В последний раз она держала курс на север с Уэзли на борту – тот удирал после того, как раскроил череп Эндрю.

По-видимому, он пригнал нашу моторку сюда и по ставил здесь на прикол.

Но мое внимание внезапно привлек дом, и я вмиг позабыл о лодках.

В качестве подарка по случаю окончания школы – это было как раз тем летом – родители устроили мне специальное путешествие.

Оно началось с недели в Мемфисе, штат Теннеси.

Там, в вестибюле отеля “Пибоди”, меня чуть не затоптала насмерть толпа ротозеев, когда я попытался взглянуть на тех чертовых уток, которые проходят через него дважды в день. И я чуть не до смерти перепугался, когда мы посещали музей Гражданских прав в старом мотеле “Лоррэн”, где застрелили Мартина Лютера Кинга. Мои родители и я были едва ли не единственными людьми этого оттенка кожи, бродящими по музею, который, казалось, был памятником порокам Белого Человека.

Впрочем, не весь Мемфис был так плох. В нем были еще и восхитительные барбекю и сказочная музыка. Каждый вечер мы прогуливались от нашего отеля к Биэйл-стрит – родине блюзов. Биэйл-стрит была бесподобна.

Во время нашего пребывания в Мемфисе мы посетили также дом Элвиса, Грейслэнд.

Дом в бухте не напомнил мне Грейслэнд.

Нет, этот дом был таким, каким я себе представлял Грейслэнд: огромным особняком в плантаторском стиле.

Грейслэнд же, напротив, оказался меньше по размерам и более современным, чем я ожидал. Но после отъезда из Мемфиса мне довелось повидать великое множество настоящих плантаторских домов.

Если быть более точным, выпускным подарком мне была вовсе не поездка в Мемфис, а плавание вниз по Великой Американской Реке на подлинном колесном пароходе “Королева Миссисипи”. (К слову, я большой поклонник Марка Твена.) Шесть суток мы провели на воде и в конце концов оказались в Нью-Орлеане.

По пути мы останавливались в таких местах, как Виксберг и Натчез. А сколько довоенных поместий посетили – одному Богу известно. Это были плантаторские дома, построенные до начала Гражданской войны. Большие, старые и горбатые, как правило трехэтажные, с бесчисленными узкими лестницами и крохотными комнатушками, но с помпезными фасадами, перегруженными колоннами, балконами и террасами.

Весьма любопытное зрелище, но лишь до тех пор, пока не посетишь парочку подобных домов. После этого они становятся всем на одно лицо. (Мама без ума от старины, а папа просто тащится от всего, что связано с Гражданской войной, так что они балдели от счастья. Мое же пристрастие к Марку Твену не было настолько сильным, чтобы меня радовали бесконечные невыносимо скучные экскурсии по этим особнякам.)

Так вот, белый особняк на берегу бухты выглядел так, словно его сняли со старой хлопковой или табачной плантации на Миссисипи и перенесли сюда.

Ошеломленный, я смотрел на него, разинув рот.

Как, черт побери, оказался особняк в плантаторском стиле на забытом Богом островке?

“Давным-давно здесь обосновался джентльмен-южанин, – подсказывало мне воображение. – Возможно, потерял свой дом во время Гражданской войны (большинство из них превратилось в дым, хотя в это трудно поверить, после того как тебя однажды силком затянули на экскурсию по историческим местам), и приплыл на этот остров, чтобы начать все сначала – подальше от янки, – и построил этот дом по образу и подобию потерянного...”

Пожалуй, чересчур романтическая версия и, вероятно, ложная.

А может быть, особняк был возведен в восьмидесятых каким-нибудь чудаковатым толстосумом, почитателем Скарлетт О’Хары (или Ретта).

Я глядел на него, притаившись на опушке джунглей, и не мог оторваться.

Конечно, найти любой дом было бы для меня крайне волнующим событием.

Но такой!

Возникло ощущение, что я сделал небольшой шажок в “Зону сумерек”. Не хватало только Конни с ее музыкальной темой “дуу-ди-ду-ду” и вступлением в подражание Серлингу: “Некий Руперт Конуэй, восемнадцати лет, решил однажды пройтись по бережку и поискать пропавших дам. Но вместо этих дам он нашел удивительную страну, где все превосходило его воображение...”

Так я глазел на этот особняк уже не помню сколько времени.

Вероятно, это был дом Мата и той женщины, которую я обнаружил в лагуне. Точно так же прогулочная яхта и одна из моторок наверняка принадлежали им.

Пока не появился Уэзли.

Он отнял у них все: дом, яхту, жизни.

И занял их место.

Теперь все это принадлежит ему.

Может, и привел он нас на этот остров – убил наших мужчин и пленил наших женщин – потому, что ему не хватало партнерш для кадрили.

Или домашней прислуги.

Или рабов.

Сколько я ни всматривался, никого заметить не удалось, и я решил, пробираясь джунглями, подойти поближе. Двигался я осторожно, часто останавливался, настороженно оглядываясь и прислушиваясь. Держаться старался подальше от бухты, но время от времени подкрадывался к опушке, чтобы еще раз взглянуть на дом.

Но так никого и не увидел: ни на яхте, ни на моторках или пристани, ни в воде или на берегу, ни в особняке или возле него. Одним словом, нигде.

Не слышал я и голосов или других звуков, таких, как топот ног, выдающих близкое присутствие человека. Конечно, только очень громкий шум мог бы долететь до моего уха сквозь весь этот щебет, писк и пронзительные крики птиц и других животных. (Некоторые из криков звучали почти по-человечьи, но я решил, что они все же были птичьими.)

В очередной раз свернув влево и подкравшись к бухте, я наконец увидел перед собой вместо берега лужайку – широкое поле травы, которое тянулось к тыльной стороне особняка. Судя по всему, за газоном хорошо следили, по меньшей мере, до недавнего времени. Теперь он явно нуждался в подстрижке.

На дальнем конце лужайки стоял красный мотоблок-газонокосилка и вроде как не на своем месте. Возникало впечатление, будто кто-то начал косить траву, но неожиданно был вынужден прерваться, после чего у него не было возможности отогнать мотоблок на стоянку.

Там подальше, за боковой стороной дома, располагалась пара кирпичных хозяйственных построек. Настежь открытые ворота одной из них были достаточно широки, чтобы в них мог въехать этот мотоблок.

Что находилось внутри, я не видел. Просматривалось лишь небольшое пустое пространство сразу у входа – вероятно, место его стоянки.

В тех местах, где ставят газонокосилки, обычно хранят и другое оборудование и инструмент. Такие вещи, как лопаты, кирки, садовые ножницы, топоры, пилы...

Топоры.

Сердце у меня застучало быстрее.

Именно здесь Уэзли и раздобыл топор.

Может, и веревку тоже. Ту самую, на которой повесил Кита.

Его он вздернул в первую же ночь нашего пребывания на острове, стало быть, должен был прийти сюда немедленно после взрыва яхты. Тогда и убил Мата и ту женщину.

Нет. Это невозможно. Их трупы были более свежими. По-видимому, Мат был жив большую часть нашей первой недели на острове, и убили его, когда понадобилось тело, которое можно было бы выдать за труп Уэзли. А женщину убили в ту же самую ночь, когда я нашел ее тело в лагуне.

Вероятно, Уэзли держал их в плену с первого дня и до момента гибели.

Интересно, где он их держал?

В одном из сараев?

На борту яхты?

В самом особняке? Может, в какой-нибудь спальне, или на чердаке, или в подвале?

Где-нибудь еще?

Место, где держали Мата и женщину, почти наверняка стало и темницей, в которую Уэзли заточил теперь Кимберли, Билли и Конни.

Если они все еще живы.

Он взял их живыми. В противном случае я нашел бы их тела.

Взял живыми, чтобы они жили.

Мне не оставалось ничего другого, как верить в это.

Я должен был поддерживать в себе это убеждение, несмотря ни на что. Это была моя веревка над пропастью – только не такой мелкой, как та, что за водопадом. А такой глубокой, в которую падать целую милю. И стоит мне потерять опору, как я полечу вниз до самого дна с истошными воплями.