Худаков ничего не сказал, повернулся и отправился в арсенал за автоматными дисками.

Они перешли карниз, страхуясь веревкой, которую удерживал на «нашем» берегу Башмакин. Худаков шел первый, расчищая карниз саперной лопаткой, лейте­нант за ним. Перебравшись на ту сторону, они сброси­ли страховочные тросы и исчезли в дымной темноте. Навсегда.

Вначале Башмакин не понял, что навсегда. Про­шел час, полтора, два... Он сигналил фонарем, кри­чал. Стоял подолгу без движения, прислушивался. Опять сигналил. Опять кричал. Потом батарейка в фонаре сдохла. Он стрелял из автомата в темноту. От­вета не было. Вернулся в расположение, проверил связь, но телефоны молчали. Прошли, наверное, еще сутки. Повалившись на свою койку, уснул тревожным сном, проснулся — ничего не изменилось. Он сидел и соображал: что могло приключиться, какая беда, ка­кая катастрофа, и почему никто не идет на помощь заблокированной смене? Гипотеза у него имелась всего одна, борисенковская: наверху случилась атом­ная война, и все погибли!

В палатках он нашел резервный фонарь, пополнил боезапас и приготовился выживать.

Первой его одолела жажда. Оцинкованный бак с во­дой был пуст, а в аптечке, которую каждый боец OTI-79 носил с собой, имелся только маленький пузырек с ка­ким-то раствором, он выпил его, даже не взглянув на этикетку. Стало только хуже. На вторые или третьи сут­ки он отправился в Зал Огненного разлома, к куче де­монтированных рельсов, отыскал там пару увесистых стальных костылей и метровый обрезок трубы. И по­шел открывать двери в Бункер,

Это было очередное государственное преступление, которое каралось расстрелом. Но, во-первых, он уже нес службу у главного шлюза, а потому чувствовал себя отмеченным высоким доверием. А во-вторых, с кресть­янской сметкой понял: смерть от голода, холода и жаж­ды гораздо реальней самого сурового приговора трибу­нала.

Электрические замки, будучи обесточенными, от­ключились, иначе он бы ни за что их не открыл. Но и незапертая тяжеленная дверь поддавалась с трудом. Он подцеплял герметизирующий кант костылем, надевал на костыль трубу, используя трубу, как рычаг, навали­вался всем телом... Дверь отходила на несколько санти­метров, потом костыль срывался и все начиналось сна­чала. Чтобы оттащить внешнюю дверь меньше, чем на метр, он потратил целый день. Через узкую щель про­скользнул в шлюз. Здесь нашел красные скобы гидрав­лической системы аварийного открывания и, потянув, довольно легко распахнул внутренний люк, который был гораздо легче.

Оказавшись внутри, он посветил вокруг входа, уже ожидая, что здесь должны быть приспособления, об­легчающие жизнь. Так и оказалось: нажав большую красную кнопку, он включил освещение и увидел, что находится в широком, не менее трех метров, тоннеле со стальными стенками. Справа и слева имелись двери со штурвальчиками посередине.

Покрутив штурвальчик, он открыл первую. За ней оказался склад одежды. Целый универмаг. Военная форма, какие-то спецкостюмы из зеленой и серебрис­той ткани, сапоги и ботинки на любой размер, теплое и обычное белье, а еще горы всевозможной штатской одежды — мужской, женской и детской, а еще пледы, одеяла...

Не было самого главного: воды и еды. Ему показа­лось, что на этом для него все и кончится - сил не оста­лось ни капли. Но он заставил себя открыть вторую дверь. За ней находился аптечный склад. Среди беско­нечных полок, уставленных коробками со всевозмож­ными лекарствами, в том числе такими, о которых он никогда ничего не слышал, Башмакин первым делом нашел дистиллированную воду и гематоген. И только утолив жажду и насытившись, он понял, что не все по­теряно.

Он открывал двери одну за другой.

Инструменты и электротехника (батарейки! свет!).

Продовольствие: горы всевозможных консервов, га­леты, концентраты, яичный порошок, сублимирован­ное мясо, бесконечные ряды бутылок с соками и мине­ральной водой, спирт в литровых банках - целое богат­ство, пир горой!

Топливо: бочки с соляркой, керосин, сухой спирт, авиационный бензин.

Арсенал: в пирамидах тускло блестели ППШ, пуле­меты Дегтярева, пистолеты, цинки с патронами и ящи­ки с гранатами, - хватит, чтобы продержаться против целого полка неприятеля!

За складами начались аскетичные спальные поме­щения для солдат, что-то вроде штаба с пультом связи и усыпанным разноцветными лампочками пультом, какие-то служебные помещения... Потом коридор закон­чился еще одной дверью, а за ней раскинулся совсем другой мир: ковровых дорожек, мягких диванов, бело­снежных ванн и раковин, полированной мебели, нари­сованных окон, за которыми, вроде бы, шелестели ли­ствой зеленые деревья... Богатая отделка стен закрыва­ла сталь, и создавалось впечатление, что этот мир нахо­дится на поверхности, где-нибудь на правительствен­ной даче в Подмосковье...

Это был мир небожителей, солдатам и обслуге вход сюда заказан, поэтому Башнабаш вернулся в отсек для простых людей и оборудовал себе достаточно комфор­табельное жилище в казарменном отсеке. Сработал тут не только врожденный и воспитанный аскетизм, но и лукавая крестьянская предусмотрительность. Дескать, когда придут особисты и начнут свое расследование, то каждый увидит: боец не пользовался привилегиями высшего руководства, а добросовестно и скромно нес солдатскую службу. Для подкрепления этого впечатле­ния он на следующий день перевез на тачке сторожевой «грибок» из палаточного лагеря на площадку Разлома, установил его там как символ того, что прилегающая к Бункеру территория находится под надежной охраной.

Но ни особисты, ни следующая смена, ни аварийная команда — никто не приходил. И месяц, и год, и два, и десять, и пятьдесят…

г. Москва, воля

Бруно уже знал, что старый хозяин вышел из дела и продал цирк одному чудаку, своему бывшему однокласс­нику. По слухам, чудак этот владел еще страусиной фер­мой в Подмосковье и передвижным луна-парком. По тем же слухам, он рассчитал всех цирковых алкоголиков — Диму Царева, известного как «Карла-бодун», воздушных акробатов Васика и Колю, добряка Гошу, бесконечно ка­тавшего старый номер с кошками и голубями, клоуна Но­лика и даже предсказательницу будущего Несравненную Госпожу Надин (в миру - Надьку Самойлову), которую Бруно помнил еще исполнительницей трюков с обручами и ведущей абсолютно трезвый образ жизни. В общем, по­менялось много.

«Непоправимо много», — мог бы сказать Бруно, по­скольку, кроме алкоголиков, наркоманов и токсикома­нов, в «Капотнинском Шапито Лилипутов» никто ни­когда не работал. Даже старый шимпанзе Джус, высту­павший в номере «Смертельная схватка с Кинг-Конгом», даже он без стопаря на сцену не выходил.

— И кто у вас остался тогда? - спросил он напря­мую. — Уборщица Клава? Питон Харитон?

— Харитон умер прошлой осенью, — сказал Игорь Игоревич.

Он и был тот самый чудак. Странный тип. И офис у него какой-то странный, весь фотками завешан, а на фотках одни страусы.

— Это, блядь, впечатляет! — Бруно красиво развалил­ся в кресле, закинув ногу на подлокотник. — Может, это уже не цирк? Может, вы называетесь как-то по-другому? «Большая уборка»? «Влажное шоу уборщицы Кла­вы»? — Бруно посмотрел на стену. — Или... «Страусиные Бедрышки»?

Он громко рассмеялся.

— Нет, что вы, что вы... - осторожно сказал Игорь Игоревич, избегая резких движений.

Ему наверняка рассказывали о Бруно.

— Так чем вы тут занимаетесь, я не понимаю? — Бру­но сбросил ногу и энергично крутнулся в кресле. — Ес­ли есть артисты, я так понимаю, если есть имена — зна­чит, и касса в порядке, и деньги рекой, и все такое. А ка­кие у вас имена? Кто? Откуда? Вы даже Гошу погнали, его в Капотне хотя бы местные синюги знали, они вме­сте с утра возле детского садика похмелялись! Они ж мычали, хрипели, они ж аплодировали, когда Гоша на арену выходил! Это ж такое начиналось!.. А кто у вас сейчас? Кто? Кто вам будет аплодировать? Яне знаю! Имена нужны! Уровень нужен!

Игорь Игоревич задумчиво смотрел на Бруно. Он находился в некотором замешательстве. Только это было связано не с отсутствием громких имен, скорее даже наоборот — это было связано с присутствием в его офисе нахального бородатого карлика, который вел себя так, будто он по меньшей мере начальник налоговой инспекции. При этом Игорь Игоревич, чей бизнес тесно связан с маленьким народом, был хорошо наслышан о криминальных связях Бруно и его буйном нраве. Сердце подсказывало Игорю Иго­ревичу, что нахала следует взять за шиворот, прило­жить бородатой мордой об стол и выбросить вон, на­поддав для верности ногой под зад. Трезвый же разум говорил, что в таком случае он вряд ли придет сего­дня домой ужинать под красное вино и вряд ли ему вообще когда-нибудь понадобится ужин, красное ви­но или что-то в этом роде.