– Возможно, и так. Но ты – верная подданная его величества и тем не менее отказалась помочь мне, хотя я просил тебя лишь о малой услуге.

– Я не отказывалась. Я не знала ничего, что вы желали услышать.

– Тебе угрожает виселица, а ты как будто не желаешь избегнуть столь ужасной участи.

– Если по воле Божьей мне суждено умереть, я умру охотно. Если же это не так, участь эта меня минует.

– Господь ждет, что мы сами будем стараться себя защитить. Послушай, девушка. Я прошу от тебя малости, в которой нет ничего страшного. Не сомневаюсь, что только по неведению ты оказалась соучастницей самого злодейского заговора, о каком только можно помыслить. Если ты окажешь мне содействие, ты получишь не только свободу, но вдобавок еще и награду.

– В каком заговоре?

– Вот этого я тебе объяснять не намерен.

Она ничего не ответила.

– Ты сказала, – подстегнул ее я, – что твой благодетель, мистер Кола, как-то беседовал с твоей матерью. О чем они говорили? О чем он спрашивал? Ты сказала, что узнаешь это.

– Она слишком больна, чтобы ее расспрашивать. Она сказала только, что мистер Кола всегда обходился с ней с большой учтивостью и слушал с превеликим вниманием, когда ей хотелось поговорить. Сам он говорил мало.

Я с досадой покачал головой.

– Послушай, глупая ты девчонка. – Я едва не закричал на нее. – Этот человек прибыл сюда, чтобы совершить вопиющее злодеяние. И первое, что он сделал по приезде, это явился к вам. Если вы не помогаете ему, в чем тогда цель его посещений?

– Я не знаю. Мне известно только, что моя матушка больна, а он ей помог. Никто больше не предложил своей помощи, и не будь он столь великодушен, она бы умерла. Большего я не знаю и не желаю знать.

Тут она поглядела мне прямо в глаза и продолжила.

– Вы говорите, он преступник. Не сомневаюсь, у вас есть веские на то причины. Но я никогда не видела и не слышала, чтобы он вел себя иначе, как с кротчайшей любезностью, большей, чем я, возможно, заслуживаю. Преступник он или папист, я сужу по тому, что вижу.

Сим заявляю, что я желал спасти ее, если бы мог, если бы она только позволила мне это сделать. Всем сердцем я желал, чтобы она сломалась и рассказала все, что ей известно. В случае удачи нужда в показаниях Престкотта отпадет, и тогда я смогу отказаться от сделки с ним. Снова и снова я наседал на нее, гораздо дольше, чем делал бы это, будь на ее месте кто-либо другой. Но она не поддалась.

– Тебя не было в Новом колледже в тот вечер, но и дома ты не была, ты не ухаживала за матерью. Ты выполняла поручения Кола. Расскажи мне, где ты была и с кем говорила. Расскажи какие поручения ты выполняла для него в Эбингдоне, Байчестере и Берфорде. Это опровергнет улики против тебя, и одновременно ты заручишься моей помощью.

Она вскинула голову все с тем же дерзостным непокорством.

– Я не знаю ничего, что могло бы быть вам полезно. Я не знаю зачем здесь мистер Кола, я не знаю, почему он помогает моей матушке, если он делает это не из христианского милосердия.

– Ты передавала его записки.

– Я этого не делала.

– Тогда где ты была? Я установил, что ты не ухаживала за матерью, как того требует твой дочерний долг.

– Я вам не скажу. Но Господь свидетель, я не сделала ничего дурного.

– Господь не станет свидетельствовать на твоем суде, – сказал я и отослал ее назад в камеру.

Я был в мрачном настроении. В то мгновение я понял, что пойду на сделку с Престкоттом. Да простит мне Господь, я предоставил ей возможность спасти себя, но она сама погубила свою жизнь.

На следующий день я получил письмо с нарочным от мистера Турлоу. Я привожу его здесь как показания очевидца, присутствовавшего при событиях, коим сам я не был свидетелем.

Имею честь и удовольствие известить Вас о недавних происшествиях, о которых вы вправе узнать без промедления, ибо вам надлежит действовать быстро, иначе возможность будет упущена. Интересующий Вас итальянский джентльмен побывал в нашем селении, и хотя он снова уже уехал отсюда в обществе мистера Лоуэра, (полагаю, они возвращаются в Оксфорд), но успел напугать мистера Престкотта: рассказы о безжалостности Кола столь поразили молодого человека, что он весьма озабочен, с какими намерениями прибыл сюда этот джентльмен.

Из любопытства, равно как и в надежде раскрыть его замыслы, я беседовал с ним долгое время и нашел его юношей представительным и приятным, хотя это впечатление не помешало мне принять обычные меры предосторожности, дабы оградить себя от нападения. Однако такового не случилось, и я взял на себя смелость сообщить ему об аресте Сары Бланди, дабы он мог вернуться в Оксфорд без стpaxa, если им владеют подобные опасения.

Уповаю, вы это одобрите. Пока Престкотт и Кола беседовали, я взял на себя смелость увидеться с доктором Лоуэром, и внушил ему, что ни в коем случае нельзя допустить, чтобы Кола ускользнул незамеченным. Доктор был чрезвычайно встревожен и, должен сказать, весьма разгневан при мысли, что его обманули, но в конце концов согласился уступить моим пожеланиям, и не давать своему итальянскому спутнику повода для подозрений. Однако он слишком откровенен в своих душевных порывах, и у меня нет полной уверенности в том, что подобный подвиг ему под силу.

Много ночных часов я провел в муках нерешительности, прежде чем пришел к неизбежному выводу. Престкотт запросил высокую цену, и душа его будет гореть за это в аду. Но торговаться я не мог. Мне нужны были его показания и необходимо было знать, кто стоит за заговором против Кларендона. Уповаю, что из моего рассказа ясно видно, сколько усилий я приложил. Трижды я пытался найти выход из затруднительного положения. Более недели удерживал я свою руку и не предпринимал ничего в пустой надежде, что мне представится иной выбор, и многое поставил на карту из-за этого промедления. С тяжелым сердцем я заключил, что долее медлить не могу.

Сара Бланди умерла два дня спустя. К этому мне нечего добавить, слова мои ничему не послужат.

Джон Турлоу посетил меня вечером того же дня.

– Не знаю, следует ли мне принести вам поздравления или нет, доктор. Вы совершили ужасающе праведный поступок. И более важный, нежели сами о том подозреваете.

– Думается, значение моих поступков мне известно, – сказал я. – И их цена тоже.

– Думаю, нет.

И тогда с безжалостным хладнокровием, столь хорошо мне известным, Турлоу поведал мне величайшую государственную тайну, и впервые я ясно понял, почему после возвращения его величества и он сам, и люди, подобные Сэмюэлю Морленду, не понесли никаких наказаний и кар. Также я узнал истинную суть измены сэра Джеймса Престкотта, предательства столь опасного, что его пришлось выдать за измену меньшую, дабы оно никогда не раскрылось.

– У меня на службе был один солдат, – начал свой рассказ Турлоу, – которому можно было доверить самые щекотливые поручения. Если мне требовалось доставить чрезвычайно опасное письмо или охранять узника, на этого человека всегда можно было положиться. Он был истинный фанатик в своей ненависти к монархии и республику почитал необходимым началом Царства Божия на земле. Он желал, чтобы Парламент избирался голосованием, включая голоса женщин и безземельных, он желал раздачи земель и полной терпимости ко всем вероисповеданиям. В дополнение к этому он был человеком большого ума, находчивым и способным, хотя и чересчур вдумчивым, чтобы быть совершенным исполнителем. Но я считал, что он беззаветно предан Английской Республике, ибо все прочие возможные формы правления считал много худшими.

К несчастью, тут я ошибся. Он был уроженцем Линкольншира и за много лет до того, как попал ко мне на службу, проникся признательностью к тамошнему землевладельцу, который защищал местных жителей от разорения осушителями. В решающую минуту эта верность воскресла, дабы преследовать его и пересилить все соображения здравого смысла. Должен сказать, мы ничего об этом не знали до тех пор, пока не нашли на его трупе письмо, которое Сэмюэль просил вас расшифровать.