— И где же вы посоветуете нам набираться сил? — изящно поддел я доктора, но упомянуть о заборе или травке не решился — медики, как правило, обидчивы, а жизнь Веньки сейчас в полном их распоряжении. — Мы ведь не местные.

— Простите, упустил из виду, — в очередной раз смутился Васин и на лету поймал свалившиеся с носа очки. — Вы же — с поезда… Действительно, проблемка… Что делать — ума не приложу… Скверно, конечно, но у нас — ни одной свободной палаты…

Какая там проблема! Я высмотрел подходящую кушетку в дальнем углу вестибюля. Для себя. Лена может лечь в какой-нибудь смотровой.

— А ежели мужичка положить в третьей палате? Там есть свободная кровать — вчерась выписали язвенника после операции… А дамочку — в сестринскую, — прошелестел уважительный бабкин говорок, вкрадчивый, сомневающийся.

— А куда денем дежурную сестру? — не согласился Васин. — Лучше сделаем так: вас положим в палате, — повернулся он ко мне. — А супругу больного — в мой кабинет… Мне все равно придется посидеть возле пострадавшего…

Я согласился поспать оставшуюся часть ночи в палате. Лена тоже кивнула. Медбабка удовлетворенно пожевала губами.

Полное взаимопонимание.

Лена вслед за бабкой прошла в указанный кабинет. Не раздеваясь, улеглась на смотровую кушетку. Заботливая «добрая волшебница» накрыла её больничным одеялом.

Спеть бывшей любовнице колыбельную? С удовольствием! Только не сейчас — позже. Когда Венька окончательно придет в себя и мне не будет зазорно вырастить на его голове роскошные рога.

Убедившись в том, что Крымова устроена, я отправился в третюю палату. Без сопровождения.

Комната — человек на пятнадцать. Душно, тоскливо. Кто-то постанывает, будто жалутся на нелегкую свою судьбу. Кто-то храпит. Остро пахнет дезинфекцией, потом, мочой. На соседней кровати — громоздкая фигура грузчика. Вздымается и опадает закованная в бинты могучая грудь, от мерного дыхания в панике разлетаются мухи. Спит? Наверно, да. Такие сильные люди не страдают бессоницей, засыпают так же мгновенно, как и просыпаются.

Оказывается — ошибся.

— Как твой дружек пришел в сознание?

— Врач говорит — пришел. Но с сердцем у мужика не ладно — разные сбои-перебои…

— Не бойся, паря, — в очередной раз подбодрил меня Дмитрий. — Сердца людские — любимое место Стасика. Вытащит… Вот ежели бы печенка-сеезенка — тогда похуже… Спи. У меня что рука, что пожелания — легкие. Завтра повидаешься с приятелем…

Отвернулся и мерно засопел. Мгновенно, без трубного храпа или заливистого посвистывания.

Как у грузчика рука — не знаю, а вот пожелание оказалось далеко не легким. В пять часов утра меня разбудили. С трудом открыл глаза. Надо мной склонился Васин. Так низко, что я почувствовал неприятный запах нечищенных зубов.

— Только тихо… Не надо тревожить больных, — прошептал он, глядя в сторону. — Оденьтесь и выходите в коридор…

Все понятно без дальнейших раз»яснений. Сердце подкатилось к горлу, перехватив дыхание, веки сделались непод»емными. Быстро натянул рубашку и брюки, с туфлями в руке выскочил в коридор. Васин стоял, прислонившись плечом к стене и протирал стекла очков. Без них глаза доктора были беззащитны, переполнены тоской.

— Дело в том… Понимаете… Хрупкий человеческий организм…

— Скончался?

— Да, — беглый взгляд на наручные часы. — Двадцать минут тому назад… Поверьте, я сделал все, что в моих силах…

— Перестаньте плакаться, — резко, может быть, излишне резко, осадил я горюющего врача. — К вам — никаких претензий… Сердце?

— Оно, проклятое… Отравление спровоцировало сердечный приступ… Окончательный диагноз — после вскрытия…

Я невежливо отмахнулся от издевательства над мертвым венькиным телом, заодно от окончательного диагноза. Подшивать его в следственное дело или вешать в рамочке на стену родного коттеджа?… Первым пусть займутся следственные органы, второе решит безутешная вдова…

Кстати, о вдове…

— Вы сами скажете? — с просьбой и надеждой показал я Васину на лверь его кабинета. — Все же, лечащий врач…

Станислав Платонович не оправдал моих надежд. Видимо, опротивила навязанная ему обязанность общаться с родственниками умерших больных. Ибо каждый подобный случай — клочок собственного сердца, самолично вырванный и брошенный под ноги собеседников.

— Избавьте… Не смогу… Ослаб за эту ночь до дрожи в коленках…

Все понятно. Придется мне сообщать Ленке о смерти любимого супруга, больше некому. Не доверять же это щекотливое поручение словоохотливой бабуле?

— Когда можно похоронить?

— Если без вскрытия — завтра…

Я ожидал всего: слез, причитаний, обморока — ничего подобго. Васин, стоящий за дверью с валидолом и успокоительным наизготовку, и тот поразился. Не успел я дотронуться до локтя спящей женщины, как она открыла глаза.

— Веня умер? — произнесла она, приподнявшись на подушке.

— Да… Сердце подвело, — глядя в угол, ответил я. — Рано или поздно это должно было произойти. Отравление только ускорило,

Лена кивнула. Да, не жилец был супруг… Да, этого нужно было ожидать… Нет, она с»умеет совладать со свалившимся на неё горем… А в широко раскрытых глазах — недоумение, смешанное со странным равнодушием. Мне ранее не приходилось видеть подобной реакции ангелочка.

Все же Ленка необыкновенная женщина! Радость — своя собственная, не позаимствованная из книг либо у других людей. Горе выражает тоже по своему, без подражания известным стереотипам. Но мне кажется, что сейчас она не горюет по поводу смерти мужа — её гложет страх одиночества…

— Что будем делать?

Вопрос — чисто деловой, без примеси волнения. Дескать, я теперь одинокая женщина, ты — единственная опора и защита, поэтому и спрашиваю.

— Похороним Веньку и возвратимся в Козырьково…

А что ещё можно предложить? Продолжить так нелепо прерванное путешествие? Это мне казалось не только глупым, но и оскорбительным для памяти умершего друга.

— Почему возвратимся?

В голубых глазах — недоумение и обида.

— Как это почему?… Может быть, Крымов оставил завещание — предстоят хлопоты по его оформдению… Необходимо сообщить коллегам по фирме… Оповестить родителей и знакомых… И, вообще, человек умер — о каком отдыхе может идти речь…

Крымова задумалась. Мне показалось — анализирует мои доводы, отбрасывает те, которые могут подождать, отбирает наиболее важные. Странно, что она в таком состоянии способна трезво размышлять.

Я терпеливо ожидал, предугадывая решение вдовы и не одобряя его.

— Славик, а зачем нам возвращаться? У тебя — долгожданный отпуск, лишиться которого — невероятная глупость. Меня никто не ожидает. Ни в Козырьково, ни в Москве, вообще — нигде… Поедем в санаторий, подлечимся…

— Как ты можешь так говорить? Венька…

— А что Венька? Оживет, да? — В глазах ангелочка засверкали негодующие огоньки. — Если бы такое было возможно, отправилась куда угодно: в Козырьково, в Пекин, на Луну… Но зачем зря лить слезы и лишать себя отдыха? Веньку этим с того света не вернешь… Давай поедем в Пятигорск? Прошу. Из санатория можно послать телеграммы, позвонить… Вот и совместим решение всех пробленм с лечением…

Подобная бессердечность оглущила меня не хуже, чем удар по голове. Подумать только: у женщины умер близкий человек, пусть не любимый, но все же близкий. А она через час после его смерти, не оплакав, не похоронив, собирается ехать в санаторий. И не одна — с бывшим любовником!

На память пришла хрупкая девчонка-подросток, осаждаемая пьяными хулиганами. Ни малейшего испуга — смотрит на них равнодушно, без презрения, даже — с любопытством. Будто на бегающих в клетке белых мышей. Позже, в моих об»ятиях на памятном диване она тоже сохраняла все то же выражение любопытства. И сколько я не пытался с помощью самых интимных ласк заставить Ленку раслабиться, потерять, как мне тогда казалось, деланное равнодушие — так и не удалось. Не добился перевоспитания жены и Крымов…