Отряд Ушака двигался между Архиерейской и Черной слободами. Разница была разительная. Владычная слобода, аккуратная и по-церковному чистая, находилась на небольшом возвышении над Черной, даже своим местом показывая свое положение. Часто между жителями возникали распри, даже между теми, кто в соседних дворах проживал, а все потому, что подати у слободских и горожан разные были. Черная Посадская государю платила, а Белая Архиерейская не в казну, а лично архиерею отчитывалась. Хорошо, что совсем недавно весь торг в Черную слободу перенесли, а так и до бунта было недалеко, а народ здесь горячий.
Горячий народ был и в Москве. После свадьбы царевича Дмитрия на полячке народ безмолвствовал, но после того как за ней явились ляхи, по дворам все больше начали распространяться слухи о неправильности царя. После свадьбы поляки в пьяном разгуле врывались в дома москвичей, пытались насиловать женщин, грабить прохожих. А панские гайдуки в пьяном помешательстве стреляли во все стороны из пистолей и кричали, что царь им не указ, ибо король польский и они сами посадили его на русский престол. Народ ждал.
А вот Васька Шуйский ждать не стал, а решил воспользоваться польским разгулом и народным недовольством. Он собрал верных ему людей – служилых, купцов и прочих – и вместе с ними составил план мести полякам, а заодно и царю. Заговорщики отметили дома, в которых жили польские гости, и решили ударить в набат и призвать народ русский под предлогом защиты царя к бунту. Ибо при всех волнениях большинство жителей Москвы души в царе не чаяло. Говорят, верные люди царю Дмитрию о том докладывали, но он только отмахнулся и продолжил праздновать, уверен был в своей силе. Шуйский тем временем уменьшил от имени царя охрану во дворце да лихих людей из острогов освободил и оружие выдал.
На рассвете прогремел набат на Ильинке. Ему вторили другие церкви, не зная, в чем дело. Шуйские, Голицын, Татищев въехали на Красную площадь со своими людьми при оружии. Васька смог убедить народ, что поляки после своего воровства теперь пытаются убить царя. Жители Москвы все как один поднялись на защиту Дмитрия Ивановича. Ненависть к иноземцам сделала свое дело: возбужденные москвичи кинулись бить и грабить поляков со страшной силой.
– Хорошо дома, – улыбнулся щербатым ртом Степка, щурясь от яркого солнца.
Дорога шла через острог прямо к кремлю. Кварталы здесь были больше, да и чище, чем за спиной отряда. Встречающиеся казачки ломали перед сотником шапки. Здесь жили в основном приказные люди, духовенство и стрельцы. А эти к порядку приучены. Сотник и сам поймал себя на мысли, что ему приятно возвращаться домой, и снова вернулся в глубину своей памяти. Перед глазами возникла белокаменная Москва.
Услышавший колокольный звон Дмитрий Иванович бросился из дворца, но ему сказали, что Москва уже в огне. Царевич бросился к молодой жене, чтобы вместе ехать на пожар, чтобы показать народу, что их царь с ними, но толпа уже билась с немецкими алебардистами. Все слуги, кроме Басманова, до последнего остававшегося преданным царю, разбежались. Как рассказывал потом Прокопий Петрович, царь, который не нашел своей сабли, вооружился алебардой и был готов до последнего биться за свою жизнь. В этот же момент был в сердце подло убит Басманов, который пытался образумить толпу. Дмитрий Иванович запер дверь, но толпа уже бросилась на нее и начала ее ломать и рубить. Царевич бросился бежать и попытался спуститься из окна, но упал прямо к стрельцам. Служилые люди были преданы царю, тем более что он сулил за свою защиту чины и богатства. Но люди Шуйского попросту пригрозили стрельцам тем, что убьют их семьи. Такой довод было не оспорить. Стрельцы потребовали доказательств того, что царь – самозванец. Был отправлен гонцом к царице Марфе Иван Голицин. Но, как говаривал Прокопий Петрович, этот человек не был у Марфы, а просто через какое-то время вернулся к стрельцам и сказал, что царица передает, что сын ее убит в Угличе. Стрельцы отступили. Судьба царевича была решена.
Сотник перекрестился. Такую смерть Дмитрий точно не заслужил. Тела убиенных вынесли к Красной площади. В течение первого дня они лежали в грязи посреди рынка. К утру второго дня принесли помост и положили на него тело теперь уже бывшего царевича Дмитрия.
На грудь ему положили маску, а в рот воткнули дудку, как скомороху. А под стол бросили изувеченный труп Басманова. Три дня длились надругательства москвичей над телом – его посыпали песком, мазали дегтем и нечистотами. Но не все участвовали в этом, многие жители столицы оплакивали царя. Зрело новое недовольство. Чтобы этого не допустить, на площадях читали грамоту о Гришке Отрепьеве, распустили слух, что маска на груди убитого – это идол, которому он поклонялся.
Убитого, некогда любимого царя похоронили на кладбище для пьяниц. Но почти сразу же ударили лютые морозы и уничтожили посевы. Пожухла трава, начался падеж скота. Поползли слухи, что на кладбище для пьяниц ночами мерцают странные огни и слышны звуки гульбы. Что тело лжецаря перемещается с кладбища на кладбище. Народ заволновался. Тело, которое было там, где и раньше, выкопали и сожгли. Хотя говорили, что этого беса и огонь не берет. Пепел от изувеченных и полусгнивших останков смешали с порохом и выстрелили в сторону Речи Посполитой. Как оказалось, не помогло.
– Василь Петрович, подъезжаем, – весело сказал юнец и указал на вырастающие стены деревянного кремля.
– Без тебя вижу. Угомонись уже. – Сотник нахлобучил шапку на голову. Простоволосым в кремль входить не полагалось.
У ворот стража расступилась, пропуская узнанного соратника воеводы. Юнец приосанился в седле: мол, смотрите с каким человеком рядом еду.
– Князь у себя? – Сотник обернулся к стрельцам. – Не уехал ли куда?
– У себя, Петрович, куда ж он денется, – кивнул стрелец, вытирая рукавом пот со лба.
По левую руку сотника как раз и располагались палаты воеводы.
– А вы уже обернуться успели? – Стрелец с интересом подался вперед.
– Почти, – коротко ответил сотник и, сняв шапку, перекрестился на видневшиеся купола Христорождественского собора. Его спутники последовали его примеру.
Вот и вернулись. Дай Бог, не зря. А ведь после убийства объявленного лжецаря Прокопий Петрович не сразу присягнул Шуйскому. Сначала Ляпунов примкнул к Болотникову в его восстании. Правда, восстанием лично Болотникова это назвать было трудно, ибо в мятежном войске стойко переносили тяготы и воевали плечом к плечу все сословия.
Так или иначе, Прокопий Петрович поднял народ, поставил Василя подле себя и вместе с Гришкой Сумбуловым взял сопротивляющуюся Коломну, а уже после этого соединились с войском Ивана Болотникова, который уже одержал победы под Кромами и под Ельцом. Тогда-то Прокопий Петрович и услышал впервые об успехах молодого Скопина-Шуйского. И был крайне удручен, что они бьются по разные стороны. В этот же момент в Москве забурлил народ. Из уст в уста передавались слухи, что во дворце убили не царевича Дмитрия, а поляка обычного, а Шуйский всех обманул и сам на трон сел. Тех, кто не любил Шуйского, было ой как много, они и начали распускать подобные слухи. Вряд ли бояре, жаждавшие сбросить Василия, особенно верили в то, что царевич жив, хотя были и такие, но вот большинство хотели именем убитого царя начать законную борьбу с Шуйским.
Восстание могло бы закончиться крахом царя Василия, но боевые холопы Болотникова сцепились со служилыми людьми Прокопия Петровича и его брата, произошел раскол. На сторону Шуйского перешли все рязанские воеводы вместе с войсками. А Василий Шуйский спокойно принимал в свое войско бывших мятежников с присягой. Не сказать, что Прокопий Петрович был сильно рад такому повороту, но Василию он объяснил, что сие правильно по отношению к войску, а Болотников превратился в обычного татя. Сотник поверил воеводе. Поверило и войско и приняло участие в разгроме армий Болотникова. У Заборья Ляпунов снова поразился благородству, воинскому таланту, великодушию и свету, исходившему от Михаила Скопина-Шуйского. А в битве на Восьме они бились уже плечом к плечу. Царское войско с помощью Ляпунова одержало победу, предрешившую исход Ивана Болотникова. Василий-царь пожаловал Прокопию Петровичу звание думного дворянина. Что воеводу сильно порадовало. Но разговоров о худородности не уняло.
