Это было столь неожиданно, что Юрий Николаевич не нашелся, что сказать. Сотрудник усмехнулся, увидев растерянную физиономию начальника, и лишь пожал плечами: «Вот и я подумал, унификация дело нужное, но при чем тут Лобанов».

Мажоров прекрасно знал, чего стоит его главный инженер. Но чтобы такое?! Ай да Лобанов! Решил «погарцевать» перед новым начальством. Впрочем, стоило ли удивляться. С первых шагов на этой должности он вел себя не лучшим образом. Помнится, прошел лишь месяц-другой после назначения Лобанова главным инженером, и вдруг звонок. На том конце провода заместитель министра Плешаков.

— Ты, говорят, диктофоном разжился, Юрий Николаевич?

— Разжился. Министр подарил. Ему новый, более современный поставили.

— А я вот тоже узнал, удивился. Слышал, ты записываешь все, что говорят сотрудники, которые приходят к тебе на прием.

— Зачем мне это нужно, Петр Степанович?

Дальше пришлось объяснить: на диктофон наговаривал некоторые предстоящие выступления, мысли. После перекладывал их на бумагу. Удобно.

Плешаков хмыкнул и положил трубку, а чувство осталось такое, словно наплевали в душу. Кто же нашептал этакую гадость заместителю министра?

Впрочем, Мажоров всю войну прослужил в разведке, и расколоть подлеца для него не составляло большого труда. Он набрал телефон приемной Плешакова, представился, спросил, кто сейчас в кабинете замминистра. Секретарь, выдержав паузу, ответила:

— Ваш главный инженер, Юрий Николаевич.

…К концу вечера Любанов вновь подкатил к Мажорову, признался в своей любви и преданности, пожелал дальнейшего спокойного отдыха. Юрий Николаевич, едва сдерживался, но решил проучить «преданного» зама.

Утром он приехал в институт и сразу направился в свой кабинет. Но кабинет был уже занят. В кресле начальника восседал Любанов, а сотрудники развешивали по стенам плакаты.

Увидев директора, Лобанов побледнел, вскочил с кресла.

— Панкратову я буду докладывать сам, — сказал Мажоров, — а если вы потребуетесь, позову. Сейчас идите к себе.

Вскоре охрана доложила, что прибыл замминистра. Юрий Николаевич встретил его, проводил в кабинет, рассказал об институте, его делах и проблемах.

Панкратов задавал вопросы, потом сказал, что ему несколько раз звонил главный инженер института и он хотел бы его увидеть. Вызвали Лобанова. Оказалось, что во время отпуска Юрия Николаевича тот настрочил докладную записку на имя министра. Записка попала к Панкратову, и теперь он решил уточнить, чего хочет главный инженер. Любанов, не моргнув глазом, заявил: нужно, чтобы его принял министр для доклада. Его предложения имеют особую значимость.

После отъезда Панкратова, Мажоров потребовал представить ему копию записки. Лобанов лично от себя излагал идеи специалистов института по межвидовой унификации.

Действительно, аппаратуру для военно-воздушных сил выпускали заводы в Самаре, в Барнауле и в Омске, для наземных частей — в Брянске, Новгороде и Ростове-на-Дону. Приборы для космоса делали в Москве. Таким образом, проблема унификации действительно назрела. Но при чем здесь Любанов?

Мажоров вызвал к себе главного инженера и высказался прямо и без обиняков — все сделанное Лобановым есть присвоение чужих идей.

Однако механизм уже был запущен. Вскоре позвонили из секретариата министра и сообщили, что в ближайшее воскресенье состоится совещание, на котором заслушают Лобанова по его записке.

Участие в совещании принимали замминистра Панкратов, начальник Главка Липатов, Мажоров и, разумеется, Лобанов.

Открыл совещание министр Валерий Калмыков. Он сказал, что прочел докладную записку, и теперь ждет доклада. Главное, что бы он хотел услышать, как осуществить предложенное.

Увы, этого Лобанов не знал, и потому стал повторять содержание записки. Министр остановил его, заметив, что он умеет читать и просит изложить практическую часть.

«Тут, как и следовало ожидать, — вспоминал Юрий Николаевич, — Лобанов «поплыл». Он ведь не знал практической стороны дела, да и не мог себе ее представлять. Слишком это сложно было для него. Снова начал лепетать про записку. Калмыков вновь его перебил, требуя конкретики. Воцарилась тишина. Тут министр повернулся к нам и спросил: «Может кто-нибудь доложить, как осуществлять предложения по межвидовой унификации?»

Липатов показал на меня. Я сказал: «Поскольку вся эта работа велась при моем участии и под моим руководством, готов доложить». Все эти проблемы были хорошо известны, мы задыхались от обилия однотипных работ. Словом, рассказал, как мыслится осуществить работы. Калмыков задал несколько уточняющих вопросов. Лобанов в это время сидел красный как рак.

Закончив обсуждение, Калмыков приказал подготовить приказ по министерству по развертыванию деятельности. Затем он всех отпустил, меня попросил остаться.

— Ну, что это за главный инженер у вас? — с горечью спросил он у меня.

Пришлось ответить, что прошедшие полтора года показали полную некомпетентность Лобанова.

— Завтра принеси мне приказ о его освобождении от должности, — сказал министр.

На следующий день подписанный приказ был у меня в сейфе.

Тем не менее Лобанов не пропал. Нашлись заступники, и он стал впоследствии директором одного из научных объединений. Правда, и там был снят с занимаемой должности. Последний раз я о нем слышал в 1991 году, когда он тайно сбежал в Израиль».

После увольнения Лобанова на должность главного инженера института был назначен полковник Зиничев.

Дверь кабинета приоткрылась, и генерал Мажоров увидел лицо своего секретаря.

— Юрий Николаевич, — сказала секретарь. — Смирнов! Это означало, что на проводе был сам председатель Военно-промышленной комиссии Леонид Смирнов.

Без долгих вступлений, поздоровавшись, Смирнов сразу перешел к делу.

— К тебе подъедет академик Юлий Борисович Харитон. Ознакомь его с работами института по защите ракет, ответь на все вопросы.

Положив трубку, Мажоров задумался. Приказ есть приказ. И обсуждать тут нечего. Однако сомнения все-таки жили в душе Юрия Николаевича. Харитона он лично не знал, с его бы выкладывать ему все секреты. На всякий случай он позвонил заместителю председателя ВПК Борису Комиссарову, который курировал вопросы разработки баллистических ракет. Тот успокоил Мажорова.

— Харитон — разработчик наших ядерных боеприпасов, трижды Герой Соцтруда, академик, словом, лицо доверенное. Говори с ним откровенно, тебе же на пользу. Иначе Бункин с Басистовым так и будут упираться.

Теперь все стало ясно. Работы ЦНИРТИ по защите головных частей ракет от системы ПРО к тому времени обрели серьезное признание. Однако если Главное управление ракетного вооружения согласилось с этим и включило в тактико-технические требования оснащение ракет средствами защиты от ПРО, то разработчики отечественных систем противоракетной обороны, такие как Кисунько, Бункин, Сосульников, Басистое, не торопились признавать важность и значимость работы ученых «сто восьмого». И по-человечески их можно было понять. Ведь успехи создателей помех — это их неудачи. Но речь шла не о личных амбициях отдельных, даже весьма заслуженных конструкторов, а об обороне и безопасности государства. И тогда Военно-промышленная комиссия, чтобы окончательно разобраться в ситуации и поставить точку в этом споре, в качестве третейского судьи выбрала академика Харитона.

На следующий день Юлий Борисович сам приехал в институт. Мажоров встретил его и рассказал о работах «сто восьмого».

Откровенно говоря, рассказать было что. Ученые института давно занимались этой проблемой. Еще в 1944 году в НИИ пришел Павел Погорелко, к тому времени уже лауреат Сталинской премии, удостоенный этой высокой награды за «изобретение прибора для обнаружения самолетов».

Павел Александрович начинал свою научную карьеру в 1935 году в лаборатории, которую создавал сам Абрам Федорович Иоффе. После прихода в «сто восьмой» Погорелко работал в лаборатории № 2 под руководством академика Б. Введенского. Он стал главным конструктором изделия «Верба». Это изделие было изготовлено в виде кассеты, наполненной отражателями из металлизированной пленки. По команде, кассета отстреливалась, и отражатели вылетали в космическое пространство, приобретая объемную форму. Таким образом, создавались помехи.