— Отвези вещи ко мне, — бросаю Ире ключи и выхожу из автомобиля.

Клиника, в которую привезли моего сына, встречает меня серыми стенами и хмурым персоналом. Меня не сразу проводят к врачу, потому что около получаса ищут сына. Найти не могут в документах. Когда это происходит, мне, наконец, говорят, куда пройти, чтобы пообщаться с доктором.

Решаю не откладывать разговор на потом, потому что чувствую, что не смогу сосредоточиться после того, как увижу его всего в трубках. Доктор принимает меня почти сразу. Зовет присаживаться и рассказывает о травмах, полученных Степой.

— Он в коме, — говорит врач под конец. — Нам удалось стабилизировать его состояние, но сейчас выводить его из медикаментозного сна не рекомендуется. Ему нужно восстановиться.

Это все, что мне нужно знать. Поблагодарив доктора, направляюсь к сыну. Мне разрешили зайти, увидеть его. Когда добираюсь до палаты, вижу под дверью заплаканную маму. Она сидит, обхватив себя руками и шатается из стороны в сторону. При виде меня резко вскакивает и идет навстречу. Бросается ко мне с объятиями. И плакать начинает еще сильнее.

Я ее обнимаю. Так и стоим некоторое время, я пытаюсь найти в себе силы зайти к сыну, она бормочет слова оправдания, говорит, что ей очень жаль.

— Ты ни в чем не виновата, — убеждаю ее.

Мама только плачет. Ее я прекрасно понимаю, я не позволял Жанне общаться с ребенком, а она разрешала. Шла у той на поводу и позволяла видеться со Степаном. Мать мне трудно винить хотя бы потому, что она в своей жизни тоже многое пережила и такой сильный стресс может спровоцировать ее на возврат к бутылке. Надеюсь, конечно, что ничего подобного не случится. Винить маму я не планирую, ей итак достаточно стрессов.

Аккуратно отодвигаю мать в сторону и иду в палату. С порога понимаю, что видеть сына в окружении множества трубок и с огромным количеством бинтов мне сложно. Невыносимо. Он такой маленький и хрупкий лежит на огромной кровати, бледный, почти безжизненный и это только та часть лица, которую я могу видеть. Остальная закрыта маской аппарата ИВЛ.

Я медленно подхожу ближе к кровати, останавливаюсь в паре сантиметров. Поверить не могу, что этой мой сын. Мой улыбающийся и вечно веселый Степан, который ждал меня по вечерам в садике и радовал своими достижениями. При виде его беспомощного внутри меня зарождается дикая злость на Жанну. Я столько раз просил ее не пытаться с ним поладить и не лезть в нашу жизнь. У нее не получалось никогда найти с сыном общий язык, так зачем? Какого черта она полезла?

Я выдыхаю. Делаю глубокий вдох. Нужно успокоиться, иначе есть риск взять на душу грех убийства. По крайней мере, я представляю, как сомкну пальцы на ее шее.

Нахожу в себе силы прикоснуться к холодным рукам сына. Аккуратно провести по ним пальцами. Из палаты я не выхожу, а вылетаю. Сердце в груди на разрыв колотится, слезы жгут глаза, хотя говорят, мужики не плачут.

Мама тут же вскакивает на ноги, чувствует мое настроение и пытается как-то меня смягчить:

— Я с врачом разговаривала, он обещал, что Степа поправится. Обязательно. Просто… нужно время. Это я виновата, что отпустила его. Жанна она… не хотела и…

— Хватит, мама, — одергиваю маму. — Жанна едва не убила моего сына. Второй раз. Прекрати ее защищать!

Оля

Наш с сыном отдых подходит к концу. Последний день Тимофей использует вовсю: бегает по лужайке на территории отеля, выпрашивает у меня на ночь сладости и картошку фри, плавает в бассейне. Ему хорошо и весело, а мне немного не по себе. Мысли то и дело возвращаются к Макару. Как он там? А его сын? В порядке ли они? Не представляю, что бы чувствовала, случись что-то с Тимофеем, впрочем, представляю… совсем недавно сын едва не утонул.

Подумываю позвонить, даже беру телефон в руки, но в последний момент решаю этого не делать. Что я ему скажу? О чем спрошу? С другой стороны — ему должно быть приятно, что я беспокоюсь.

Так и не решившись позвонить, возвращаюсь с сыном в номер. После принятия душа укладываю Тимофея спать и открываю ноутбук. Впервые за долгое время решаю что-то написать. Чувствую вдохновение. Написать получается где-то полглавы, а затем я с удовольствием перечитываю полученное. Впервые за столько времени мне действительно нравится то, что я написала.

Может, ко мне вернется вдохновение и я смогу взяться за письмо снова? Вдруг все забудется? Правда, теперь мне придется брать новый псевдоним и работать под ним, потому что под старым именем я сообщила, что ухожу и ухожу, вероятно, навсегда.

За написанием не сразу заметила, что наступила полночь. Звонить Макару довольно поздно, поэтому я откладываю это на завтра, а, может и не стану. Он, если захочет, сам сообщит новости. Мне остается лишь надеяться, что все с его сыном будет хорошо.

Утром мы успеваем сходить на завтрак, оформляем отъезд и садимся в машину, которая должна отвезти нас в аэропорт. Домой мы прилетаем спустя четыре часа. Я забираю багаж и выхожу с Тимофеем на улицу. Он немного капризничает, потому что ночью мало поспал, а в самолете ему слишком заложило уши. И их до сих пор не отпустило. Остается надеяться, что это быстро пройдет, потому что прежде ничего подобного не было.

У выхода я останавливаюсь, чтобы вызвать такси, но в этот момент сын вырывает свою ладошку из моей руки и с криком “Папа!” несется в сторону. Я поворачиваю голову в ту сторону и вижу Макара. Когда он подходит ближе, я замечаю усталость на его лице. Темные круги под глазами, потухший взгляд, даже оттенок кожи стал словно другого цвета.

— Привет, — он подхватывает Тимофея на руки и обращается ко мне.

— Привет, — шепчу. — Как тут все? Как Степа?

Макар ничего не отвечает, лишь мотает головой, из чего я делаю вывод, что дела не очень.

— Идемте в машину, я отвезу вас домой.

Мне, конечно, безумно льстит, что Макар за нами приехал, даже в таком непростом положении, но он ведь оставил сына.

Мы забираемся в автомобиль. Тимофей без умолку рассказывает папе о том дне, что мы провели без него. Делится впечатлениями и с важным видом сообщает, что я разрешила ему поесть картошку фри и даже колу выпить.

Я закатываю глаза и забираюсь на заднее сидение. Тимофей забирается следом, а затем — Макар. Он слушает сына, не перебивая, при этом видно, что он уставший. Веки буквально слипаются, язык заплетается. Он приехал с водителем, но в его состоянии иначе нельзя. Боюсь, если бы он сел за руль сам, то не избежал бы автомобильной аварии.

Когда мы останавливаемся у моего дома и выходим из авто, я делаю повторную попытку поговорить с Макаром, но он лишь отмахивается и поднимается с нами в квартиру. Только внутри я понимаю, что Измайлов не хотел ничего говорить о сыне при Тимофее. Молчал. Лишь когда мы оказались на кухне вдвоем, он сказал всего несколько слов:

— Степан в реанимации, в коме, прогнозов не дают, он в стабильно тяжелом состоянии.

— Мне очень жаль…

Я не знаю, что еще сказать. От моих соболезнований Степану не станет лучше, да и Макару тоже. Я видела, что ему тяжело, но никак не могла облегчить его состояние. Что бы я не сделала.

Не нахожу ничего лучше, чем подойти к Макару и обнять его. Поделиться своим теплом с ним. Измайлов обнимает меня в ответ. Так и стоим посреди кухни.

— Я уверена, что с твоим сыном обязательно все будет в порядке, — говорю на эмоциях. — Он обязательно выкарабкается и восстановится.

— Спасибо, — говорит Макар, сжимая меня в объятиях сильнее. — Я уверен, все будет в порядке.

— Больше никто не пострадал? — спрашиваю, аккуратно отстранившись.

Все же, стоять долго в объятиях я не планирую. Они предназначались для поддержки, а не для чего-то большего.

— К сожалению, нет, — зло выдает Макар. — Жанна, которая едва не убила моего сына, не пострадала. Ни одной царапинки на ней нет.

— Сына?

Мы с Макаром синхронно дергаемся и поворачиваем головы в сторону двери. Там стоит растерянный Тимофей. Его взгляд мечется от меня к отцу. Я чувствую, как у меня внутри все переворачивается. Я примерно представляю реакцию Тимофея на новость о том, что у Макара есть еще ребенок. Он может расстроиться, обидеться, уйти в себя. Для ребенка такая новость в лоб может стать полнейшим потрясением, но и скрыть этот факт уже не получится, потому что потом будет сложно рассказать правду.