— Видите ли, у нас на следующей неделе состоится премьера новой программы, — сказал Игорь Игоревич подчеркнуто вежливо. - Очень насыщенная програм­ма, и громкие имена там тоже как бы...

— Говно твои имена! — расхохотался карлик ему в ли­цо. — Да назови мне хоть одно, которое сравнится с Бруно Аллегро! Хоть на километр сравнится! Ну? Кто?

Тут Игорь Игоревич допустил ошибку, поняв вопрос буквально.

— Скажем, Султан-Рахим... Чем не имя? У него свой номер «Кентавры на арене», очень приличный, я бы сказал...

— В жопу засунь своих «Кентавров», долбоёб!! - про­орал Бруно страшным голосом, оказавшись с ногами на столе прямо перед опешившим Игорем Игоревичем. — Твой Султан тарелки мыл и в уборной моей подметал, когда я всю Москву на уши ставил! И был счастлив, по­тому что это его уровень! А мой уровень вот!

Карлик шагнул по столу, сметая бумаги и хрустнув новеньким «паркером», грозно навис над Игорем Игоревичем. Правое колено его упиралось Игорю Игоревичу в лоб, и это, надо понимать, был истин­ный масштаб личности Бруно Аллегро, его уровень, его натуральные габариты по сравнению с представи­телями племени дылд. Но и этого карлику показалось мало. Он подпрыгнул, ухватился рукой за светиль­ник, подтянул ноги, сделав «уголок». В следующую секунду в потолке что-то треснуло, крепление све­тильника выскочило из бетона, и Бруно полетел вниз. Но не упал, не растянулся, а ловко соскочил обратно на стол, держа в руке плафон на обрывке провода. Плафон он небрежно отбросил в сторону и сказал, присев на корточки:

— Это хуйня .Я тебе сделаю кассу. «Бруно Аллегро! Триумфальное возвращение Человека-Ядра! Смертель­ный номер, покоривший Париж, Лондон и Гавайи!». Крупными буквами на фоне языков пламени. Через год у тебя будет свой остров в Индийском океане, по нему будут бегать страусы и загорелые бабы. Или тебя бабы не прикалывают?

— Чего? — проговорил Игорь Игоревич, красный, как помидор. Он оторопело взирал на свой разоренный стол.

— Тогда только страусы. Зацени, дылда: за выступле­ние я прошу каких-то триста пятьдесят долларов. Трис­та пятьдесят! — повторил он, тыча коротким пальцем в голову Игоря Игоревича. Тот каждый раз вздрагивал и пытался отстраниться. - Это ровно в три раза меньше, чем я брал на Гаваях! А уже через год ты в «Форбсе» в первой сотне миллионеров, весь в страусиных перьях, под знойным солнцем среди пальм! Триста пятьдесят долларов, я не шучу!

Даже страусы на фотографиях удивленно вытянули свои шеи. Некоторые, правда, спрятали головы в песок. Игорь Игоревич, пятясь, встал со стула, странно как-то взмахнул руками перед лицом (очень странный тип) и проговорил:

— Вы с ума... Я не... Вы просто... Триста пятьдесят... Я вас даже... Да кто вы такой?!

Бруно отреагировал на удивление спокойно. Он спрыгнул на пол, отряхнул штаны и сказал вполне доб­рожелательно:

— Ты что, дурачок? Я — Бруно Аллегро, Человек-Ядро, сколько можно говорить. Тебе, может, написать на бумажке большими буквами?

Он огляделся в поисках подходящей бумажки.

— Нет, я кроме шуток. Я тот самый, настоящий Бру­но Аллегро. Я понимаю: по стране гуляют сотни ма­леньких уёбков, которые выдают себя за Бруно Аллегро и собирают полные залы. Но я и есть он, я как бы пер­воисточник, если ты понимаешь, о чем я. Дошло?.. Ку­да ты еще звонишь? Зачем тебе телефон? Я тебе точно говорю, чудак ты человек, можешь не проверять., .

Ничего Игорь Игоревич не проверял. Он разрывался между желанием повесить карлика на торчащем из по­толка обрывке провода и не менее сильным желанием вернуться к ужину домой. Поэтому Игорь Игоревич звонил в охрану.

— Это пост? Офис двадцать восемь, срочно! - сказал он в трубку, кося глазами на стоявшего перед ним Бру­но. — Какой-то сумасшедший, он требует денег!.. Срочно, говорю вам!

— Тебе что, триста пятьдесят жалко? - искренне уди­вился Бруно, Он с силой пнул ногой стул, отчего тот разлетелся на части, поднял с пола выломанную ножку, постучал ею по ладони, примериваясь. Оглянулся на дверь, оценивающе посмотрел на потолок, на окно.

— Ладно, дылда, пусть будет триста. Но это мое по­следнее слово, учти...

Десять минут спустя Бруно величественно пересек 1-й Капотнинский проезд в неположенном месте, по­казал: «От винта!» обсигналившему его автобусу и по­шел в юго-западном направлении. По дороге он про­должал отряхивать испачканные в земле и какой-то штукатурке брюки, прилаживал на место полуоторванный рукав куртки и изрыгал в пространство кубометры отборного мата. Прохожие предусмотрительно обходи­ли его стороной, уступали дорогу, одна веселая парочка даже сделала руки «воротцами», через которые Бруно прошел, как через Триумфальную арку.

Он успокоился только на пустыре, который местные жители давно прозвали «Ареной». То есть не совсем успо­коился, просто перестал громко ругаться. Замолчал. Пус­тырь был огорожен по кругу пестрыми разрисованными вагончиками, за которыми полоскался на ветру огромный зеленый шатер цирка шапито, похожий на гладь моря, вздыбленную выпрыгнувшей вверх рыбиной.

Там, вверху, сиял всеми красками радуги чудовищ­ный транспарант, гласивший: «Великий Султан и его кентавры!!! Ожившие боги древности!!! Невероятное шоу!!! Спешите видеть!!!»

Бруно остановился и стоял, и смотрел, сжав губы в тонкую нить. Потом он заметил вагончик с леопарда­ми на фоне гор — когда-то, очень давно, это был его родной дом, его артистическая уборная. Горы заметно потускнели за это время, шкура у леопардов облезла и стала какой-то серо-розовой, а сами они плакали ржа­выми слезами. Бруно медленно вытянул перед собой руку, словно указывая кому-то на транспарант и «лео­пардовый» вагончик или целясь в них из невидимого пистолета. Долго стоял в этой ленинской позе, минут пять. Потом очнулся, опустил руку, и еще раз отряхнул брюки.

Он не стал пользоваться калиткой (все равно за­перта), ловко взобрался на один из вагончиков, про­шел по гремящей крыше, спрыгнул на территорию цирка. Здесь было тихо и пустынно. Только со сторо­ны шатра, подсвеченного изнутри беспокойными ог­нями прожекторов, доносилась музыка. Бруно по­брел вдоль вагончиков, насвистывая ту же мелодию, стараясь попасть в такт. Иногда он вдруг высоко под­прыгивал, чтобы заглянуть в окна. Возле пустой буд­ки с надписью «Касса» сидели на ступеньках два кар­лика, попивали что-то по очереди из бутылки. Один из них спросил Бруно:

— Тебе чего надо?

— Я Бруно Аллегро, — ответил Бруно тоном импера­тора всея Руси. — А ты кто такой?

Карлик подумал и сказал:

— Я — сторож... А тебе чего, слышь?

— Там кто сейчас? — Бруно кивнул в сторону шапито.

— Султан номер катает... Так чего ты хотел?

Бруно, не удостоив его ответом, направился ко входу в шатер.

За погруженным в полумрак вестибюлем, больше похожим на солдатскую дезинфекционную палатку, му­зыка стала громче. Там стояли люди, маленькие люди, ни одного дылды. Они смотрели, как по освещенной арене бегут сердитые мохнатые пони с наездниками, и цветные лучи прожекторов, как стая гаишников, мечут­ся за ними, стараясь поймать в фокус. И не успевают.

С черных губ пони в опилки слетала пена, а наездники крутили сальто, вставали на руки, на мостик, падали под брюхо, выстраивали тройную пирамиду, спрыгива­ли и запрыгивали на ходу - спиной, передом, боком, скакали мячиками по арене, словно никак не могли ус­покоиться, натешиться этой игрой.

Бруно огляделся. Он никого не знал здесь. Он встал между девушкой, одетой в фиолетовое трико с коро­тенькой пачкой, и пожилым мужчиной в костюме ино­планетянина. Пахло опилками, конским и человечес­ким потом, влажной подстилкой в клетках, тальком, немытыми кормушками, диким зверьем, кошачьей мо­чой, пылью, сгорающей на рефлекторах прожекторов, от кого-то несло свежим перегаром, от кого-то (навер­ное, от фиолетовой девушки) доносился пряный ко­ричный аромат, а еще пахло лечебным гелем, которым смазывают суставы лошадям, и подгнившим овсом, и сырой древесиной, и электрическими обогревателями* на которых сушится белье, и еще здесь стоял особый за­пах тяжелой и опасной работы, которую люди делают не для того, чтобы ограбить кого-нибудь или убить, или заставить бояться себя, а просто чтобы доставить дру­гим людям удовольствие, чтобы услышать в ответ вопли радости, восторга... ну или на худой конец хотя бы жид­кие вежливые аплодисменты. Здесь пахло цирком. Бру­но дышал, раздувая от жадности сухие ноздри.