– Извини, – сказала я. – Надеюсь, это не доставит тебе слишком много неудобств.

– Конечно, нет! Я просто… просто… – Он взмахнул руками, а потом опустил их. – Просто я не знаю, что тебе сказать. Я не знаю, о чем можно с тобой говорить.

– Ни о чем, давай не будем разговаривать.

Он приподнял брови, по-видимому, решив, что мне нужен секс.

– Я имею в виду, что мы просто посидим у огня, держась за руки, и не будем говорить ни о чем. Можешь ты сделать это? – На лице его я прочитала облегчение.

– Конечно.

Я смотрела, как он разжигает огонь, и вспоминала ту ночь, на острове, когда мы разбили наши стаканы. Как бы мне хотелось повернуть время вспять! Вернуть ту легкость и непринужденность, когда мы сидели, прижавшись друг к другу, Умберто пел, и мы были переполнены надеждой и оптимизмом. Но все это было до краха, задолго до него. Слова эти постоянно вертелись у меня в голове.

Мы сидели перед камином целый час. Умберто держал меня за руку и медленно ее поглаживал. Довольный Франк спал у моих ног, а я ни о чем не думала, и мне стало легче.

Перед уходом я зашла в ванную для гостей и обнаружила там открытый пакет тампонов. Интересно, как ее зовут, подумала я и практически выбежала за дверь, чтобы Умберто не смог разглядеть моего лица.

Потом я совершила ошибку, посмотрев последние известия по Си-би-эс. Репортер, который обычно сидел прямо позади меня, произнес со ступенек здания суда:

– Дела на процессе, вероятно, будут поворачиваться не в пользу доктора Ринсли. Показания, которые дал сегодня ведущий лечение Ника Арнхольта психотерапевт, прозвучали очень убедительно и весомо. Конечно, самым важным свидетелем по делу будет сам мистер Арнхольт, он будет давать показания через несколько дней.

И зачем им надо было каждый божий день высказывать свое мнение о процессе? Я выключила телевизор, моля небеса о том, чтобы вернулось время, когда каждый мой шаг не анализировался в выпуске вечерних новостей.

«Эти – хуже гиен и ястребов, – подумала я. – Они поедают людей живьем».

Такое широкое освещение событий привлекало в здание суда все больше народу. Кого-то влекло любопытство, другие хотели развлечься, а некоторые являлись в суд, как на пикник, с корзинками и зонтиками от солнца.

Атуотер представила еще нескольких свидетелей, а потом показания давал Ник. Глава юридической фирмы, в которой работал Ник, сообщил, что он стал работать хуже в течение этого, предшествовавшего его попытке самоубийства, года. Экономист проанализировал доходы Ника и описал его настоящие и будущие финансовые затруднения. Они даже нашли психолога-специалиста по «синдрому сексуальных отношений психотерапевта и пациента», синдром этот характеризовался довольно расплывчатыми симптомами (депрессия, беспокойство, недоверчивость), которые могли быть отнесены почти к любой психиатрической категории. Психолог заявила, что прогноз для Ника был плохим, и что он, вероятно, не сможет работать еще долгие годы.

Никто из них по-настоящему не знал Ника. Его коллеги воспринимали его как профессионала, умного, сексуального человека, который отлично себя чувствовал, пока не повстречал меня. Психотерапевты воспринимали его как больного, он был невинной жертвой, потерпевшей стороной. Но никто не видел, что он использовал свой ум, чтобы ранить, свою боль, чтобы разрушить. Я была единственной в этом зале, кто действительно о нем заботился, я одна видела трещины в его характере и пыталась их склеить.

И все же, когда психолог подробно аргументировала свои доводы, даже я, которая знала все гораздо лучше, поверила ей. В тот вечер я рано вернулась домой и чувствовала себя настолько несчастной, что даже не смогла поболтать с матерью.

Показания Ника были отложены до последнего из отведенных дней для свидетелей обвинения. От его выступления ждали самых потрясающих деталей, поэтому зал еще больше, чем обычно, был забит репортерами, поклонницами Ника и зрителями, судья Грабб даже попросил некоторых из них покинуть зал. Мужчина в наряде из шотландки и его престарелая жена пришли заранее. Блондинка средних лет уже сидела с блокнотом в руках и была готова делать записи, она смотрела то на Ника, то на меня. Я была так взвинчена, что мне хотелось стукнуть кулаком по оконному стеклу, чтобы просто ощутить, как оно рассыпается на куски.

На Нике был его темно-синий костюм и рубашка цвета морской волны, и от этого глаза его выглядели как два морских камушка. Во время рассказа красивое лицо Ника было очень печально, его гладкую кожу избороздили морщины, щеки пошли пятнами, рот дрожал. Присяжные следили за его рассказом с неослабевающим вниманием.

– Она стала смыслом моей жизни, – сказал он. – Мое увлечение ею затмило все проблемы, которые я хотел снять психотерапевтическим лечением.

Атуотер мастерски руководила его выступлением, пальцем или бровью она сигнализировала ему, где замедлить темп, а где выделить ту или иную фразу.

Когда он рассказывал о наших сексуальных отношениях, описание его было таким подробным, таким правдоподобным, что даже я готова была поверить, что все это происходило на самом деле. Мне начало казаться, что один из нас сошел с ума, и, возможно, это именно я.

– Она объяснила, что у нее раздражение на коже руки, и что она применяет кортизоновую мазь, – говорил он.

Моя рука сама собой поднялась, чтобы прикрыть левый локоть, хотя на мне и был жакет. Откуда он узнал? Наверное, я в жаркие летние дни ходила в платьях без рукавов. А кортизоновая мазь? Он, вероятно, заметил ее у меня в спальне в те несколько минут, что он находился там в мое отсутствие.

– Мне было так больно, что после всего этого она избрала именно этот момент, чтобы меня оттолкнуть. Жизнь потеряла всяческий смысл для меня. Это убедило меня в том, что я всегда буду покинутым. Если меня оттолкнул даже мой собственный доктор, то какая у меня оставалась надежда, что хотя бы кто-нибудь из любимых мною людей останется со мной?

Присяжные время от времени переглядывались и что-то помечали в своих записных книжках. Рабочий-строитель покачивал головой, а глаза специалиста по выращиванию собак расширились, и в них появились слезы. Я услышала, как кто-то сзади меня сопит носом и, обернувшись, увидела, что это та самая блондинка из зрительного зала прикладывает к глазам платочек.

Чтобы доказать свое присутствие в моей спальне, Ник представил вещественное доказательство за номером восемьдесят семь, это была пара трусиков с моими инициалами.

– Мне просто пришлось взять их, хотя я и знал, что это плохо, – сказал он.

Когда я давала свои показания под присягой, я объяснила, что мне не известны случаи, чтобы он при каких-либо обстоятельствах находился у меня в спальне, но раз ему не составляло никакого труда воровать вещи из других домов, он мог запросто украсть что-либо и у меня.

Тот факт, что он был вором, не возымел никакого эффекта, поскольку Атуотер потрясла этим розовым вещественным доказательством перед лицом присяжных. Ник получил доступ в мою спальню, а это являлось нарушением дозволенных границ психотерапевтического лечения, даже если ничего более и не произошло.

Завершая свои показания, он заговорил о своей разрушенной карьере и отсутствии каких-либо надежд на нормальную личную жизнь.

– Но самое печальное заключается в том, что, несмотря на тот огромный вред, который она мне причинила, я все еще по ней тоскую… – Он прервал свое выступление и прикрыл глаза правой рукой.

Я отвернулась, чтобы никто из присяжных не видел, скольких усилий мне стоит удержать свои собственные гневные слезы. Судья объявил десятиминутный перерыв, и Андербрук грозно прошептал мне:

– Не смотрите ни на кого, кроме меня. Не плачьте.

Я сосредоточила внимание на его бороде и стала считать волоски в ней, это был своего рода аутотренинг. Очень тихо, чтобы никто кроме меня его не слышал, он прошептал:

– Это все спектакль. Он идет на все, чтобы погубить вас. Соберитесь с силами. Если присяжные увидят, что вы реагируете на его слова, они подумают, что вы его любили.