— Спасибо, — Нина пыталась, но не смогла справиться со слезами, они поползли по щекам и за уши.

— А вот этого не надо, нервничать противопоказано в первую очередь, — врач присел на стул у кровати Нины. — В последние дни что делали? Не падали? Тяжелое не поднимали? Лекарства какие-то принимали?

— Нет, ничего такого… Плавала, на экскурсию ходила на Карадаг.

— В горы! По такой жаре.

— Я тогда еще не знала, — виновато прошептала Нина, соленые струйки снова потекли по щекам.

— Что же делать с вами? Успокоительное назначу, будете спать все время.

— Не надо, я сейчас… Я не буду…

— Муж ваш тоже беспокойный такой, сестер звонками замучил.

— Это жених, у нас… свадьба должна быть через месяц, даже меньше уже.

— А вот с этим не получится, вы ведь из Петербурга приехали? Обратный переезд в ближайший месяц противопоказан, ни поезд, ни машина, ни, тем более самолет. Если хотите сохранить ребенка.

Доктор взглянул с сочувствием, Нине стало стыдно, что о таком думает, сожалеет. Сейчас нет ничего важнее малыша.

— Расписаться наверное сможете и здесь, в посольстве, пусть жених справки наведет, пока мы вас сохраняем. — утешил он и поднялся, — ну, отдыхайте, главное не вставать и все будет хорошо.

Стоило доктору выйти из палаты, как началось оживленное обсуждение.

— Ты смотри, сколько времени беседовал, — удивилась очкастая блондинка, — а на нас и не глянул. Он всегда так, на обходе пролетом. Заведующий отделением! А с тобой вон как долго. Что значит из Петербурга! А ты правда оттуда?

— Правда.

— Хоть бы раз съездить, да куда теперь, — женщина погладила себя по животу, — третьего жду. А Михалыч строгий у нас. Уж как просят-молят пустить на отделение, хоть на лестницу, а он ни за что. Мужики под окнами и слоняются, твой, наверно тоже.

— Я зараз подывлюся, — наконец Нина увидела обладательницу зычного голоса, дородная молодая женщина в косынке и цветастой ночнушке прошлепала к окну. — Стоят.

— А может там мой? — кудрявая Зина тоже не утерпела, полезла с кровати, облокотилась о подоконник, потянулась открыть створку.

— Вот куда тебя несет! — очкастая последней подошла к окну, отодвинула Зину, высунулась, крикнула наружу. — В девятую палату кто?

— Мы в девятую!

Голос Сергея! А встать нельзя…Нина приподнялась:

— Это ко мне.

— Так их там двое, светленький и темненький, какой твой-то? — хихикнула Зойка.

Ответить Нина не успела, снова снизу Сережин голос:

— К Нине Кирсановой!

— Ты Кирсанова? — обернулась в палату очкастая. Нина кивнула. — Здесь она, — крикнула женщина, — все с ней хорошо и с ребеночком тоже. Но вставать им нельзя, месяц лежать надо, угроза выкидыша…

— Это что здесь происходит?! — распахнула дверь палаты медсестра.

— Сейчас мы, сейчас, это к новенькой жених, — застрекотала Зойка, свесилась в широко раскрытое окно, — а что передать Нине — то?

Снизу в ответ на всю улицу:

— Передайте, что я ее люблю!

Нина улыбалась и плакала, ничего с собой поделать не могла, да и не пыталась — видно организм просил этих слез, от счастья тоже плачут, а может, малыш нуждался в них.

" Он нас любит" — сказала она про себя и прислушалась — какой будет ответ, но малыш молчал. "Спит" — решила Нина и тоже закрыла глаза. Слова доктора успокоили её лучше всяких лекарств. Может быть она задремала, из полусна ее вывели звяканье посуды, металлическое тарахтенье каталки и громкий разговор.

— Вам третий стол, рыбный суп и запеканка.

— Суп не хочу, а запеканки побольше.

— Хочу — не хочу… У меня все по порциям рассчитано.

Зойка с кружкой в руках пошла к раскрытой двери.

— Как же, рассчитано, сами запрутся в сестринской, — пробубнила она себе под нос.

— Не ворчи, тебе вон вес надо сбрасывать, — очкастая показала на последнюю в ряду кровать, что у стены, — на Иришину долю возьми и для Нины, ей вставать нельзя.

— Хорошо теть Маш, а если Ира не будет, я ее порцию съем?

— Я тебе съем, ты к родам в слона превратиться хочешь?

— Чего это в слона? Может организм просит. У нашей новенькой чашки нет, ни ложки, ничего. Все ей давайте, — заявила она раздатчице. Та возникла в распахнутых дверях и начала отмерять еду по тарелкам.

Очкастая тетя Маша присела у дальней кровати, стала тормошить одеяльный кокон, из него раздалось невнятное мычание. Маша не отставала, отвернула одеяло, и Нина увидала еще одну соседку по палате — бледную блондинку с огромными темными кругами под заплаканными глазами. Худоба так искажала лицо женщины, что трудно было определить возраст, светлые волосы сбились в ком на одну сторону, руки тащили одеяло обратно, женщина сопротивлялась Маше.

— Ну нельзя так, Ириша, надо покушать. Ведь насильно опять станут кормить, капельницами замучают. Поела бы сама.

Ира справилась с одеялом, снова натянула его на себя, зарылась. Маша покачала головой сокрушенно: — Вот что с ней делать? На тумбочку поставь, может попозже хоть компот выпьет. Бедная… — проходя мимо Нины шепнула торопливо, — ребеночка потеряла на большом сроке уже, саму еле спасли. Не ест не пьет, Михалыч грозит на неврологию её перевести…

Продолжить не дала сестра, из-за спины раздатчицы оглядела палату.

— Опять Симонова ломается? Ей и Кирсановой после обеда капельницы.

И исчезла.

— Ну вот, я же говорила, — Маша орудовала ложкой в тарелке.

— Я наверно не буду обедать, спасибо, — Нина благодарно глянула на Зойку, та добыла и чашку и ложку, поднесла тарелки с первым и вторым на тумбочку.

— И эта туда же! Еще одна голодающая — возмутилась Маша

— Нин, а можно я твою котлетку съем?

— Конечно, я обедать все равно не буду. Спасибо, Зоя. А где тут… — Нина смутилась, ей неловко было спрашивать во время еды. Но Зойка на это и внимания не обратила.

— Для нас-то — в конце коридора, это у платных в палате, у каждой свой, там и нянечки, и сестры и еды больше.

— Кто про что, а Зоя про еду, — пошутила Маша

Нина улыбнулась. Хорошие они. А Ирину жалко, она взглянула на дальнюю кровать и отвела глаза, как будто подсматривала. Стала думать о себе и малыше. Испугалась. Прогнала эти мысли. Почему-то подумала о Романе, как он там… Отец хуже матери оказался, начал помыкать парнем…

Пришла сестра с капельницами, сначала разворошила Ирину. Ругала.

— Это ты дома, что хочешь делай, а нам проблемы не создавай… И вен нет совсем, куда ставить…

Потом подошла к Нине, а негатив так и чувствовался. Красивая, но злая, хорошо хоть молча все сделала, в вену сразу попала, рука легкая, а характер тяжелый.

— Спасибо, — Нина не хотела осуждать её, работа здесь не сахар, можно понять, — мне совсем ходить нельзя?

— До туалета потихоньку можно. Все лежачие, нянечки с суднами бегать не успевают, — тон сестры как будто смягчился.

— Я сама… да, спасибо.

— Прокапается — вот тут прикрутите, если не подойду.

— Я присмотрю, — заверила Маша, — и за Ирой тоже.

— Некогда им, как же. Жрать пошла, — напутствием вслед сестре недовольный бубнеж Зойки.

После капельницы захотелось спать, но мысли все бродили и мешали отключиться. Свадьбы не будет, а что родители скажут? Расстроятся. И опять же, кто виноват? Сама! Не поехала бы на юг, лежала бы сейчас в нормальной питерской клинике, а не в этом заведении.

Целый месяц, нет, это невозможно! Целый месяц не выдержать, а Сережа как? Ему в Питер возвращаться надо, работа…

Ирина зашевелилась, встала, накинула халат, он повис на ней, как на вешалке. Нина ужаснулась болезненной худобе, но больше — мертвому взгляду. Ирина смотрела прямо на нее и не видела. Руки прижала к груди и пошла медленно, по-старушечьи шаркая тапками. Нина полежала еще и тоже начала подниматься, чтобы там ни говорили врачи, а все время лежать нельзя, рехнуться можно в этой палате.