– Написать книгу о скульптуре? – в вопросе Лорен прозвучал скептицизм.

– У каждого человека есть история. А у некоторых людей просто удивительные истории. Надо просто уметь слушать. А кроме того, у меня в отношении этой книги есть особое чувство.

– Чувство?

Он снова рассмеялся. Ей нравилось, как улыбка превращает его лицо из симпатичного в озорное.

– Так сказала бы и моя мама.

– Твоя мать? – переспросила Лорен.

– Это комплимент. Поверь мне.

Вот и наступил этот момент. Они подошли к двери. Пожелать друг другу спокойной ночи. Неловко, если ты учишься в старших классах. Неловко, когда ты учишься в колледже. И все то же неловкое чувство не покидает тебя и в тридцать девять лет.

Они поднялись на крыльцо, и свет фонаря над дверью вдруг стал казаться слишком ярким. У Лорен в голове опять зазвучала все та же песня, и она задумалась о том, что если пригласит его зайти, то куда же его усадит. Бессмысленно стоять здесь или сидеть на кровати. Тогда она сделала жест в сторону скамейки возле старой церкви, у дальнего конца фасада.

Когда они уселись, Лорен спросила его об интервью со Штасслером. Рай пробудет здесь еще две недели, однако она отложила свою работу в студии в Пасадене. Теперь ей предстоит вернуться туда, и она может не увидеть Рая, когда он вернется из Моаба.

– Как ты считаешь, сколько времени у тебя это займет? – она надеялась услышать, что не больше одной-двух недель.

– Все зависит от того, сколько времени он сможет мне уделить. Я просто пожиратель времени, если ты этого еще не заметила.

– Я не возражаю. Мне это очень приятно.

Рай сел поближе и наклонился к ней. Лорен почувствовала, как участилось биение ее пульса. И... испугалась.

Их колени соприкоснулись. Она не заметила, в какой именно момент это произошло, и могла сказать одно: ей понравилось. Лорен опустила глаза и заметила, что юбка у нее разошлась выше той пуговицы, которую решила оставить застегнутой. Колено и несколько сантиметров бедра соприкоснулись с его ногой. В свете фонаря ее плоть казалась бронзовой. Она воспротивилась своему рефлекторному желанию запахнуть юбку.

Его рука поднялась к ее подбородку, и она позволила ему поднести свои губы к ее. Лорен чувствовала себя молодой, взволнованной. У нее кружилась голова. Ее удивило, что поцелуй еще может так ее возбудить, наполнить желанием. Но одновременно с этим она почувствовала, насколько порочно происходящее. Впервые за семь лет целовалась с другим мужчиной, а не с Чэдом.

Семейное планирование. Этим названием я воспользовался, озаглавив свою первую работу, а потом решил, что так будет называться вся серия. Семейное планирование № 2, № 3 и так далее до Семейного планирования № 8.

Веселый Роджер, Джун Кливер, сынишка и Бриллиантовая девочка станут номером 9. Я все еще продолжаю их компоновать. Обычно иерархия в семье вполне предсказуема, но эта команда нарушила все мои ожидания. В первую очередь Бриллиантовая девочка – это имя для нее пришло также естественно, как рассвет. Она тверда и прекрасна и, похоже, может наплевать на все. Она может стать ведущей в группе, невзирая на то, хотят этого ее родители или нет. Они отзываются на ее настрой. Даже Джун реагирует на Бриллиантовую девочку.

Еще раньше я обострил эту ситуацию, объявив, что решения принимает она, что она – их хозяин. Если кому-то что-то потребуется, просьба должна исходить от нее.

А они все чего-нибудь да хотят. Джун, например, первые две недели просила, а потом уже умоляла дать ей одежду. На ее колготках побежало дорожек больше, чем в Американском клубе собачьих бегов, а трусики у нее потеряли первоначальный цвет. Тогда я сказал ей:

– Попроси Бриллиантовую девочку, посмотрим, что она тебе на это ответит.

– Бриллиантовую девочку, – она задумалась, кто еще такой это может быть, и только потом уставилась на свою дочь. – Спросить ее?

Джун поднесла руку ко рту почти так же, как это делают индейцы прежде чем издать боевой клич в фильмах старика Джона Уэйна[8]. Я думал, она лишится дара речи, когда узнала новость о том, что естественный порядок, в конце концов, не является таким естественным, хотя я просто узаконил то, что уже давно было у них в практике. Надо быть полным дураком, чтобы не заметить этого. Ее глаза изменили цвет. Я не шучу. Они потемнели. Из карих превратились в черные, стали величиной со столовую ложку. Она ухватилась за прутья клетки, чтобы не упасть, и рука ее наткнулась на кошачий череп. Ее розовые пальчики нырнули в пустые глазницы черепа. Насилие над смертью, которое она даже не заметила.

– Что тут происходит? – спросила она у дочери. – Почему ты творишь с нами такое? Думаешь, если будешь ему подпевать, он станет к тебе лучше относиться?

Тут она внезапно замолчала. Ее лицо вытянулось, словно ей на голову вылили кувшин холодной воды. С ее губ сорвалось слово, которое я не расслышал. Должно быть «Подожди». Ее глаза вылупились, а на лбу и щеках появились глубокие морщины. Больше всего она в этот момент напомнила мне свежевспаханное поле. Урожай не заставил себя долго ждать.

– Я все поняла, – заявила она сдавленным голосом. – Это ты. Ты и придумала все это, не так ли? Ты с ним заодно.

Говоря это, она выпустила кошачий череп и подошла к дочери. Роджер очнулся от летаргии и попытался ее остановить.

– Нет. Она не могла этого сделать. Она тут ни при чем. Ты просто слишком разнервничалась. Успокойся.

Но Бриллиантовая девочка улыбнулась и даже не попыталась отказаться от той роли, которую отвела ей мать. Некоторые люди рождены для власти.

Днем позже, после того как Джун несколько часов проплакала, она начала умолять дочь поговорить с ней. А Бриллиантовая девочка объявила, даже не посмотрев в ее сторону, что ей будет «позволено» – да, она выбрала именно это слово, которое как нельзя лучше подходило к обстановке, – носить набедренную повязку, но никаких бюстгальтеров и ничего верхнего. Почему она так решила? У меня в запасе были две набедренные повязки. Одна сатиновая – ярко-красная, а другая с белыми и розовыми цветочками.

Джун взорвалась, как нитроглицерин. Этого я и ожидал. Все эти слезы, увещевания, паранойя и материнское негодование, вся эта мишура улетучилась в один миг.

Она вскочила на ноги, подлетела к Бриллиантовой девочке и принялась на нее кричать, пинать ногами. Бриллиантовая девочка сгруппировалась и стала ждать, пока Веселый Роджер не исполнит свой отцовский долг, что он и сделал. Правда, не обошлось без последствий, так далеко зашла Джун. Локоть, которым она заехала мужу в нос, вызвал у него кровотечение. Это вернуло Роджера к жизни впервые после того, как он вошел в клетку. Он оттащил жену в сторону и пообещал, что если она не угомонится, то он выбьет из нее всю дурь.

Эта семейка вобрала в себя уйму пороков!

Я не мог удержаться, чтобы не подзадорить их. Поднявшись наверх, в помещение для гостей, я взял повязки и не спеша спустился вниз.

– Бриллиантовая девочка сказала свое слово. Которая?

Я протянул повязки, каждая не шире ладони. Джун удивленно уставилась на них.

– Они растянутся и подойдут, – заверил я ее.

Прежде чем я смог это продемонстрировать, она отвернулась.

– Давай розовую, – сказал Роджер. – А может обе? Чтобы было во что переодеться?

Я отрицательно покачал головой и бросил ему с розовыми цветочками. Джун не стала сразу же надевать ее. Но когда я заглянул в клетку в следующий раз, повязка была уже на ней.

– Твой бюстгальтер, – вытянул я в ожидании руку. Она знала уговор, но отрицательно покачала головой.

– Тогда сыночек не получит еды.

Появился бюстгальтер. Материнский инстинкт бывает очень сильным. Иногда. Она бросила гневный взгляд в сторону Бриллиантовой девочки, стоявшей, сложив руки на груди. Гримасничая, она передразнивала свою мать, чья попытка сохранить хотя бы минимальные приличия провалилась.