Так что сейчас оборона обители Сергия Радонежского – это уже не просто битва ее защитников с войском гетмана Сапеги. Теперь эта неравная схватка стала символом духовной брани между сохранившими верность православию и присяге защитниками родной земли, и литовскими захватчиками да русскими ворами, предавшими веру и ставшими на службу латинянам… Эх, если бы шведы да немцы воеводы Делагарди не изменили, мы бы сейчас, наверное, уже бились с гетманом под стенами лавры! Жалкие наемники, для которых звон серебра превыше данного слова и ратной доблести…
С этими мыслями я посмотрел на притихшего фон Ронина, следующего рядом и во все глаза рассматривающего укрепления приближающегося монастыря, и стало мне совестливо: не все наемники таковы. Не все!
– Что, немец, впечатляет?!
Непривычно сосредоточенный рейтар ответил после некоторых раздумий:
– Крепкий замок, с наскока такой не взять. Но, к твоему сведению, мой дорогой друг, по Европе уже повсеместно возводят укрепления по типу итальянского, то бишь фрязского обвода. На латыни же оно называется Fortalitia stellaris, то есть «Звездчатая крепость»… Так вот, подобные укрепления строятся не только из камня, но даже и из земли, и если смотреть на них сверху, с высоты полета птицы, то они действительно походят на звезду.
После недолгой заминки Себастьян продолжил:
– Старые замки уже плохо выдерживают попадания ядер тяжелых пушек, и стены новых крепостей делают более толстыми и низкими. А у «звездчатых крепостей» вместо башен на углах возводят бастионы. Это…
На мгновение замолчав, немец начертил в воздухе фигуру, как по мне, весьма мало похожую на звезду.
– Вот это и есть бастион. Он выдвинут далеко вперед и состоит из четырех стен. Две передних называют фасами, две боковые, соединяющие бастион с крепостью, – фланками. С тыльной же стороны остается проход-горжа. Бастионы позволяют вести убийственный косой огонь вдоль стен, простреливая большее пространство, нежели с башен. А кроме того, они держат под огнем и ближайшие подступы к крепости, мешая врагу развернуть собственные батареи. И чем больше бастион, тем большее расстояние он простреливает… Одни из первых укреплений бастионного типа были возведены во Флоренции Великим Микеланджело, и я имел честь лицезреть их воочию. Славный, конечно, был мастер…
Рейтар закончил свой рассказ, а мне стало даже как-то обидно. Ну и пусть Микола Фрязский чудные «звездные» крепости строит, не возьму я в толк, чем они так уж лучше наших!
– То-то Троице-Сергиева лавра уже десять месяцев как осаду ляхов держит!
Однако фон Ронин лишь плечами пожал:
– Так разве есть у осаждающих тяжелые пробойные пушки?
Я вынужденно мотнул головой:
– То мне неведомо.
Себастьян по-доброму усмехнулся в ответ, после чего примирительно произнес:
– Как я уже сказал, замок сильный. Ты лучше расскажи историю этого монастыря, если, конечно, она тебе известна.
Я замолчал, пытаясь воскресить в памяти все, что слышал про монастырь, после чего с легким вздохом ответил:
– Да, честно сказать, знаю я немногое. Слышал, что выбрал место для него и благословил строить наш великий святой Сергий Радонежский и что именно из Борисоглебского монастыря на помощь Димитрию Донскому отправились иноки Пересвет и Ослябя, павшие на поле Куликовом. Пересвет, к слову, отличился и сразил перед битвой могучего татарского батыра Челубея… А большего я и не знаю. Разве что прошлой осенью литовцы взяли Ростов и ограбили Успенский собор, осквернив при этом мощи чудотворцев Леонтия и Исайи: они разрубили раки на куски…
Фон Ронин перебил меня:
– Наверное, вместилища останков святых были отлиты из серебра, а то и золота?
Я пожал плечами:
– Да, скорее всего.
Рейтар понятливо кивнул, и я продолжил свой рассказ:
– Так вот, разграбив город и осквернив святыни, литовские нехристи под началом некоего пана Сушинского осадили и монастырь. Слышал я, что монастырь они также пограбили, но не так страшно, как Успенский собор Ростова. И что беззащитной братии удалось уцелеть только благодаря старцу Иринарху, силой веры своей изумившего воров и, как видно, пристыдившего их…
Себастьян удивленно покачал головой:
– Удивительно! Чтобы такие душегубы – да пристыдились?! Это настоящее чудо!
– То ли еще будет…
До монастырских ворот мы добирались уже в полном молчании – необычно сосредоточенный немец, как мне показалось, довольно сильно разволновался. Что и немудрено – у самого душа в трепет пришла перед встречей со старцем! И хотя сам я ни разу не душегубствовал, убивал лишь только в бою и старался исповедоваться как можно чаще, при любой удобной возможности (ратная стезя такова, что сгинуть можно в любой миг, потому и спешу я раскрыть совершенные грехи перед лицом Господа и свидетельстве священника, в посмертии избегая суда за них), и причащаться, все же меня проняло до костей… Что уж говорить о лютеранине?
Перед тем как открыли нам дверцу в воротах, позволяя попасть за монастырские стены, пришлось выжидать довольно долго, но времена нынче беспокойные, и осторожность братии вполне объяснима. Тем более, учитывая одеяние наше с рейтаром, – вылитые ведь лисовчики! И даже грамоты князя Михаила не переубедили чернецов: а вдруг мы перехватили настоящих гонцов и забрали грамоты?! Пришлось сдать все оружие, включая засапожный нож, прежде чем нас пустили внутрь.
В сумерках я не успел толком разглядеть внутренний двор монастыря. Степенно перекрестившись перед собором Бориса и Глеба и церковью Благовещения, я настоятельно упросил проводить нас с товарищем к прозорливому старцу, объясняя спешку княжьей волей и службой. Тем не менее, пока мы не получили благословения седого как лунь игумена Гермогена, только-только отслужившего всенощную, к старцу нас не пустили. И то пришлось отказываться от трапезы… Может, даже и обидели отказом братию, но когда цель путешествия уже так близка, моченьки терпеть нет никакой!
Но вот наконец и она, келья старца. Небольшая пристройка к крепостной стене, едва ли пять шагов в длину и три в ширину, сложенная из кирпича и укрытая сверху двускатной кровлей… В нетерпении едва ли не бежавший до кельи старца, я в нерешительности замер перед крепкой дверью, сколоченной из трех длинных широких досок…
И только занес я руку, чтобы постучать, из-за двери раздался сильный, глубокий мужской голос:
– Войдите.
Замерший рядом со мной фон Ронин тихо прошептал:
– Он ведь не может же нас видеть, верно?
Я неуверенно пожал плечами:
– Может, слышал шаги и что замерли у двери?
– Заходите!
Нас вновь позвали, и я решительно толкнул дверь, первым оказавшись в келье, едва освященной дрожащим пламенем крошечной лампадки. И тут же замер, испытав вдруг небывалый душевный трепет – словно внутри все захолодело… Да и сам я весь собрался, будто мне тотчас ответ перед князем держать! Все же успев осмотреться, я разглядел грубо сбитый топчан слева и внушительный пень справа от него, уже у дальней от нас стенки, служащий то ли столом, то ли сиденьем для старца. Дальняя стена имеет значительную выемку, в которой нашли свое место святые образа. Увидев их, я тут же истово перекрестился, с удивлением заметив, что позади меня положил на себя крест и лютеранин, до этого самого мгновения при мне не крестившийся. Как кажется, он что-то говорил о своих единоверцах, не признающих икон, а кланяющихся лишь распятию Господа…
И наконец, справа я разглядел среднего роста монаха, к моему удивлению, с совсем еще не седой бородой, то ли русой, то ли и вовсе цвета вороного крыла – в темноте не разберешь. Помимо обычного монашеского одеяния (то есть куколя и аналава, если мне память не изменяет) я с легкой дрожью заметил цепь, тянущуюся от пня к веригам – железным цепям, оплетшим старца и сцепленным на груди огромным крестом… Также на веригах висят и иные железные кресты, и вся это броня легонько звякнула, когда старец шагнул в нашу сторону.
– Заждался я вас, посланцы князя Михаила. Ну, падайте на колени.
