— При особых обстоятельствах.

— Ты проводишь следственный эксперимент с убий­цей. Чем не обстоятельство?

Анна посмотрела на небо, надвинула на голову ка­пюшон.

— Конвой выйдет в коридор. Мигунов набросится, отберет пистолет. Прикажет лечь. Запрет дверь в кори­дор. Свяжет тебя и понятых. Затем переоденется... Да, скорее всего, ему придется одолжить чью-то одежду - твою или кого-то из понятых, что подойдет по ком­плекции. А потом он выйдет через черный Ход, где его будет ждать машина. На этом твое участие в операции заканчивается...

Воронов знал , что его одежда Мигунову точно не по­дойдет. Мигунов выше его, шире в плечах, мускулис­тее... Несмотря на восемь лет, проведенных в колонии особого режима. И в том, что он, зек, сможет отобрать оружие у старшего следователя, сытого и здорового, в общем-то, мужчины — в этом не будет никакой натяж­ки. Они все правильно рассчитали. Воронова опять уколола непонятная ревность, обида. Она так спокойно об этом говорила, как о само собой разумеющемся...

— Ладно, Мигунов сел в машину и уехал, — произнес он сухо. - Это вы, положим, хорошо придумали. А что будет со мной?

Анна замедлила шаг, .повернула к нему лицо.

— О тебе я тоже подумала, Виталий, — сказала она. — В первую очередь — о тебе.

Так беззастенчиво врать человеку, который рискует своей шкурой, нехорошо. Но от него зависит судьба операции, значит, врать — надо. Деструкция и цинизм в чистом виде. Хотя Лернер, как человек аккуратный, сделал соответствующий прогноз.

— В худшем случае тебя уволят из Комитета за халат­ность. А скорее всего, просто объявят строгий выговор. Это наиболее вероятно...

Она снова коснулась его руки - Воронов вздрогнул. Его как током ударило. Но руку не убрал.

— Будет трудно, Виталий, не спорю. Служебное рас­следование, неприятные вопросы, подозрения коллег. Только подозрения - не доказательства. Через месяц- другой все закончится, и ты сможешь вылететь в Моск­ву или Владивосток. А оттуда — мы проложим маршрут в Штаты. Или, если захочешь, попутешествуешь по Ев­ропе. Ты сможешь себе это позволить. Самые лучшие гостиницы и рестораны, всякие удовольствия...

— Какие удовольствия ты имеешь в виду? - бросил Воронов. - Секс, Наркотики? Дискотеки для геев? Что- то еще?

Анна пожала плечами.

— Зря ты так. В Европе есть не только это. «Ла-Скала», Прадо, зал «Олимпия», Колизей, Лувр, нако­нец. Карнавалы, фестивали, концерты, выставки - все это длится, не прекращаясь, круглый год, перете­кает одно в другое... Это Европа, Виталий, это не Заозерск. Там — жизнь, там время летит со скоростью света...

— Мне ничего этого не надо. Я хочу долететь до мес­та, и чтобы ты меня встретила. Именно ты!

— Конечно! — энергично кивнула Анна. - К этому времени я обустрою квартиру, приготовлю все необхо­димое: посуду, одежду и обувь для тебя. Кстати, возьми!

Она протянула Воронову небольшой сверток.

— Спрячь, — повторила она. — А то промокнет.

Воронов быстро, словно боясь обжечься, сунул свер­ток в свою сумку.

— Здесь двадцать тысяч долларов и банковская кар­точка на твое имя. На карточке пятнадцать тысяч — ею расплачивайся,, когда выедешь за границу.

— Я ПОНЯЛ;

— Запомни, главное в операции — точность, — про­должала Анна, стряхивая с челки капли дождя. — Точ­ность буквальная, посекундная. На этом все держится. Ты назначаешь следственный эксперимент на ближай­ший четверг, на 9-00. Это старт операции. Ровно в де­вять вы уже должны быть в этом твоем полигоне, без конвоя. Ты, Мигунов и понятые. Да, понятых подбери не слишком умных, а главное — не героических... По­нял, что я имею в виду?

Следователь кивнул.

— Продумай все заранее, перестрахуйся там, где это необходимо. Тщательно проинструктируй Мигунова. У вас будет тридцать минут. В 9-30 к черному ходу подъ­езжает машина. Ждать она не сможет, поэтому Мигунов точно в это время должен выйти на улицу. Никаких за­держек! Это очень важно. Ты понял меня?

— Понял. Я все понял, не дурак. Все может накрыться в момент - меня порвут на куски... И деньги никакие не нужны будут... Может, ты опять пригласишь меня на кофе?

Анна обреченно вздохнула. «Но теперь начнем с ду­ша», — подумала она.

А вслух с радостной готовностью сказала:

— Конечно, дорогой! Пошли, ты весь вымок...

Воронов прикрыл глаза и провел ладонью по мокро­му от дождя лицу. Его жидкие рыжие волосы потемнели от влаги, сосульками прилипли к голове.

г. Москва. УФСБ

— Ну, что там у вас? — спросил Евсеев с порога.

Есть списки пассажиров, товарищ майор!

Лейтенант Пушко рванулся было встать из-за стола, Евсеев жестом усадил его.

— Рейсы из Парижа и Брюсселя 16 октября, утренние и вечерние! Взяли еще один, мадридский, он в Брюссе­ле иногда делает промежуточную посадку, так называе­мый «шортейдж», чтобы добрать пассажиров на свобод­ные места... В данный момент занимаемся обработкой полученных данных, товарищ майор!

Пушко очень гордился своими знаниями и своей предусмотрительностью. И еще, наверное, своим «по- лисменским» ростом 192 см - уж больно он любил вскакивать. Впрочем, в Академии учат строго соблю­дать субординацию...

— Может, он и не самолетом летел, Юра, - провор­чал Кастинский из-за своего компьютера. — Может, по­ездом, или машиной, или на пароме в Питер...

По старой памяти капитан Кастинский называл Ев­сеева просто по имени. Когда-то, уже давно, они вмес­те работали в этом кабинете - Евсеев, Ремнев, Кастин­ский. Витя Ремнев погиб в 2002-м при задержании аме­риканского шпиона, Евсеев быстро получил майорские звезды и пересел в отдельный кабинет, а Кастинского за глаза зовут «пятнадцатилетним капитаном». В том смысле, что скоро как пятнадцать лет в одном звании.

— Семаго говорит - самолетом, - отозвался Евсеев, хотя сам думал о том же самом.

— Мало ли, что они говорят... Ну, вот я нашел подхо­дящих, дальше что? -  Кастинский откинулся на спин­ку кресла, пальцем поманил к себе Евсеева. - Целых два Бориса. Смотри.

Евсеев подошел. Лицо и руки Кастинского, под­свеченные монитором, казались бело-синими, как у киношного вампира. На экране висели несколько окон, заполненных мелким текстом, — списки пасса­жиров авиарейсов. Манипулируя «мышкой», Кастин­ский увеличил одно из окон и выделил желтым две фамилии.

— Вот они, Юр... Швейко Борис Николаевич, 1968 года рождения, Москва... Второй — Бузыкин Борис Ле­онидович, 1981 года, Пенза. Оба прилетели из Брюссе­ля 16 октября утренним рейсом в 6-20.

— Швейко в сторону, староват. — Евсеев выпрямился, сложил руки на груди. — Семаго сказал, вербовщику на вид не больше тридцати... Второй подходит. Посмотри, есть ли что по нему в нашей базе.

— Момент.

Кастинский произвел несколько переключений, по­дождал.

— В базе отсутствует, — сказал он и щелкнул клави­шей, возвращая окна на место.

— Тогда пробивай по общей базе, — сказал Евсеев, разглядывая списки через плечо Кастинского. — Бузы­кин, Бузыкин... Знакомая фамилия — а?

— Так точно, товарищ майор! — громко подтвердил Пушко. - Я тоже сразу заметил - Бузыкин! У меня ухо чуткое!

— Бузыкин - это из «Осеннего марафона», — со вздо­хом пояснил Кастинский. - Кино такое было. Совет­ское. Там, где «тостующий пьет до дна». И «коза кричит нечеловеческим голосом».

— Точно. Молодец, Виталик, - похвалил Евсеев. - Вот ты им и займешься, этим Бузыкиным. Копай все, что по нему есть, потом ко мне... Да, проверь рейсы в Пензу. Вдруг окажется, что он улетел домой в тот же день...

Зазвонил телефон, Пушко быстро взял трубку, про­кашлялся и с чувством собственной значимости проба­сил:

— Старший лейтенант Пушко на проводе!

Евсеев улыбнулся, вспомнив себя, молодого неопе- рившегося лейтеху, сидящего за тем же столом. Неопе- рившийся, а раскрутил «Дичковскую тройку», вычис­лил Мигунова...

— Юр, а если все-таки не шестнадцатого? — сказал Кастинский. - Если раньше на день, на два? Что-то мне Бузыкин не катит, если честно. Какой-то он несе­рьезный. Вербовщик из Пензы... На кой ему упала эта Пенза?