— Это говорите мне вы? Один из тех, для кого я — лишь помеха? И даже меньше того?

— Этого я не говорил. Иначе не пришел бы сюда. Я не из тех, кого забавляет чужая боль.

— Вы только делаете то, что нужно…

— Ты не ответил на мой вопрос.

Тот снова не отозвался. Опустил лицо. Потом тихо, непонятно засмеялся. Хисорэ понял, как ему плохо. Сказал с редкой в его голосе жалостью:

— Стража — моя. У меня пока еще много власти. Я заберу тебя на Голубиную гору — это мое владение на берегу Аянэ. Вряд ли они потребуют выдать тебя — у меня.

— Почему? — голос сорвался в шепот.

— Ни почему, — резко отозвался Хисорэ. — Лично мне ты не нужен. Но останешься жить. А если придется умереть — это будет легко. Здесь я тебе этого не обещаю.

— Благодарю вас, — он поднял голову, и снова тень улыбки коснулась губ. Улыбки смертельно больного человека, жалеющего врача. — Это лишнее.

— Вот как. Может, ты надеешься… Что ж, наверное, и у тебя найдутся заступники. А не обидно отдавать другим солнцем благословленное золото?

Он склонил голову к плечу.

— Этого не будет — по моей воле. Сделаю все, что смогу, чтобы этого не было. Вы неправильно поняли меня, — ни капли укоризны или вины не слышалось в голосе.

— Моя судьба нашла меня в предгорье Эйсен. Я не смог ей противостоять. Если бы я имел право выбора, меня не было бы на Островке. Никогда. А сейчас поздно что-то менять. Есть много иных обязательств. Если мне суждено умереть, я приму это. Но только это.

Сейчас он уже не казался измученным юношей. Статуэтка, вырезанная изо льда. У такого могли быть враги — они у него и были. Теперь Хисорэ не мог испытывать к нему жалости.

Он медленно поднялся — и наклонил голову, почти как перед равным.

— Удачи вам, айги.

Запрещено выходить. Но вреда ему пока не собираются причинять, так? Он всегда подчинялся, но — более сильному. А кто сильнее человека, лежащего при смерти всего в какой-нибудь сотне шагов? Даже при одном упоминании его имени все остальные теряют свое значение.

Камэты колыхнулись лениво: одна поднялась к подбородку, другая почти коснулась груди. Не угроза даже, намек на предосторожность. С прозрачной улыбкой Йири отвел острия одной рукой. Только в глаза смотрел — казалось, сразу обоим. Стражи в коричневом и золотом, словно выточенные из твердого корня, теряли величественность, глядя на юношу, в котором величия не было тоже — одна легкость. Легкость серебряной паутины в темном сыром лесу.

— Следуйте за мной, — негромко приказал он, и те не посмели ослушаться — и нарушили повеление господина. Одно оправдание в собственных глазах — Йири все же не узником был, а вовсе непонятно кем. Нехотя — подчинились. Глаз не спускали, и он кожей чувствовал — острия камэт близко, и руки темные близко — неверный шаг, и силой вернут на место.

Всего 40 ни. Когда-то он не считал это расстоянием. У темного полога, из-за которого не проходит звук, останавливается. Дальше — нельзя. Внезапно пересыхает горло — он просит позвать Ёши. Тот появляется, смотрит недружелюбно — маска такого же смуглого дерева, как и обличье стражей.

— Тебе туда нельзя.

Давно, в прежней… нет, три жизни назад… Ёши был его другом. Слова падают каплями с паутины:

— Прошу… пропустите меня. Быть может… в последний раз.

Долго и пристально смотрит в глаза — и вдруг отступает. Почудилось — или промелькнуло былое тепло в запавших, обведенных кругами глазах? Стражникам говорит:

— Ждите здесь. Сейчас он вернется.

Отдернутый занавес — запах лекарств и смол.

Йири не пускают дальше порога. Там с чем-то возится Хээлин, он видит спину Аташи. И другие врачи в отдалении. Возле занавеса стоит — и видит лицо. Издалека — толком не разглядеть, есть ли еще в нем жизнь. Его присутствие бесполезно.

— Все. — Ёши дотрагивается до плеча, заставляя уйти.

Снова — всего 40 ни. Стражи осматривают комнату, на всякий — невероятный — случай. И — снова один.

Он с грустной усмешкой смотрел на анару. Узкий короткий клинок почему-то в сумерках кажется золотистым. Да, отличная сталь…

Это не сложно. Бояться он давно уже разучился. А в остальном — спасибо Хиани. Тот первым показал, что следует делать, чтобы наверняка. Только бы не помешали.

Хиани. Его уже нет. Если бы тогда больше власти было у Йири, взял бы его к себе. Хиани сказал, что не спустится ниже… но все же они были не чужими друг другу. Наверное, даже друзьями, несмотря ни на что. И — он хотел жить. Возможно, он согласился бы — Йири знал, что такое гордость. И не задел бы ее… Что теперь толку гадать?

Спрятал анару в широкий рукав, манжет ее хорошо удерживал. И достать — дело одного мига. Вздрогнул, услышав шаги.

Занавески качнулись — вошли трое. Подтянутые, совсем одинаковые. Военные — или стража. Да… Йири увидел эмблемы Хисорэ — серебряная рыба на темно-синем. Не воины Островка на сей раз, а люди из немногочисленной личной охраны.

— Пойдете с нами. Готовьтесь к дороге.

— Нет, — прерывисто выдохнул Йири. Лица пришедших остались непроницаемы, и верно — все равно ведь пойдет. Или заберут силой. Что же…

Один шагнул к нему вплотную — и протянул руку:

— Отдайте. Не сейчас.

Пальцы Йири скользнули по шелку, сжались на рукояти. Не успеть. Перехватят удар.

— Не шевелитесь, — чужая рука ловко извлекла анару из складок. — Теперь идемте с нами.

— Куда? Зачем? — отчаяние было в голосе, и знал, что спрашивать бесполезно — однако, не осознавая того, пытался хоть как протянуть время.

— Если ответы будут, их даст наш господин.

"— Ему можно верить, — молвила тогда Иримэ, и Йири ответил:

— Я не могу сейчас верить никому".

Девочка в углу замерла с полуоткрытым ртом. Йири вспомнил о ней.

— Я могу взять с собой хоть кого-то?

— Об этом господин не сказал.

— Значит — нет?

Люди переглянулись, и Йири избавил их от напряженных раздумий.

— Я поеду один. Все равно… — прибавил он едва слышно. И голос вновь обрел силу. — Пока оставьте меня.

— Велено — без промедленья.

— Хорошо. Но так — я не пойду. Я не задержу вас.

Все-таки оставили одного. Йири вздохнул — дурак. Сейчас бы самое время… но слова данного не воротишь, и хочется жить. Хочется.

Девочка с плачем бросилась ему в ноги. Йири повел рукой:

— Лучше помоги мне.

Он не стал подбирать волосы, просто заново скрепил их на уровне плеч в пышный тяжелый хвост. Свободно лежали волосы, обрамляя лицо. Принесли одежду всадника, серо-зеленую. От ханны он отказался. На запястьях сомкнулись браслеты черненого серебра. Ни одного камня.

— Господин… вы вернетесь? — голос молящий — и громкий, словно уже наплевать, как положено разговаривать.

Он не ответил. Вышел за дверь. Посланцы оглядели одежду.

— Вы не должны ехать верхом.

— Вот как? Тогда свяжите меня и привезите, как вещь.

Трое вновь переглянулись, и стоящий ближе к Йири проговорил:

— Закройте лицо.

Йири накинул на голову тонкий шелковый шарф. Теперь в сумерках сложно будет сразу узнать, кто это — а всадники мелькнут и исчезнут.

Час езды рысью — а то и дольше. Но лошадей пустили в галоп, едва миновали стражу, и первую, и вторую, и третью — ту, что за мостом. Вся стража была предупреждена — или попросту не посмела задерживать, увидев серебряную рыбу на синем. Йири сжимал поводья, опустив голову — складки шелка закрывали почти все лицо. А потом — видимость воли. Он даже счастливым себя почувствовал на пару мгновений, — нет не на пару, дольше, когда неслись в сумерках, и упругое конское тело слушалось малейших движений всадника. В эти минуты ему было все равно куда.

Шарф слетел с головы, трепетал за плечами. Ветра не было — но всадники рождали его, и травы свивались с ветром в одно.

Йири не оглянулся ни разу — да и вперед смотрели только глаза, не душа. Если бы мог, позволил бы ветру забрать себя, унести — или просто развеять над осенней травой.