Еще четыре часа пути. Самая прекрасная часть поездки. Путешествие по высокогорной пустыне на северо-востоке Юты. Мимо проплывают скалы из красного камня, прекрасные горы, огромные открытые пространства. Но летом здесь, как в печке, и даже в такой час температура уже начала подниматься. Я понял, что мне стоит включить кондиционер и приоткрыть щель в багажное отделение, а то они там поджарятся.

Я продолжал думать о дочери. Она выглядела просто изумительно. Уже вполне созрела. Когда я притрагивался к ее коже, то мне хотелось делать это снова и снова. Мне хотелось пробежать рукой по каждому сантиметру ее крепкого тела. Она в том возрасте, когда кожа максимально натянута, тверже уже некуда, когда монета, упавшая ей на живот, действительно от него отскочит. Мне пришлось собрать все свои силы, чтобы не залезть в багажный отсек и не потрогать ее грудь. У нее она такая прекрасная, высокая и гордая. Она, конечно, еще несовершеннолетняя, а я не хочу нарушать никакие законы, не так ли?

Какое же должно быть детство, чтобы взрастить такую ненависть. «Если я закричу, вы их убьете?» Полагаю, она интересовалась вполне серьезно. Не думаю, что она будет протестовать, если я их всех укокошу прямо сейчас. А издали все они казались такими нормальными. Поэтому-то именно за ними я и пришел. Единственное, что мне не хватало, так это девчушки. Но у меня одна или две где-то лежат... Плюс парад скелетов. Так что Вандерсоны смогут провести время, думая о том, какой их может ожидать конец. Время для размышлений – время, за которое пропитываешься ужасом. Я хочу, чтобы они дрожали, как скот, который ведут на бойню. Коровы беспомощно ревут, а их мозг разъедают потоки химикатов.

Может, дочь Вандерсонов совращали в детстве? В нынешние времена нельзя не думать об этом: это первое, что приходит в голову. Я действительно презираю детский разврат. Сексуальная эксплуатация детей – позор. Ребенок может превратиться в эмоционального сухаря. Уродов, которые это делают, надо отстреливать.

А может быть, в семье не без урода? Игра слов! Я тащусь! Но вернемся к уродам. Уверен, про меня так и скажут. У меня было прекрасное детство. Никто не совращал меня. Думаю, и отшлепали-то меня всего раза два. Мать сидела дома. Отец работал. А я все время проводил в играх.

Мало-помалу я вырос. Единственный мой фетиш, если это так можно назвать, обычные колготки. Поищите в интернете название «Шаловливые колготки» и обнаружите дюжины сайтов. Думаете, шучу? Хотите снимок азиатки с большими титьками в колготках и с поднятой юбкой? Никаких проблем. Так говорят на юге, на далеком юге. Британскую школьницу в гольфах и просвечивающих колготках? Пожалте. Эти любители колготок даже имеют лоббирующую группу. Они хотят заставить голливудских режиссеров показывать колготки вместо чулок с поясами, которые, по правде говоря, выглядят очень странно. Особенно в сексуальных сценах. На День Святого Валентина[5], может быть, половина женщин, сидящих в ресторане, и надела их, но в остальные дни года они носят колготки, и спасибо за это.

Я и сам пробовал надевать их. Есть такой сайт, мужчины в колготках, обычно мужчины с сильной эрекцией. Но такое возбуждение обманчиво. После того как я сносил с полдюжины пар, у меня пропал к этому всякий интерес. Думаю, это простое переодевание, а в этом ничего необычного нет. На всех вечеринках в Хэллоуин [6], где я присутствовал, половина парней носила женские одежды. А женщины – мужские? Нет. Они – гоблины, феи и ведьмы. А парни? Они – секретарши да проститутки в мини-юбочках, в набитых ватой лифчиках и туфельках.

Так что извращенцем меня назвать трудно, по крайней мере по современным стандартам. Во мне есть много всякого, но я не извращенец. Не надо примешивать сюда похищения. Такая работа. От этого у меня нет эрекции. Я не из тех извращенцев, которые когда убивают, испытывают оргазм. Единственная моя слабость, которую я признаю за собой – тщеславие. От известности я получаю наслаждение. А почему бы и нет? Я заслужил это. До последней капельки. Мои работы уникальные, первосортные и незабываемые. Я беру человеческое сознание и гну его... гну... гну... гну, и в тот момент, когда оно начинает ломаться, вбираю все человеческое тело с его напряжением, агонией и конвульсиями. Именно это я видел в Непале. Под спящей кожей скрыт ураган. Тогда я удивлялся, как такого можно достичь. Меня это и сейчас интересует. Как это делаю я, мне и так известно.

Но вначале необходимо создать ужас, создать его так, как создают что-то стоящее. Для этого требуется время. Много, уйма времени. Похоже на то, как грушу кладут в бумажный пакет и ждут, пока она станет мягкой и сладкой. День ото дня она становится все мягче и мягче, сок поднимается. Вот она уже готова лопнуть. А может, она просто играет со мной? Принимает за дурочка? Бог знает, другие тоже пытались, но такого еще ни разу не было. Они-то начинали делать это уже после того, как видели подвал, клетку.

Затем, через неделю или две, они пытались соблазнить меня, и их мужья в том числе! Они принимали меня за дурочка. Но она начала еще во время похищения. Похоже, это ее возбуждает. Жизнь с мамочкой, папочкой и братишкой так скучна.

Я почувствовал внезапный прилив симпатии и решил, что за ней надо понаблюдать.

У меня возникло такое чувство, будто я провел за рулем вечность. Но вот я свернул с шоссе, поехал по грязной проселочной дороге. Все, что я мог видеть в зеркале заднего обзора, так это хвост пыли, поднимавшийся за нами. В такие дни, как этот, ни ветерка. Сухо. Пыль, медленно оседая обратно на землю, может целый час висеть над дорогой. Каждый раз, как я проезжаю мимо велосипедиста, мне становится его жаль: дышать такой пылью. Если бы я мог, то посылал бы их обратно туда, откуда они приехали. Я переехал сюда, чтобы жить вдалеке от всего мира, а теперь внезапно это место стало столицей горных велосипедистов. Каждый год около миллиона таких спортсменов приезжают сюда, чтобы покататься по скользким каменным тропинкам. Некоторые из них сбиваются с пути и заезжают сюда. У меня был соблазн обессмертить одного или двух таких спортсменов, но я удержался. Каждый шаг должен быть спланирован. Я просто улыбался, говорил им, что они заблудились, и показывал обратную дорогу. А затем я наблюдал, как они стараются больше не сбиться с пути.

Я остановился около загона для скота, открыл ворота, въехал внутрь и снова запер ворота. До того как я купил это место, здесь было ранчо. Земля мне ни к чему. Мне нужно уединение. Главную причину, по которой я купил это местечко, думаю, никто так и не понял. В доме огромный подвал. Мормоны любят подвалы. Они заполняют их пищей так, что могут питаться год, а то и два. Это одно из положений их религии. У них в домах всегда есть подвалы. Но такого подвала я еще никогда не видел. Когда я впервые вошел в него, то был поражен его размерами.

Они построили его как раз под сараем, в котором было полдюжины стойл для лошадей с каждой стороны. Высокий сарай на семьсот квадратных метров. Наверху располагались помещения для гостей. Столбы и балки. Прекрасно, я использовал его как дом. Но подвал, на мой вкус, был просто великолепен.

Вход совершенно скрыт. Он в последнем стойле. Отодвинь сено, и под ним окажется дубовая дверь на уровне пола. Дверь утоплена, а на ней кольцо ручной ковки, которое лежит в специальном углублении. Я даже не заметил этой двери, пока мне ее не показали. Поверни кольцо, и за дверцей откроется крутая лестница, ведущая на пять метров под пол. Подвал раскинулся на всю длину сарая. Выглядит недоделанным. Незаконченные цементные блочные стены. В дальнем конце отхожее место без слива, что-то вроде компостной кучи – «ящик для котят». Рядом трубы с холодной водой.

Когда я осматривал его в первый раз, то он был забит продуктами длительного хранения: стофунтовые мешки с рисом, овсом, мукой, огромные ящики с сухими фруктами, сухим молоком, вяленой говядиной, да еще коробки с чипсами, крендельками с солью. Печенье, кексы в вакуумной упаковке. Мормоны, ожидающие апокалипсиса, похожи на стаю тараканов.