— Увы, это верно! — со вздохом подтвердил третий.

— Однако, я слышал, — снова заговорил Снивели, — что скальпы считаются у них почетными трофеями только тогда, когда сняты во время битвы с живых или мертвых врагов, но раз они берут кого-нибудь в плен, то никогда не снимают с него скальпа. Мы же взяты в плен, поэтому едва ли они намерены лишить нас наших головных украшений.

— Ну, я не думаю, чтобы эти негодяи были способны на такие тонкие различия, — заметил плантатор. — Да вы только посмотрите на них: две трети из них мертвецки пьяны, и им каждую минуту может прийти в голову мысль позабавиться снятием с нас скальпов. Я дрожу каждый раз, когда кто-нибудь из этих зверей смотрит в нашу сторону.

— Успокойтесь, — сказал Снивели, — вождь запретил им приближаться к нам; я слышал это собственными ушами и уверен, что никто, как бы он ни был пьян, не осмелится ослушаться вождя. Наконец, и караульный не допустит никого из них к нам. Нет, пока еще мы в полной безопасности, а вот проснется вождь, тогда неизвестно, что будет.

Один Снивели не терял бодрости и надеялся на благоприятный исход. Но все его товарищи предавались самым мрачным опасениям и готовы были умереть от одного страха.

Что же касается пленниц, то они до такой степени были удручены постигшим их несчастьем и боязнью будущего, сулившего им нечто хуже смерти — бесчестье, что даже и говорить не могли. У одной из них был убит муж, скальп которого она могла видеть на одном из копий, другая потеряла брата — его скальп был третьим. Остальные пленницы хотя еще и не потеряли никого, но дрожали за участь своих детей и за свою собственную.

Поэтому все они сидели молча, вздрагивая при каждом взгляде, бросаемом в их сторону индейцами.

Вабога и его товарищ сидя около палатки вождя, тоже, подобно пленникам, вели довольно оживленную беседу, стараясь говорить как можно тише.

— Как ты думаешь, — говорит Вабога, — кому достанется та красивая девушка, которая сидит в стороне от своих подруг?… Я прозвал ее про себя Белой лилией… Лакомый кусочек, честное слово! Всю дорогу я на нее любовался.

— Кому же, как не вождю, — отвечает его собеседник.

— Да, это верно. Мне кажется, вождь ради нее собственно и начал все дело. Я это заметил по некоторым его словам.

— Что ж, и не мудрено: он мог раньше видеть эту бледнолицую красавицу и прельститься ею. Вот он и выследил ее, налетел по своему обыкновению орлом и забрал в плен. Теперь она уж от него не отвертится.

— Да, уж он своего не упустит… А если бы ты видел, как он весь затрясся, когда увидел ее, хоть он и умеет скрывать, что в нем кипит, но все-таки…

— Ну, это дело его, — перебил хейен. — Он вождь и мы в его дела не лезем… Видно, что ты, Вабога, много вертелся среди бледнолицых и выучился у них всех судить… А по-нашему, кто выше нас, того нам судить не следует.

— Да я только так говорю…, чтобы провести время, — оправдывался хоктав. — Я ведь тоже всю ночь не спал и готов задремать, поэтому и пустил в ход язык — это самое лучшее средство, чтобы отогнать сон.

— Я тоже не спал, но все-таки умею держать язык за зубами, — сказал хейен.

— Ну, а я этого не могу. Я должен болтать всякий вздор, чтобы не заснуть, потому что привык спать, хоть немного, но каждую ночь.

— И этому ты научился у бледнолицых: они тоже спят каждую ночь. Да, ты совсем перестал походить на индейца, Вабога. Тебе теперь только и осталось вымазать рожу белой краской, чтобы окончательно перестать быть краснокожим. Одежду и язык ты давно уже изменил.

— Да ведь это я сделал для вашей же пользы; разве иначе я мог бы обставлять бледнолицых?

— Это верно. Но, по-моему, лучше действовать напрямик, чем так…

Неизвестно, что еще хотел сказать хейен, но в это время вдруг произошло нечто совершенно неожиданное, заставившее его замолчать. Один из пьяных с громкими криками подбежал к шатру и выразил желание видеть вождя, чтобы потребовать у него бледнолицую красавицу.

Телохранители вождя бросились урезонивать пьяницу, но это удалось им не скоро и то только при помощи крутых мер: буян до тех пор не унялся, пока ему не скрутили руки и ноги и не завязали рот.

— Вот вы говорили, что они боятся вождя? — прошептал Снивели плантатор. — Трезвые, может быть, действительно боятся, а пьяным, известно, море по колено! Видите, один хотел даже ворваться к вождю, насилу его усмирили… Ах, нет, я так и жду, что они сейчас набросятся на нас и начнут сдирать волосы!

— Успокойтесь, они не сделают этого, — возразил Снивели. — Насколько я понял из криков этого краснокожего, — я ведь немного знаю их язык, — дело шло о Кларе Блэкаддер, которая всем представляется лакомой добычей… Бедная девушка! Я хотя и не из жалостливых, а за нее и мое сердце болит.

— А каково мне видеть жену и детей во власти этих дьяволов? — произнес еще один из пленных, раненый в плечо, — Если бы было можно, я лучше убил бы их собственными руками, чем отдавать на поругание.

— Да, и я сделал бы то же самое, — отозвался другой. — И нужно же нам было послушаться этого старого дурака, Блэкаддера, соблазнившего нас следовать за ним! Он всему виною.

На это замечание Блонт Блэкаддер, наверное, энергично возразил бы, если бы не был погружен в глубокий сон.

Но вот вдруг из шатра послышался голос вождя, звавшего к себе часовых. В лагере все встрепенулись. Пленники разом умолкли и со страхом стали ожидать появления человека, который должен был решить их участь.

По приказанию вождя Вабога привел к шатру несколько молодых наиболее трезвых воинов. Вождь сказал им несколько слов, после чего они со злорадным хохотом поспешно направились к белым пленникам.

Очевидно им было приказано сделать с пленниками что-то ужасное, судя по тому, что свирепые физиономии индейцев так и светились предвкушением наслаждения, которое они будут испытывать при виде страданий ненавистных белых.

И действительно, желтый вождь придумал для пленных — пока, впрочем, только для одного из них — такую пытку, какая никому не могла прийти в голову.

Подойдя к связанным пленникам, индейцы схватили только что проснувшегося Блонта Блэкаддера, отнесли его в сторону и быстро развязали ноги. Потом подхватили его под руки и повели по направлению к водопаду.

Крик ужаса вырвался из груди молодого прожигателя жизни, когда он понял, что его хотят подвергнуть той самой пытке, которой он когда-то подвергал других.

Не меньшим ужасом были поражены и остальные пленники, уверенные, что и их черепа будут медленно раздроблены широкой струей ледяной воды, со страшной силой низвергавшейся со скалы. Это было несравненно мучительнее смерти, какой бы она ни была.

Под водопадом лежало громадное дерево, сваленное бурей. К нему индейцы и привязали свою жертву так, что лицо Блонта оказалось как раз под водяной струей и он не мог пошевельнуть головой, если не хотел быть задушенным веревкой, несколько раз обмотанной вокруг горла.

Все индейцы, за исключением самых пьяных, еще не проспавшихся, собрались к месту пытки и шумно выражали свою радость по поводу предстоявшего интересного зрелища.

Желтый вождь медленно приблизился к ним и заставил их расступиться так, чтобы всем пленникам была видна картина того, что потом ожидало и их.

Прошло несколько мгновений томительного ожидания, в течение которых вождь с выражением бесконечного торжества смотрел на беспомощно лежавшего перед ним врага; о голову и лицо его водопад дробился миллионами брызг, ярко сверкавших на солнце и резавших лицо.

— Теперь пришла и твоя очередь, Блонт Блэкаддер! — раздался вдруг громовой голос вождя на чистейшем английском языке, заглушивший даже шум водопада. — Вкатить негодяю двойную порцию! — прибавил он, еще более повышая голос.

Эти ужасные слова, гулко повторенные отголоском скал, достигли слуха Блонта, несмотря на шум водопада, хлеставшего по голове, ослеплявшего и оглушавшего его.