— Тебя нет поблизости, чтобы видеть это, Юджин! — Роза поставила руки на свои соблазнительные бедра. — Козима бродит, изображая из себя страдалицу, искусно вызывает у всех жалость, а мама носится с ней как курица с яйцом. Когда Козима жалуется, что наши дети взяли игрушки Франческо из ее комнаты, я оказываюсь виноватой. Клянусь своей жизнью, наши дети тут ни при чем! Я чувствую себя посторонней в этом доме. Козима большая черная кукушка, которая выталкивает меня из гнезда! Если кто и должен уйти, то это она. Почему бы ей не отправиться жить с Беатой, Тото и Паолой? Они ее настоящая семья.

Юджин присел на кровать и медленно снял свои туфли.

— Ты ведь прекрасно знаешь, что Альба ей как мать.

— Она моя мать!

— Она заменила мать Козиме.

— Почему бы моей кузине не наладить отношения со своей мачехой?

— А ты смогла бы ужиться с Паолой?

— Мне незачем это делать.

— И ей тоже. Послушай, Козима выросла в этом доме. Тут она чувствует себя вполне комфортно. Здесь же рос и ее Франческо. Посмотри правде в глаза, Роза: ничего не изменится.

Она вдруг расплакалась, и Юджин понял, что жена как всегда провоцирует его на скандал.

— Ты меня больше не любишь, да?

— О Пресвятая Мадонна! Ты же знаешь, что это не так.

— Тогда докажи мне! — С этими словами она прыгнула на колени к мужу, притянув его голову к своей груди. — Скажи мне, что я красивее, чем Козима. Она сухая и старая, а я молодая и полна жизни… — Роза стала осыпать его лицо поцелуями. Юджин сразу же возбудился от приятной влажности теплых женских губ.

— Ты прекраснее, чем Козима, — безропотно проговорил он. — Ты прекраснее любой женщины, живущей в Инкантеларии.

Юджин чувствовал, что его жена улыбается, прильнув губами к его губам. Ловкими движениями рук она сначала расстегнула его рубашку и спустила ее с плеч. Затем, откинув голову назад, подставила свою великолепную грудь для поцелуев, и он принялся языком ласкать ее соски, пока они не стали твердыми и горячими. Сидя на нем, Роза стала двигать бедрами, стимулируя его желание до тех пор, пока муж уже не мог сдерживаться. Он бросил Розу на кровать, расстегнул штаны и со стоном вошел в нее.

Ярко-красные ногти вонзились ему в спину, а потом Роза вдруг представила, что она обнимает Люка, что это его щетина царапает ее шею, его губы целуют ее грудь, его руки жадно скользят по ее телу. Она почувствовала, что от возбуждения ее бросило в жар. Как бы она смогла разбогатеть, ведя столь же безрассудную, полную опасности жизнь, какая была у ее бабушки Валентины! Подняться над обыденностью Инкантеларии, как это сделала она, почувствовать руки состоятельных и опасных мужчин, ласкающих ее тело, осыпающих ее бриллиантами. Роза целовала своего мужа и представляла в своих фантазиях другого мужчину.

Козима стояла возле старой каменной крепости, служившей когда-то наблюдательным пунктом для того, чтобы предупреждать вторжение врагов, приплывавших со стороны моря, и смотрела на ровную водную гладь. А вдруг Франческо все-таки не поглотила морская пучина? Что, если его душа продолжала жить дальше, как в это верил Люк. Интересно, что Франческо чувствовал, когда видел ОТТУДА, как она оплакивала его в таком отчаяньи? Если он на самом деле обратился к Люку за помощью, тогда он не хотел, чтобы она присоединилась к нему в смерти, а желал, чтобы она продолжала жить?

Она улыбнулась при мысли о Люке, его добрых голубых глазах, несколько самоуверенной ухмылке, а также о том, с какой нежностью он коснулся ее руки, пытаясь заверить в том, что она не одинока. Козима испытывала непривычный страх и волнение одновременно, а еще робкое предчувствие счастья, уже давно забытое. Ее слезы не были привычными слезами отчаяния, сейчас это были, скорее, капли ее оттаивающего сердца. Женщина глядела вдаль, на черный горизонт, и трепетала от ожидания. Возможно, за темнотой все-таки что-то было?

Чуть ниже, под оливой находилась могила Валентины. Альба регулярно ухаживала за ней, выдергивала сорняки, которые прорастали в земле, и время от времени высаживала цветы из своего сада. Она верила, что ее мать на самом деле не лежала в сырой земле, а находилась в мире, не подвластном сознанию обычных людей. И Альба была настолько в этом убеждена, что это даже вызывало зависть Козимы. Но сколько Альба ни пыталась внушить это племяннице, Козима отказывалась верить в то, что не могла увидеть воочию. Теперь, после смерти Франческо, религия перестала иметь для нее какое-либо значение. Для Козимы она была чем-то вроде просроченного торта, присыпанного сахарной глазурью. Но если Люк говорил правду, то, возможно, торт все-таки не был просроченным.

Когда Козима вернулась домой, там было темно, лишь в холле горел свет. Все легли спать, или так, по крайней мере, казалось. Она уже направилась к двери, как вдруг услышала голос.

— Ты вернулась? — Это была Альба.

— Извини. Я не хотела тебя тревожить. Думала, что ты легла спать.

— Последние три года я постоянно о тебе беспокоюсь. Каждый раз, когда ты идешь вниз по тропинке, ведущей к утесам, я боюсь, что ты не вернешься. Перед тем как опустить голову на подушку, я должна быть уверена, что ты в безопасности.

— Мне так жаль, что вам всем пришлось из-за меня столько выстрадать.

— Присядь. — Альба наклонилась вперед, уперевшись локтями в стол. — Что тебе рассказал Люк?

— Что он видел Франческо. Именно так он узнал, что я тону.

— Ты ему веришь?

— Мне бы очень этого хотелось.

— И я тоже хочу, чтобы ты поверила. Пытаться объяснить, что такое вера, тому, кто верит только в материальный мир, все равно что пытаться объяснить содержание картины слепому человеку. Только благодаря вере у тебя возникнет желание жить. Осознание того, что твой сын находится рядом с тобой, — единственный способ смириться с потерей. Твоя жизнь — это полоса препятствий. Иные препятствия ты должна перепрыгнуть, а некоторые дадут тебе великое счастье. Франческо уже преодолел все препятствия на своем жизненном пути, и пришло время пересечь финишную черту. Он сейчас покоится с миром и хочет лишь того, чтобы ты преодолела барьер своего отчаяния.

— Я чувствую, что смогу преодолеть этот барьер, — сказала Козима с улыбкой.

— Тогда надень красивое новое платье. Черный наряд тебе совершенно не к лицу. — Альба взяла ее за руку. — Я куплю тебе что-нибудь новое. Желтый цвет идет тебе больше всего.

— Это любимый цвет Франческо.

— Совершенно верно.

Козима осторожно улыбнулась.

— Ты помнишь показ мод, который мы устроили, когда я была маленькой?

— Твой отец был так горд, а ты была взволнована и кружилась, как балерина.

— Ты купила мне столько платьев в магазине для карликов!

— Ты не могла выбрать, тебе понравились все. И ты плакала, потому что никто никогда не покупал тебе столько вещей.

— У нас было мало денег.

— Но у меня они были, и впервые в жизни я думала о ком-то больше, чем о себе. Мне кажется, что ты была первым человеком, который научил меня отдавать.

— А что случилось с карликами?

— Они выросли.

Козима посмотрела на нее с изумлением.

— Ты ведь не серьезно говоришь.

— Совершенно серьезно. Они выросли. Не думаю, что в их семье остался хоть один карлик. Без них Инкантелария уже не такая, как прежде. Но я найду красивое платье в бутике Гайя Раболлини.

— Это очень дорого.

— Считай это подарком. Самое время, чтобы Инкантелария увидела, какая ты красивая.

В конце следующей недели Люк отправился на машине в Неаполь, чтобы встретить там своих дочерей, прибывающих из Англии, в сопровождении их няни Сэмми. Он ехал по дороге, петляющей по краю красных прибрежных утесов, размышляя о Валентине, провинциальной красотке, поплатившейся где-то здесь, на этом самом отрезке пути, своей жизнью за то, что она рискнула сыграть в большую и опасную игру. Люк задавался вопросом: а что, если душа маркиза, убитого в замке, каким-то мистическим образом все еще бродит по этому месту точно так же, как Франческо задержался возле своей мамы. Вместо того чтобы отбросить подобные мысли, Люк дал им полный ход. Хотел он этого или нет, но мир духов всегда был рядом с ним. Трудно было понять, почему он мог видеть их в детстве и почему эта способность к нему вернулась. Вероятно, она никогда и не покидала его. Просто он не разрешал себе видеть духов.