Михалыч сел на брёвнышко, снял шляпу, подставляя голову ласковым, нежарким лучам осеннего солнца, и закурил.

— Хорошо, друзья мои! — сказал он. — Очень хорошо! А помните, как вот про такой же денёк в стихах у Тютчева говорится:

Есть в осени первоначальной Короткая, но дивная пора — Весь день стоит как бы хрустальный, И лучезарны вечера…

Как это тонко подмечено: «Весь день стоит как бы хрустальный…» Ведь действительно: будто через голубое хрустальное стекло вдаль глядишь. Посмотрите внимательно: воздух так и переливается, так и сверкает.

Всё это было верно, и действительно воздух вдали как будто блестел и струился. Было очень красиво. Но мы не слишком всматривались в окружающую нас красоту осеннего дня. Нам хотелось поскорее заполучить ружьё, которое Михалыч в задумчивости положил себе на колени, и начать подкрадываться к галкам и воронам.

Несколько этих птиц спокойно, не чуя беды, сидели на берёзах, другие неторопливо бродили тут же по земле, что-то разглядывая и склёвывая.

— Михалыч, ну как насчёт охоты? — нерешительно намекнул я.

— Ох, братцы! Я про ружьё и забыл, — всполошился Михалыч. — Уж больно здесь хорошо солнышко пригревает. — Он зарядил ружьё и спросил: — Ну-с, кто первый?

Решили тянуть жребий. Он достался мне.

С замиранием сердца я в первый раз в жизни шагнул по дорожке, держа в руках ружьё. «Ах, если бы меня сейчас увидела Катя, что бы она сказала?» Но это была только случайная, мимолётная мысль. Всё внимание было сосредоточено на двух галках, которые спокойно сидели на верхушке берёзы.

Я подошёл под самое дерево, прицелился как можно лучше и выстрелил.

Галки даже не пошевелились. В чём же дело? Отдал ружьё Серёже. Теперь его очередь стрелять. Серёжа вложил новый патрончик и тоже прицелился в тех же самых галок. Выстрел — и птицы опять на месте.

Пошли за разъяснением к Михалычу.

— Они слишком высоко сидят, — ответил тот. — Пульки до них не долетают. Вот они и не боятся.

Пришлось искать дичину поближе.

Я попробовал подкрасться к вороне, которая расхаживала невдалеке по скошенному жнивью, но ничего не вышло. Ворона и на сто шагов к себе не подпустила, снялась и улетела.

Дело осложнялось. Оказывается, подкараулить и убить даже такую птицу, как галка или ворона, совсем не пустяк.

В тщетных поисках дичи мы с Серёжей проходили почти до обеда. Михалыч всё это время сидел на брёвнышках, курил или прогуливался неподалёку.

Наконец счастье как будто улыбнулось: одна из галок слетела с берёзки на дорогу и стала там что-то раскапывать. Это был удобный момент. Серёжа, держа ружьё наготове, подкрался к галке шагов на двадцать. Присел па одно колено и стал целиться.

— Да что же он не стреляет? — волновался я. — Сейчас ведь улетит.

Наконец раздался желанный выстрел. Галка как-то неловко подскочила, потом ткнулась носом в землю и затрепыхала крыльями.

Когда мы к ней подбежали, она была уже мёртвая.

— Отлично! — похвалил Михалыч. — Поздравляю с первой дичиной! — И он протянул Серёже руку.

— Да я, собственно, уже летом грача убил, — ответил тот, однако с явным удовольствием пожал Михалычу руку.

— Ну, Юра, теперь дело за тобой, — сказал мне Михалыч.

Мы с Серёжей опять начали выслеживать дичь, но ничего больше подстрелить не смогли.

— А всё-таки одна птица есть! — весело сказал Михалыч, когда мы, расстреляв все взятые с собой патрончики, возвращались домой. — Сейчас придём, пообедаем и прямо за работу: шкурку с галки снимать и набивать чучело.

— Ну, наша мастерская сейчас принимается за работу, — объявил Михалыч, отправляясь после обеда в кабинет.

Мы освободили место на письменном столе, постелили газетную бумагу, чтобы не испачкать стол кровью, а на газету положили галку вверх брюшком.

Михалыч надел очки, взял в руки скальпель, пинцет и приступил к делу.

Он сделал продольный разрез сверху вниз посреди грудки птицы, потом аккуратно подцепил пинцетом тоненькую кожицу и стал её осторожно отделять от туловища.

Я хорошо знал, что кожа есть у диких зверей и у домашних животных тоже есть. Снаружи она покрыта шерстью. Из неё делают меховые шубы, шапки, воротники.

Но какая же кожа у птиц? У них ведь перья. Они растут прямо на теле. Но на самом деле оказалось иначе. Оказывается, и у галки тоже имеется кожа, и её можно снять вместе с перьями с самого тел а птицы, так же как можно снять шкурку с убитого зайца, только у птицы это сделать куда труднее. Кожица у неё тоненькая и прозрачная, как папиросная бумага, — чуть потянул сильнее, сразу лопнет, и из дыры полезут перья, пух.

Как Михалыч ни старался осторожно снимать шкурку с галки, всё-таки в двух местах немножко кожу порвал. Впрочем, он этим не огорчился, сказал, что дело поправимо: возьмём иголку, нитку и мигом зашьём.

Особенно трудно было снимать шкурку с ног, крыльев и с головы. Собственно, в этих местах Михалыч только отскоблил пинцетом всё мясо, а кости оставил при шкурке, отрезая их в суставах. И череп оставил, аккуратно вынув из него весь мозг. Глаза тоже вынул.

— Вот первая операция — снятие шкурки — закончена, — сказал он. — Сейчас покурим и приступим к другой, самой интересной, — к набивке чучела.

Снятую с птицы кожицу Михалыч смазал кисточкой, опустив её в какой-то состав.

— Это для того, чтобы наше чучело потом не съела моль, — пояснил он. — А теперь можно вывернуть шкурку, так сказать, налицо.

Михалыч ловко просунул в разрез на груди сперва головку, потом крылья, ноги и хвост. Раз, два — и вот уже шкурка вывернута, как полагается, перьями наружу.

Радостным криком «ура» мы с Серёжей приветствовали этот ловкий трюк. Перед нами вместо окровавленной тушки и содранной с неё желтоватой кожицы снова была галка, настоящая галка в перьях, пуху, с настоящей головой, крыльями, лапками и хвостом. Только она была без мяса и без костей. Одна пустая шкурка. Теперь Михалыч вложит в неё тело из пакли, а вместо костей проволочки. Вот и получится уже совсем настоящая галка.

К этому удивительному делу Михалыч тут же и приступил. Из проволочки он сделал нечто вроде скелета, накрутил на проволочный скелет паклю, получилось туловище, такое же, как настоящее. Потом Михалыч хорошенько обмотал и связал его нитками и наконец стал очень осторожно натягивать на туловище шкурку с перьями.

Мы даже дышать боялись — ну-ка шкурка не натянется, лопнет, вот и конец всему. Но она не лопалась, а растягивалась всё больше и больше, будто резиновая, а перья на ней становились всё реже и реже, и между ними всюду просвечивала белая кожа. Особенно длинной и голой вышла почему-то шея.

Туловище тоже оказалось велико, так что шкурку на него еле-еле натянули. На огромном с редкими перьями теле как-то ненужно и сиротливо повисли два чёрных крыла.

— Ничего, ничего, засохнет, сожмётся кожа, и всё на своё место сядет, подбадривал себя и нас Михалыч. — Вот теперь только остаётся проволочку пропустить через ноги и закрепить на дощечке.

Наконец набивка чучела была закончена, и мы отошли в сторонку, чтобы взглянуть издали на плоды своих трудов.

Пришла посмотреть и мама.

— Батюшки мои! — не выдержала она, взглянув на страшное, почти голое существо с предлинной шеей, красовавшееся посреди стола на подставке. — Да это же не галка, а настоящий страус! Почему шея такая длинная и почему он весь такой странный, облезлый?

— Да, шейка малость того — длинновата получилась! — сокрушённо вздохнул Михалыч. — Оно и туловище, пожалуй, тоже велико. Вот на такую фигуру перьев и не хватило.

— А ты прилепи другие, где не хватает, — посоветовала мама. — У нас в кухне целый мешок куриных перьев. Там всякие есть — и серые и чёрные.

— Оставь, пожалуйста, свои советы, — возмутился Михалыч. — Ну, где ты видела, чтобы на галке куриные перья росли? Это только в сказке ворона в павлиньи перья рядится.