– Он продал их Венеции, – ответил Кола, – и она была благодарна ему, так как он был доблестным мужем. Будь больше людей, на него похожих, турки не угрожали бы самому сердцу Европы.

– Так ваша Республика его ценила? Я рад.

– Весьма и весьма. И он пользовался равным уважением и у офицеров, и у солдат. Он был храбр, но никогда не действовал очертя голову. Когда он решил вернуться на родину, те из нас, кто желал добра вашему королю, утешались мыслью, что наша утрата – благо для вашего государя. Мне трудно поверить, что тот человек, которого я знал, мог в чем бы то ни было поступить бесчестно.

– Вы не должны полагаться на все, что вам говорят, – заверил я его. – У меня нет сомнений, что мой отец стал жертвой гнуснейшего преступления. И если Фортуна мне улыбнется, то вскоре я получу необходимые доказательства.

– Я рад, – сказал Кола. – Искренне рад. Ничто не могло бы доставить мне большего удовольствия.

– Вы и сами были солдатом?

Он немного замялся, прежде чем ответить.

– В последние годы я в числе прочего обучался медицине, – сказал он. – Занятие самое невоенное. И посвящаю я себя главным образом разным любопытным вопросам. Я восхищался вашим батюшкой, но никогда не был расположен к его профессии.

И коротышка вышел из комнаты, а я возблагодарил Господа, что достоинства моего отца производили наилучшее впечатление на всех, кто не был отравлен ядовитыми слухами.

Сэр Уильям уже покинул дом. Он был рачительным хозяином своего поместья и твердо верил, что должен во все вникать сам. К тому же это было ему по душе, и он был бы куда счастливее, если бы мог посвятить себя одним лишь деревенским заботам. Однако придворная синекура была слишком уж соблазнительной, и по меньшей мере четырежды в год ему приходилось отбывать в Лондон и наводить порядок в своем управлении. Однако все остальное время он пребывал в Варвикшире и почти каждый день, взяв с собой пару любимых гончих, рано поутру покидал дом, дабы навещать арендаторов, не скупиться на советы и отдавать распоряжения. К полудню он возвращался – раскрасневшийся от прогулки, довольный, благодушный – и садился за стол, а потом удалялся в спальню вздремнуть часок-другой. По вечерам он разбирал счета и прочие документы, без которых не обходится ни одно столь большое поместье, и проверял хозяйственные расходы своей супруги. Так без изменений он проводил все свои дни, и всякий раз, я полагаю, удалившись на покой, он спал крепким сном в убеждении, что безупречно исполнил все свои многие обязанности. По моему мнению, его жизнь была во всех отношениях достойной восхищения и исполненной удовлетворения, пока какое-нибудь непрошеное вторжение не нарушало ее размеренное течение.

По этой причине я не мог возобновить наш с ним разговор до самого вечера, когда, покончив с дневными заботами, он вновь не стал радушным хозяином. Однако это был Кола, кто, когда леди Комптон покинула столовую, завел речь о невиновности моего батюшки. Лицо сэра Уильяма тотчас выразило глубокое огорчение.

– Прошу тебя, Джек, – сказал он печально, – забудь об этом. Тебе следует узнать, что это я получил доказательства вины твоего отца, и клянусь тебе моей жизнью, что не стал бы принимать меры, не будь я полностью ими убежден. Худший день в моей жизни! Я был бы куда счастливее, умри я прежде, чем узнал его тайну.

И вновь в моей груди не запылал гнев, столь часто вспыхивавший в ней раньше. Я знал, что этот прекрасный человек говорит с глубокой искренностью. Кроме того, я знал, что из него без его ведома сделали орудие, предав его, как был предан мой батюшка, коварством понудив вонзить нож в спину его лучшего друга. И потому я с величайшим сожалением ответил ему так:

– Боюсь, сударь, что вскоре я буду вынужден причинить вам новое горе, ибо мне остается лишь один шаг, чтобы окончательно доказать правоту моих слов. Я убежден, что вам были представлены ложные доказательства, состряпанные Сэмюэлем Морлендом для сокрытия подлинного предателя. Их подсунули вам, так как ваша честность общеизвестна, и из ваших уст обвинение прозвучало наиболее убедительным.

При этих словах сэр Уильям стал совсем мрачен, и в комнате, когда я умолк, воцарилась мертвая тишина.

– У тебя есть доказательства? – недоверчиво переспросил он затем. – Не могу поверить. Чтобы кто-то столь хладнокровно сплел такую интригу? Нет, этого не может быть.

– Пока мои доказательства еще не полны. Но я убежден, что, представив их надлежащим образом, я сумею добиться от Джона Турлоу их подтверждения. А тогда, не сомневаюсь, Морленд, спасая собственную шею, продаст своего сообщника в этом обмане. Но мне потребуется и ваше подтверждение некоторых фактов. Я верю, что моего отца избрали жертвой ради того, чтобы семейство Расселов избавилось от помех, которые он чинил их алчности. Только вы один можете объявить, что получили сведения от Джона Рассела, а он получил их от Морленда. Вы подтвердите это?

– От всего сердца! – воскликнул он. – И более того. Если ты говоришь правду, я своими руками убью их обоих. Но прошу, не думай худо о сэре Джоне прежде, чем будешь полностью убежден. Я видел его лицо, когда он сообщал мне про это, и его горе было неподдельным.

– Значит, он хороший актер.

– Кроме того, он через свою семью на время поручился перед кредиторами твоего отца, чтобы поместье можно было продать с наибольшей выгодой. Не поступи он так, твое положение сейчас было бы куда более тяжелым.

Вот это меня разгневало. Мысль, что я должен быть благодарен такому негодяю, пробудила во мне бешенство, а хитрость, с которой он скрыл свое хищничество под покровом бескорыстного доброхотства, довела меня до исступления. И лишь с невероятным трудом я удержался от того, чтобы не вскочить, обличая все семейство Расселов и пеняя сэру Уильяму за его глупую слепую доверчивость.

Но я справился с собой, хотя и предоставил Кола беседовать с ним добрых полчаса, прежде чем решился снова заговорить. А тогда сказал ему, что я уверен, неколебимо уверен в верности моих слов и докажу ему это, когда придет время.

– Но какими доказательствами ты уже располагаешь? – спросил он.

– Достаточными, – ответил я, не желая входить в подробности и смутить его тем, что доказательства еще не полны. – Однако они нуждаются в подкреплении. Когда я получу подделанные письма, то смогу обличить Турлоу в глаза.

– А где они?

Я покачал головой.

– Ты мне не доверяешь?

– Я доверяю вам безоговорочно. С тех пор, как моего отца не стало, его мне заменили вы. Я безмерно почитаю вас за все, что вы для меня сделали. И ни за что на свете не стану обременять вас сведениями, которые собрал. Я горжусь тем, что мне грозит опасность от этих людей теперь, когда им известно, что я иду по их следу. Но без веской причины подвергать опасности других я не стану.

Это ему понравилось, и он сказал, что если мой отец невиновен, как я убежден, то я – сын, достойный его. Затем разговор перешел на другие темы, так как итальянец, горевший желанием узнать побольше о чужих землях, засыпал сэра Уильяма вопросами о нашей стране и о том, как она управляется. Сэр Уильям рассказал ему очень много, и я узнал немало для меня нового, так как хотя мне было известно, что он враждует с лордом Кларендоном, но я полагал, что причина их неприязни кроется в личностях. И теперь я получил мой первый великий урок в политике владения землей, услышал от него, как Кларендон, человек почти безродный, настолько расширил свое небольшое поместье по соседству, что начал подчинять себе весь край, давнюю вотчину Комптонов, вдоль Оксфордшира и поперек Варвикшира.

– Он имел дерзость настаивать, да-да, настаивать, чтобы на прошлых выборах в Парламент туда был избран один из его людей, так как, заявил он, совершенно необходимо, чтобы в Палате Общин имелись преданные королю люди. Как будто моя семья не знает и не знала всегда, в чем заключается ее долг. Он договорился с лордом-лейтенантом и теперь подкупает варвикширских джентльменов.

– Как я слышал, он слаб здоровьем, – заметил Кола. – Если так, то ему уже недолго сохранять свое положение.