Сын доедает пиццу, выпивает чай и с восторгом сообщает Макару, что хочет поделиться с ним игрушкой. Сбегает к себе в комнату, чтобы принести ту на кухню, а я ловлю момент для разговора.

— Зачем ты сказал, что у Степана нет мамы? Это ведь не так. Жанна жива и здорова.

Я замолкаю. Самое важное сказано. Вопрос задан, жду ответа.

— Я подключил адвоката, который подготовит документы, чтобы лишить ее родительских прав. После случившегося это будет не сложно. Она перешла черту. Я неоднократно говорил ей, чтобы она не лезла к сыну, потому что из нее хреновая мать. Она не послушала. Теперь мой ребенок в реанимации.

Измайлов злится. Сжимает челюсти до хруста, плечи выпрямляет, но они напряжены и это видно невооруженным взглядом. Ему, конечно, сложно, а еще он чувствует вину наверняка за то, что поехал с нами и не взял сына. Я ее чувствую, хотя не обязана. Просто мне кажется… будь все иначе, с ни в чем не виновным ребенком ничего бы не произошло.

— Ты не подумай… — дополняет Макар. — Я никогда подобного не сделаю в отношении тебя.

Видимо, я слишком сильно задумалась, раз Измайлов решил, что я испугалась, будто однажды он сможет забрать у меня Тимофея. Одно время я действительно так думала, а потом поняла, что он никогда этого не сделает. И не потому что я слишком хорошая мать и на это нет оснований, просто…

Неловкую паузу, возникшую между нами, нарушает Тимофей с игрушкой. Теперь я понимаю, почему Макар сказал сыну, что у Степана нет матери. Потому что совсем скоро так и будет. Жанна не сможет видеться с сыном и участвовать в его воспитании. О том, к чему это в итоге приведет нас с Измайловым думать не хочу. Я и так в последнее время дала слабину. Отдых, теперь сегодня. Пора прекращать близкие контакты и общение, я ведь ставила условия. Пора их выполнять.

Подумать гораздо легче, чем потребовать. Поэтому когда Макар собирается уходить, я просто молчу и не могу ничего сказать. Кроме того, ощущаю некоторое разочарование из-за того, что он уходит. Не должна ничего подобного испытывать, однако получается как всегда. Мои эмоции и чувства бегут впереди паровоза.

Мы прощаемся скомкано.

Говорим друг другу до свидания и Измайлов выходит за дверь. Я иду укладывать Тимофея. Странно, но меня сын ни о чем не расспрашивает, хотя я готовилась к словесной атаке с его стороны.

Когда остаюсь в тишине, собираюсь поработать, но планам не суждено сбыться. Отвлекает звонок Стаса. Поначалу думаю не отвечать, но потом все же нажимаю на зеленую кнопку.

— Ты дома? — спрашивает без приветствия.

— Да.

— Я зайду через пару минут.

И все. Сказав это он отключается, а я встаю с дивана, откладываю ноутбук и иду к двери. Прислонившись к ней щекой, прислушиваюсь, чтобы открыть без звонка. Едва слышу шаги, щелкаю замками и впускаю Стаса в квартиру.

Мы с ним вроде как не в ссоре, но оказавшись наедине напряженно молчим. Брат находится первым:

— Я зайду?

— Да, конечно, разувайся проходи на кухню. Будешь чай или кофе?

— Я ненадолго.

Я все-таки ставлю чайник, а когда поворачиваюсь, Стас протягивает мне конверты со словами:

— Нашел их у отца, думаю, ты должна взглянуть.

Оля

Писем немного. Два или три. Я мимолетом на них смотрю, беру в руки и тут же перевожу взгляд на брата. Стас выглядит расстроенно. Словно за что-то чувствует свою вину.

— Что это за письма?

— Как откроешь — поймешь. Я одно вскрыл, пробежал глазами. Больше не стал.

Я киваю. Любопытно, конечно, что за конверты, но Стас больше ничего не объясняет.

— Я пойду, — говорит брат. — Думаю, ты захочешь побыть наедине.

Уже у двери Стас поворачивается ко мне и смотрит внимательно:

— Прости меня, ладно? За всё. Я был не прав. Ты вправе распоряжаться своей жизнью так, как считаешь нужным.

Я сглатываю. В носу начинает щипать, а в глазах собирается влага. Делаю шаг к брату и уже через мгновение он обнимает меня и просит не расстраиваться и не плакать.

— Ну хватит, — требовательно. — С кем не бывает.

Я шмыгаю носом и улыбаюсь. Да, ссоры у нас с ним были довольно часто еще когда мы оба жили в штатах. Когда Стас уехал моя жизнь кардинально изменилась и мы с ним ссориться перестали. По большей части потому что виделись очень редко, а по телефону читать мне нотации у брата не получалось. Я почти сразу отключалась или находила предлог, по которому не могу разговаривать.

— Оль… — Стас прижимает к себе сильнее. — Ну все.

Я всхлипываю еще пару раз и, вытерев нос, отхожу. И правда, чего это я. Расклеилась. Просто оказывается, все это время мне нужна была поддержка Стаса. Его опора. Близость родного человека.

— Я заеду завтра. Или вы с Тимофеем приезжайте, ребята поиграют. Данька соскучился.

Я спешно киваю. Действительно стоит приехать, мы давненько не виделись, ребята наверняка соскучились друг за другом.

Взяв с меня обещание, что я завтра приеду, Стас уходит. Я закрываю за ним дверь и иду с письмами к себе в спальню. Плотно закрываю дверь, сажусь на кровать и беру то письмо, которое открыл Стас.

Почерк я узнаю сразу, хотя как только брат принес конверты, я уже подсознательно знала, от кого они. Просто не предполагала даже, что может быть внутри.

Мы часто раньше дурачились, писали друг другу письма, хотя телефоны у нас были и смс-ками мы тоже пользовались. Просто нравилось писать. Я начала, Макар подхватил и мы обменивались письмами.

Я узнаю его почерк. Пробегаюсь глазами бегло, затем читаю более вдумчиво. Даты на письме нет, но судя по тому, что Макар просит прощения, оно было отправлено не первым.

Даты есть на конвертах. Всего их три, включая тот, что я прочла.

Нахожу первый и вскрываю. Письма даже не открыты, датируются периодом, когда мы с Макаром расстались. Написаны через неделю и месяц после.

После первого же абзаца мне становится трудно дышать, но я все еще продолжаю. Всматриваюсь в ровно написанные буквы. Макар всегда писал красиво, куда лучше меня, хотя многие девчонки имели красивый почерк. Просто мне не повезло, я не любила писать, только читать. Как оказалось, не любила делать это только от руки. Печатать на ноутбуке оказалось очень интересно и занимательно.

“Ежик!”

У меня сердце сжимается от первого же слова. На глазах слезы проступают, которые скатываются крупными каплями по щекам, оставляя дорожки. Он всегда меня называл ежиком, потому что я часто была недовольна и постоянно фыркала. Вот и получила прозвище. Сейчас воспоминания меня просто душат.

“Я знаю, что тебе сейчас больно… знаю, ежик, что ты снова прячешься за колючками и никому не открываешь душу. Знаю, что хочешь знать, почему…

Я думал, получится молча уйти и все, но не получается… руки тянутся к ручке и листку. Ты сама знаешь, как я люблю писать. Я думал, ты никогда и ничего не узнаешь. Впрочем, уверен, что так и будет. Твой отец приходил разбираться. Сказал мне, что я сделал правильный выбор и поблагодарил. Я отправлю это письмо сегодня, хотя уверен, оно к тебе не дойдет. Наверное, поэтому пишу так смело.”

Я сглатываю. Смаргиваю слезы и плачу беззвучно. Еще не рыдаю, но почему-то чувствую, что буду.

“Я виноват. Перед тобой. Я предал наши чувства. Не хотел, потому что в моих мыслях всегда была и будешь только ты, но так вышло.

От меня ждет ребенка другая девушка.

Я пишу это и мне стыдно. Как было стыдно рассказать тебе о том, что произошло. Написать решил спонтанно, потому что больше не могу держать это в себе. Я хочу, чтобы ты попыталась жить дальше. Возможно, уехала. Слышишь, ежик? Уезжай. Найди себе достойного мужчину, выйди за него замуж, роди ребенка. Ты мечтала о девочке, я помню. Она у тебя обязательно будет. Просто… не у нас.”

Эти строчки рвут мне душу. На часть, в клочья. Я чувствую, как внутри все сдавливает тисками. Я не понимаю, почему не получила это письмо шесть лет назад. Где оно было все это время? У Стаса? Он его прятал? Хотя сказал, что нашел. И вскрыл видно, что недавно, так как края ровные, не успели стереться.