Воронов поднял глаза.

— Зачем? Это обязательная процедура при поступле­нии в изолятор.

— Я думаю, меня могут избить и даже покалечить еще до поступления...

— Никто вас калечить не собирается, Мигунов. Успо­койтесь.

Следователь многозначительно взглянул на Савиче- ва. Тот, красный как рак, кивнул:

— Что за глупости? Кто тебя будет калечить?

— Держат же меня сутки в наручниках! — пошел ва-банк заключенный. Хуже все равно не будет...

— Как сутки?! — возмутился Воронов. — Это уже пыт­ки! Немедленно снимите!

Потом Мигунова отвели в медсанчасть, фельдшер Ивашкин в присутствии Воронова осмотрел его, за­полнил акт освидетельствования, куда занес все си­няки, ссадины, царапины и шрамы. Ближе к вечеру в ворота колонии въехал автозак с пятью дюжими ох­ранниками. Мигунова погрузили в стылое железное нутро, там снова заковали в наручники. Эти были по­легче, да и заковали теперь руки не за спиной, а впе­реди — тоже облегчение... Во время процедуры он, вытянув шею и изогнувшись, все смотрел сквозь от­крытую дверь назад. Сбывался давний сон: он поки­дал ненавистное место. Вот только не было полета, не было бескрайней шири вокруг, даже неба не уви­деть. Стена общего барака с окном, край крыши. Всё. Там, в бараке, за перечеркнутым решеткой окном — чье-то лицо, смутное, неразличимое. Может, Дули, может другого «петуха», а может, и правильного арес­танта. Минуту, наверное, Мигунов смотрел на это ли­цо, упивался им. Так чудом выживший смотрит на покойника.

— Не вертись, каин! - рыкнул старший конвоя, за­пихивая его в крохотный «карман» и со скрежетом за­пирая замок. — Может, тебе башку тоже в наручники за­бить?

Автозак тронулся с места и после ряда формальнос­тей и задержек выехал за периметр особорежимной зо­ны и запрыгал по кочкам лесной просеки. Но Мигунов был рад. Это вертолет из его снов вез пожизненно осуж­денного навстречу свободе.

Заозерск. Следственный изолятор

Заозерский СИЗО, как и все пенитенциарные заведе­ния России, страдал хроническим перенаселением. Но для «пожизненника» Мигунова, агента ЦРУ и шпиона, полностью освободили «двойку», в которой до этого обитали пятеро арестантов. Наверное, чтобы государст­венный преступник не испортил какого-нибудь разбой­ника, бандита или убийцу. Мигунов был только «за».

В камере было тепло, в его распоряжении имелись две настоящие «шконки» — не деревянные лежанки или нары, а именно кровати, с полосатыми толстыми, по меркам ИК-13, матрацами. Еда, кстати, тоже была по­лучше: гороховый суп и вермишель по-флотски каза­лись шедеврами кулинарного искусства по сравнению с какой-нибудь белесой бурдой из картофельной шелухи, в которой плавали черные тараканы. На третий день плутоватого вида вертухай просунул Мигунову в «кор­мушку» еще горячего цыпленка-гриль. С перцем и чес­ноком, с румяной корочкой. При цыпленке записка: «Якутские «Неспящие» с тобой! Держись, Мигунов! Мы тоже не спим!» Так вкусно он никогда не ел! А если и ел, то уже успел это начисто забыть. А потом заснул: без сновидений и тревог, как младенец, как убитый! Он уже успел забыть про такой сон!

А потом посыпались передачи — от «Международной амнистии», «Линии Защиты», от якутского отделения «Архипелага», от Комитета против пыток, от каких-то со­вершенно незнакомых Мигунову людей... Теплая одежда, белье, футболки с призывами «Не спи, Россия!» (подумать только!), сало, чай, кофе, шоколад, сгущенное молоко, су­хая колбаса! Однажды передали даже красную икру в ак­куратной баночке! Хотя он точно знал, что и шоколад, и кофе, и икра к передаче запрещены.

Он запоем читал газеты, журналы и книги: в СИЗО имелась библиотека на тысячу томов, с подшивками центральных и местных газет. Ходил он теперь пря­мо - «лягушачья поза» осталась в прошлом, наручни­ки не надевали, по два часа проводил на прогулке, почти каждый день приходили адвокат или следова­тель, или оба.

После 8 лет на Огненном острове жизнь стала ком­фортной, полной и насыщенной. Он чувствовал себя, как Робинзон, который с необитаемого острова пере­несся в шумный красивый город, где каждый день ходит в рестораны, театры и кино. Или как заклю­ченный, переведенный из тюрьмы в хороший ведом­ственный санаторий. Во всяком случае, он стал чув­ствовать себя-гораздо лучше и даже заметно прибавил в весе.

Следствие его не очень волновало: при пожизнен­ном сроке новое расследование было обычной фор­мальностью и не могло ухудшить его положения. На до­просах он продолжал отрицать свою вину, развивал ли­нию «политического заказа» по первому делу и само­обороны — по второму.

Оплаченный правозащитниками адвокат из местной Коллегии относился к бывшему полковнику с симпати­ей и приходил не только по необходимости, что добав­ляло еще одну приятную нотку в общий праздничный фон. Оказалось, что этот сорокапятилетний мужик с вислым красноватым носом тоже фанатеет от Элвиса, Джонни Кэша и Мерла Тревиса. Уже на вторую встречу адвокат, по просьбе Мигунова, приволок плеер с запи­сью концертов Элвиса в Гонолулу и Лас-Вегасе, а также парочку ранних синглов. И последующие два часа они мирно беседовали о всякой всячине под «Шестнадцать тонн» и другие рок-мелодии.

Охранник стоял за звуконепроницаемой дверью со стеклянным окошком, он мог их только видеть, но ни черта не слышал и не знал, что вместо скучного обсуж­дения линии защиты там гремит настоящий пир духа, что подозреваемый Мигунов, озабоченно склонивший­ся над бумагами за обшарпанным столом, — это только видимость, голограмма. На самом деле он за тысячи ки­лометров и сорок лет отсюда: теплым августовским ве­чером 1969-го, одетый в белый костюм из фланели и шляпу «стетсон» с золотой пряжкой, он отжигает за столиком в самой роскошной гостинице Лас-Вегаса «Интернейшнл», где в воздухе висит золотая пыль, вис­ки и красное калифорнийское льются рекой, визжат умопомрачительные красотки, а на сцене вихляет бед­рами кумир его молодости...

— На вашей шее отсутствуют следы удушения, то бишь синяки и царапины. Не говоря о более серьезных повреждениях...

Воронов, нахмурившись, перебирал бумаги с актами медицинского освидетельствования. На Мигунова он не смотрел.

— Если следовать здравому смыслу, то и подушку вы вряд ли смогли бы поднять с пола, если бы боролись с Блиновым. Я правильно говорю?

Он торопливо потянул носом, словно собираясь Чихнуть. Не чихнул, только покрутил головой.

— Ну, а как, по-вашему, я мог задушить его без борь­бы? — возразил Мигунов.

— Без борьбы не смогли бы, — согласился Воро­нов. — Вы могли приготовить подушку заранее. То есть планировали убийство. А не защищались, как вы утверждаете.

— Нет, это не так. Я именно защищался. А что синя­ков нет, так это тоже объяснимо... Наверное, я вовремя среагировал и реакция у меня лучше,..

— Что ж, так и запишем, — безэмоционально пробуб­нил следователь.

Мигунов прижал руку к сердцу.

— Товарищ... То есть, гражданин следователь, я пол­ковник ракетных войск, замнач Управления правитель­ственной связи... Я жертва политической конъюнкту­ры. А Блинов — животное, садист, за его спиной 12 до­казанных убийств, а он хвастал, что их значительно больше! Кто из нас мог планировать убийство? Ну, по­судите сами!

— В общем-то логично, — кивнул Воронов, достал носовой платок, деликатно приложил к носу.

Вот уже добрых сорок минут Мигунов наблюдал , как он мужественно борется с насморком и чихом. Нос по­краснел, глазй тоже, на белые поросячьи ресницы ино­гда набегает -предательская слеза. Но Воронов так ни разу и не чихнул. Браво. Кстати, платок-то не первой свежести, это скорее даже не платок, а тряпочка для утирки носа — чистый функционал. Неудивительно, что Воронов так стыдливо деликатничает... Мигунов подумал, что Светка ни за что в жизни не отпустила бы его из дому с такой вот тряпочкой в кармане...

— Извините, гражданин следователь, вы кто по зва­нию?

— Подполковник юстиции, — с сильным прононсом ответил тот.