Я изменил свой план, когда утром спустился вниз, и покинул дом настолько быстро, насколько позволяла учтивость. Я не попрощался с моей матерью и уж тем более с дядей. Мне был противен их вид, и я боялся открыть им, что я разоблачил их козни.

Не стану описывать бурю чувств, бушевавших в моей груди, пока я добирался до границы, разделяющей графства Варвикшир и Оксфордшир; что моя душа пылала жаждой мести, должно быть понятно и без слов, и я не склонен излагать на бумаге то, чего не мог не испытать любой человек в моем положении. Моя задача – излагать, что я делал, а не что я при этом ощущал: чувства преходящи, и описывать их – напрасная трата времени. В человеческой истории важны только славные деяния, только они и служат уроком для потомства. Нужно ли нам знать, что почувствовал Август, когда получил известие, что битва при Акциуме распространила его власть на весь мир? Умножит ли славу Катона описание его чувств, когда кинжал пронзал его грудь? Чувства – это лишь уловки дьявола, насылаемые, чтобы ввергать нас в соблазн, сомнения, колебания и затемнять содеянное, как доброе, так и злое. Ни один разумный человек, думаю я, не обращает на них внимания, ибо они отвлекают, ввергают в женскую чувствительность, которую надлежит прятать от всего света, если уж не удастся подавить ее в сердце своем. Наш долг – преодолевать страсти, а не расписывать их силу.

И я упомяну только, сколь меня тревожило, что не успевал я сделать несколько шагов вперед тут, как на меня нападали там. Чем дольше я выслеживал Джона Турлоу, тем больше демонов выслеживало меня. Мне никак не удавалось избавиться от тревоги, рожденной снами и видениями, но мозг мой был так затуманен, что очевидная их причина оставалась скрытой. И я бесплодно размышлял над этой дисгармонией, пока шагал на юг по землям, где война бушевала особенно яростно, и милю за милей читал летопись опустошений, которые претерпели эти края. Столько зданий, столько великолепных домов все еще оставались разрушенными – у их владельцев, как и у моего отца, не было денег, чтобы отстроить их заново. Господские дома оставались сожженными или разобранными на кирпичи, заброшенные поля заросли бурьяном – ведь арендаторы бездельничают, если над ними нет твердой руки, которая напоминает им об их месте.

В Саутеме я остановился, одолеваемый меланхолией, которая всегда подстерегала меня, и в надежде обрести равновесие и крепость духа потратил день на то, чтобы мне пустили кровь. Потом меня охватила слабость, и я израсходовал лишние деньги, заплатив за ночлег.

Само Провидение подсказало мне сделать это, так как за вечерней трапезой я услышал, что через городок в этот самый день проехал великий маг, целитель, умудренный во всех областях духа. Человек, который рассказал мне про него – сыпавший шутками, но в душе полный страха, – объяснил, что он ирландец и его ангел-хранитель неусыпно бдит над ним, оберегая от всех зол. Он принадлежит к тем adepti[28], что исцеляют, просто проведя рукой по месту недуга, и состоит в постоянном общении со всевозможными духами, которых способен видеть, как простые люди видят друг друга.

И еще я услышал, что маг этот направляется на юг в Лондон, так как намерен предложить свои услуги самому королю. Из этой затеи (как я узнал впоследствии) ничего не вышло. Его способность исцелять одним прикосновением (что было чистой правдой, как могут засвидетельствовать вместе со мной многие другие) сочли дерзким бахвальством, когда он заявил, будто может этим способом исцелять золотуху, хотя прекрасно знал, что с незапамятных времен этот дар – прерогатива королей. А так как он к тому же был ирландцем, его, натурально, сочли крамольником, и он был вынужден покинуть Лондон, пробыв там совсем недолго.

И вот наутро я пустился в путь, не сомневаясь, что мои молодые ноги и ранний час помогут мне вскорости нагнать этого Валентина Грейторекса и я смогу посоветоваться с ним о моих трудностях. Во всяком случае, я знал, что мне не надо будет его упрашивать, так как деньги моего дяди были надежно припрятаны в моем поясе, и хотя бы на этот раз я мог заплатить, сколько бы с меня ни спросили.

Нагнал я его всего через несколько часов в деревушке как раз на оксфордширской стороне границы; он остановился в гостинице, и я, узнав про это, тоже снял там комнату, после чего послал сообщить ему о моем желании с ним свидеться и был незамедлительно к нему приглашен.

Я входил к нему с некоторым трепетом: хотя с колдунами мне доводилось встречаться и раньше, но вот ни единого ирландца я в жизни не видел. Разумеется, я знал, какой это ужасный народ – дикий, непокорный и чудовищно жестокий. Истории про бойни, учиняемые ирландцами над несчастными протестантами в недавние годы, были еще свежи в моей памяти, а то, как они продолжали сопротивляться после того, как Кромвель проучил их при Дрогеде и в других местах, доказывало, что такие кровожадные злодеи вообще не достойны считаться людьми. Я убежден, что был лишь один случай, когда Кромвель получил полную и безоговорочную поддержку всей Англии – когда он отправился усмирять этих бесчеловечных убийц.

Однако мистер Грейторекс не был ни таким, каким мне мнились колдуны, и уж совсем не таким, каким, по моему мнению, должен выглядеть ирландец. Я рисовал себе его согбенным стариком с огненно-рыжими волосами и безумными выпученными глазами. А он оказался старше меня не более чем на десять лет, манеры джентльмена, движения ловкие и изящные, а выражение важной серьезности его лица сделало бы честь и епископу. Пока он молчал, его в любом городке страны можно было бы принять за преуспевающего купца.

Однако голос у него был удивительнейший, подобного которому я никогда не слышал, хотя теперь и знаю, что мягкость выражений и музыкальность тона присущи людям, которые медовыми речами маскируют свою истинную натуру. Он засыпал меня вопросами, и его слова опутали меня мягкой сетью, я расслабился и вскоре уже не замечал ничего, кроме его голоса и ласкового выражения в его глазах. Мне кажется, я понял, как чувствует себя кролик, когда его завораживает взгляд змеи, и как чувствовала себя Ева, готовая сделать что угодно, лишь бы угодить Змию и услышать от него слова утешения.

Кто я? Откуда пришел? Как узнал про него? И главное о чем я хочу посоветоваться с ним? Необходимые вопросы, похожие на те, которые мне задавала миссис Бланди, желая удостовериться, что я не подослан заманить ее в ловушку. Я отвечал подробно, пока мы не дошли до моей встречи с Сарой Бланди. Тут Грейторекс наклонился ко мне.

– Разрешите предупредить вас, сударь, – сказал он негромко, – что те, кто мне лжет, совершают большую ошибку. Я не терплю, когда меня обманывают. Меня не интересует, насколько дурно вы себя вели, хотя я и вижу, что вы обошлись с этой девушкой неподобающе.

– Да ничего подобного! – возразил я. – Она сама этого хотела, иначе и быть не может, а потом начала притворяться, чтобы выманить у меня побольше денег.

– Которых вы ей не дали.

– Я был достаточно щедр.

– А теперь вы боитесь, что закляты. Расскажите мне ваши сны.

Я рассказал сны, а также и про хорька. Он молчал, слушал, как я перечисляю доказательства.

– А вам не пришло в голову, что дочь ворожеи может устроить такое нападение?

Я ответил, что нет, но едва он указал, что виновницей была Сара Бланди, как я понял, насколько это очевидно, и мне стало ясно, что моя неспособность увидеть это раньше – сама по себе часть чар, которые она на меня наложила.

– А после этого вы с ней разговаривали? – продолжал Грейторекс. – Возможно, ваше достоинство оскорбится, но часто наиболее верный способ поправить дело – это предложить возмещение. Если она примет ваше извинение, то должна будет снять с вас заклятие, которое наложила.

– А если не примет?

– Тогда потребуются другие меры. Но такой первый шаг – наилучший.