Я стоял лицом к Уэзли.

Алиса и Эрин наблюдали за всем из своих дальних клеток.

Четыре зрителя, четыре свидетеля.

Один палач.

И один гребаный сукин сын, которого ждет мучительная смерть.

Еще ночью я спустил Уэзли вниз. Вместе с Билли мы привязали его за горло ремнем к одному из прутьев ее клетки. Никто из нас не разговаривал с ним. Он плакал, молил, извинялся и нес прочую чушь. Но мы даже не слушали.

Когда мы спросили его о ключах от клеток, он ответил:

– Не скажу. Если расскажу, вы меня убьете. А эти клеточки дай Боже. Никто из них не выберется, никогда. Только если есть ключи.

Билли осталась охранять его с мачете, а я отошел.

По пути я коротко переговорил с Конни, которая уже пришла в себя, но, видимо, потеряла ориентацию во времени и пространстве. Все это время она лежала без сознания и поэтому не имела понятия о том, что Кимберли убита. Когда я сообщил ей об этом, она вся вдруг съежилась и, опустившись на пол в углу клетки, закрыла лицо руками.

Затем я подошел к Алисе и Эрин и объяснил им, что случилось, а после этого вернулся в особняк.

В поисках ключей я обыскал весь дом. По ходу дела я наткнулся на несколько кусков веревки, те, которые, по-видимому, принадлежали прежде нам и были подобраны на поле нашей великой битвы у пропасти.

Еще я обнаружил армейский складной нож Кимберли.

Я тут же перепрятал его. Мне не хотелось использовать его на Уэзли, осквернять нож его кровью. Он нужен мне был как сувенир, в память о Кимберли, как источник будущих приятных воспоминаний.

На первом этаже я собрал немного еды для своих женщин и набрал для них воды.

Затем я вернулся к клеткам и, распределив провизию, занялся Уэзли. Тот не доставил Билли никаких хлопот. Она отдала ремень мне, и я поволок его за шею. Уэзли попытался ползти, но это было нелегко из-за вывихнутой ноги. Он сильно кричал и давился от кашля.

С большим трудом мне наконец удалось поднять его на ноги и привязать к двери клетки Кимберли. Стоять он мог только на одной ноге, потому что другая не функционировала. Чтобы удержать его в вертикальном положении, я перекинул две веревки через верхнюю поперечную планку двери и привязал его под мышки. Затем развел его руки в стороны и прикрутил их веревками к вертикальным прутьям. Скинув с его шеи ремень, я снял с ремня пустые ножны и с его помощью притянул здоровую ногу Уэзли к прутьям.

К этому времени факел в руках Билли догорел.

Мне нужен был свет для работы.

Поэтому я отступил на несколько шагов от Уэзли и прилег на землю. Билли пару раз окликнула меня. Но я не отозвался. Не хотелось к ней идти. Она повиснет у меня на шее, мы будем плакать. Это будет так успокаивающе приятно. Вероятно, закончится тем, что у меня возникнет эрекция.

Ничего этого я не хотел.

Не нужно мне было никакой нежности, секса или любви.

Это помешает мне сделать то, что я должен был сделать.

Поэтому я лежал на спине, почти в таком же положении, что и Кимберли. Лежал и представлял, как это могло выглядеть с высоты: Кимберли и я, как расправленные крылья. Крылья аэроплана. Крылья ангела. Крылья орла.

И Уэзли между нами, как тело между нашими крыльями. И во что это нас превращает? Во что это превращает его?

Я начинаю молоть вздор.

Нет, хватит.

Так я и пролежал на спине, не смыкая глаз, до самого рассвета. Затем поднялся и пошел к Уэзли.

Билли, Конни, Алиса и Эрин уже были на ногах и внимательно следили за мной. Словно встали ни свет ни заря, чтобы не проспать и не пропустить такое зрелище.

Уэзли тоже наблюдал за моим приближением.

Я еще и не начинал, а на него уже жалко было смотреть. Помимо вывихнутой, распухшей ноги, у него было три раны от копья – старые: на груди и ягодице, плюс та, на плече, которую я нанес ему ночью. Еще он сильно пострадал от падения с лестницы.

Судя по выражению его лица, Уэзли, видимо, понял, что худшее для него еще впереди.

Затем он увидел, как я достаю из носка бритву.

Когда я выкинул лезвие, Уэзли разрыдался.

– Эй, послушай, – сквозь всхлипы произнес он. – Не надо. Не делай мне больно.

– Говори, где ключи, Уэзли, – крикнула ему из своего угла Билли.

Не сводя испуганных глаз с бритвы, Уэзли облизал растрескавшиеся губы.

– Я скажу. Ладно? Спрячь это. Спрячь и я скажу.

Подвинувшись к нему вплотную, я опустил левую руку и схватил его за яйца. У него глаза на лоб полезли.

– Ну и где же твой каменный член, половой гигант?

– Пожалуйста, – захныкал Уэзли.

– Отрежь ему хрен! – взвизгнула Конни. – Пусть он сожрет его!

– Тебе повезло, что она заперта, – заметил я.

Уэзли энергично закивал головой. С его лица капали пот и слезы.

– Не... делай этого, – взмолился он. – Пожалуйста. Умоляю тебя. Я скажу, где ключи. Пожалуйста.

– Ладно. – И я отпустил его мужское достоинство.

– Спасибо, – зашмыгал носом он. – Спасибо.

– Пожалуйста, – ответил я и отрезал кусок внутренней части его левой руки от запястья к локтю. И сунул ему в открытый от крика рот.

– Скушай это, – сказал я. – Тебе надо подкрепиться. Этого хватит на какое-то время.

Но он не стал есть. Задыхаясь и захлебываясь, он все же сумел выплюнуть его.

– Ключи! – заверещал он.

Справа поодаль рвало Конни. Согнувшись в три погибели, она вжала лицо между прутьев, чтобы как можно больше блевотины выплеснулось за клетку.

Я посмотрел на Билли. Она стояла с поднятыми руками, вцепившись в прутья. И я увидел метки на ее теле, оставленные Уэзли или Тельмой, или обоими, и свирепый огонь в ее глазах.

– Это не только за Кимберли, – сказал я ей.

– Я знаю, милый. Я повернулся лицом к Уэзли.

– Так ты скажешь, где ключи? – спросил я.

– В спальне, – выпалил он. – Наверху.

– Где в спальне?

– Под матрацем.

– Лжешь. – И я полоснул его по левому глазу.

Лезвие прорезало прикрытое веко, рассекло глазное яблоко и чиркнуло по переносице.

Крики его не затихали очень долго.

Отступив назад, я ждал. Для большей части моей аудитории это было уже слишком. Без лишних жалоб они просто повернулись и разошлись по дальним углам своих клеток. Только Билли осталась смотреть.

Когда наши глаза встретились, она кивнула головой.

– Я же сказал тебе, где ключи! – завопил Уэзли, когда к нему, наконец, вернулся дар речи.

– Этого недостаточно.

– Чего ты хочешь? Я все сделаю!

– Извинись перед Билли.

– Извини! – закричал он. – Извини, Билли! Прости меня!

Я отрезал ему ухо. Когда Уэзли снова мог говорить, он прохныкал:

– Я же сделал, что ты хотел!

– Этого недостаточно.

– Что?

–Ты не извинился перед Конни.

– Но... но...

Я вставил бритву в рваную рану на его левой груди, нанесенную давным-давно копьем Кимберли и разошедшуюся прошлой ночью, и медленно провел по ней, глубоко погружая лезвие.

Когда Уэзли снова смог говорить, он закричал:

– Прости, Конни! Прости, Алиса! Прости, Эрин! Годится, да?

– Ты забыл кое-кого, – заметил я, отрезая ему правый сосок.

После этого пришлось подождать. Затем послышалось:

– Кого? Кого?

– Постарайся вспомнить.

И я вновь заставил его кричать. Опять пришлось ждать. Затем он закричал:

– Прости, Эндрю! Прости, Кит! Прости, Дороти! Прости, Джеймс!

– Закончил?

– Нет? – удивился он.

– Тогда кого? – спросил я.

– Не знаю! Тебя? Прости, Руперт!

Я снова сделал ему больно. Пришлось подождать. Затем донеслось:

– Кого? Скажи, пожалуйста! Кого?

– Извинись перед своей женой. Разве ты не считаешь, что Тельма заслуживает твоих извинений?

– Да! Прости, Тельма! – выкрикнул он.

Отрезав приличный кусок от передней части его левого бедра, я отхлестал его по щекам этим огрызком. Пришлось подождать. Затем раздалось:

– Что? Что? Кто?

–Ты забыл о Кимберли.