот берут — и всего из трех букв. Умная и современная учительница машинально выпаливает то слово, которое, естественно, знает. Класс валится на пол от хохота. Она в недоумении, а Петя говорит укоризненно: вообще-то чай, но ход ваших мыслей мне нравится.

— Ну негодяи, — покачал головой Меркулов и улыбнулся, — ничего им нельзя сказать, на каждую букву по анекдоту. У вас есть хоть что-нибудь святое?

— Есть, Костя. — Турецкий уже успокоился. — Служба наша проклятая. И отчизна дорогая…

— Ну, хлопцы, коли так заговорили, значит, пора по домам. Давайте-ка будем расходиться. А с утра пораньше встретимся, обсудим на свежую голову, а заодно получим заключения экспертизы и дактилокарты из первого спецотдела МВД. Утро, как говорится, мудреней.

— Так-то оно, может, и так, — заметил Грязнов, спускаясь с Турецким по лестнице к выходу, — но, по мне, лучше бы рискнуть сегодня.

— А чего ж молчал? — удивился Саша.

— Да ведь они уже все для себя без нас решили, ты разве не понял? А у Кости нашего это был просто всплеск, рецидив, тоска по молодости. Ты ведь небось заметил: они стали охотнее принимать и брать на себя ответственность за уже проделанную, даже самую рисковую работу, чем дать на нее разрешение. А это признак старости, Санек, как ни жаль об этом говорить.

— Все может быть. Не исключено, что ты в чем-то прав. Но мне тут видится несколько иное. Знаешь что? Они ведь просто за нас с тобой боятся. Помимо других проблем. Мы действительно другой раз так и прем на рожон. А с возрастом просто обостряется боязнь потерять близкого человека. Вот в чем, мне кажется, дело. Разве не так?

— Ладно, психолог. Ты на какой поедешь-то?

— Да в принципе думаю, что можно и на своей. После сегодняшней встряски вряд ли Баю до меня.

Если бы только знал Турецкий, как он был не прав, как сильно он ошибался…

Виталий Александрович Бай был разъярен и растерян одновременно. Он не мог простить себе, что его — битого, опытного, немолодого уже, седого волчару — обвел вокруг пальца какой-то жалкий старик.

Даже то, что назвал хитрый следователь — а то, что он назвал, далеко не все, и он даже несколько раз ошибся в названиях, — говорило, что секреты Константиниди абсолютно не исчерпаны. И вероятно, большая их часть не известна никому. Разве что этой молодящейся стерве. Вот кого надо было брать на крючок. Но как? Спасли ее, значит, а теперь будут усиленно охранять. Само собой.

Но ведь известно: у семи нянек дитя без глаза. Андрюше ее поручать нельзя. Да и могут не допустить его для «беседы». К тому же он и сам, кажется, влипает. И по идее следовало бы Андрея теперь хорошо отблагодарить и убрать подальше, на юг куда-нибудь. До лучших времен. Черт дернул дурака с этой проклятой свечой связываться… да ведь он же, Бай, сам о том и попросил: надо было, чтоб Андрюша залез в автомобильные кишки. А Турецкий— вот где главный враг! — видать, не упустил своего. Ишь, как благодарил-то: золотые руки. Надо думать, что Андрюшины приставочки он не обнаружил: Андрюша ведь большой умелец по технической части, можно сказать, истинный самородок. И то, что цены нет Андрюшиным рукам, тоже хорошо знал Бай, крайне редко и в исключительных обстоятельствах использовавший уникальные способности своего подручного.