Причин отказывать себе в такой простой радости, как сон, я не нашла. Между могучих корней дуба обнаружилось укромное местечко, куда я сгребла сухие листья, смешанные с землей. Нарвала в соседних зарослях гигантских лопухов и застелила ими свое ложе, а из трех самых больших листьев и гибкой тонкой ветки соорудила себе одеяло.

Так себе постель, но другой нет, и уже никогда не будет. Поэтому я плюхнулась на шелестящий, импровизированный матрац, натянула сверху лопухи и прикрыла глаза, сомневаясь, что снова их открою.

Проще говоря, я приготовилась умирать.

Только к утру почему-то так и не умерлось. Зато чертовски захотелось есть. Настолько сильно, что игнорировать сосущее чувство голода было просто невозможно. Пришлось с кряхтением выбираться из своего укрытия.

Может, голод — это признак того, что иду на поправку?

Увы и ах. Хватило одного взгляда на руки, чтобы понять, что все стало еще хуже. Зелень уже не просто вилась тонкими росчерками по коже, а расползалась сплошными пятнами. На то место, где меня поцарапала выжла даже смотреть было страшно — черная уродливая клякса, похожая на крыло ворона.

Вдобавок у меня начался жар и щипало глаза. Солнечный свет, задорно проглядывающий сквозь кроны деревьев, раздражал, отзываясь прострелами резкой боли в висках. Если бы не голод, я бы так и продолжала лежать, ожидая своего унылого конца, но противное чувство в животе оказалось сильнее.

Я поплелась дальше, уныло глядя себе под ноги в надежде, что найду что-то съедобное: землянику, гриб, да хоть пучок щавеля. Что угодно.

Спустя некоторое время я наткнулась на чью-то кладку, припрятанную между веток сухой, поваленной ели. Три пестрых яйца, размером чуть меньше куриных, лежали на подложке из сплетённых прутиков.

— Дико извиняюсь, но…

Я аккуратно пробила дырочку в скорлупе, перемешала содержимое яйца тонкой соломинкой и залпом, стараясь не дышать, выпила. Это было просто отвратительно. Вкус сырых яиц и так никогда не был в числе моих любимых, а сейчас и вовсе вызывал рвотные позывы. Надеюсь, это хотя бы какая-то птица, а не змея, ящерица или кто-то еще.

Так же морщась, и давясь от отвращения, я покончила с двумя оставшимися яйцами, вытерла губы тыльной стороной ладони и поплелась дальше. Голод немного затих, но теперь во рту стоял привкус сырого белка, настолько мерзкий, что я душу готова была продать за глоток воды.

К несчастью, на пути не попадалось ни ручейка, ни озерца, ни даже лужицы. Зато я нашла малину. Густые кусты, высотой в половину человеческого роста, были сплошняком усыпаны крупными сладкими ягодами. Я набирала их полными горстями и отправляла в рот, совершенно не заботясь о том, как выгляжу, о том, что ягодный сок течет по подбородку.

Для кого мне быть красивой? Правильно не для кого.

Я ела, ела, ела, не чувствуя насыщения, набивая полные щеки и настойчиво пробираясь все дальше вглубь малинника, а потом вдруг почувствовала, что на меня кто-то смотрит.

Резко обернувшись, я увидела выжлу, прямо у себя за спиной. Ее руки безвольными плетями висели вдоль тела, сквозь полуистлевшее платье просматривались выпирающие ребра, в грязных волосах запутались ветки и листья.

— Мать твою! — завизжала я и отшатнулась от чудовища, в тщетной попытке убежать, но через два шага неудачно зацепилась ногой за кочку и повалилась навзничь, — не подходи!

Выжла не двигалась и смотрела на меня своими блеклыми глазами, в которых не было ни единого проблеска интереса, сплошное мутное болото.

Я начала ползти назад, помогая себе локтями, пятками, стараясь оказаться как можно дальше от нее. Надо бежать, лезть на дерево, спасаться! А я даже встать не могу!

Мне было страшно. Жутко до одури.

А она…она просто развернулась и неровной походкой поплелась сквозь малинник. Она не собирается меня жрать? Просто уходит? Я ей не понравилась? …Или она просто видит во мне «свою»?

Видать, в свете последних событий что-то в моей голове поломалось, потому что я вскочила на ноги и, не понимая, что творю, бросилась за ней.

— Стой! — завизжала, как потерпевшая, — стой, тварь!

Она не реагировала, брела себе дальше, пьяной походкой обходя деревья.

— Стой, сука! — я ее настигла и толкнула в плечо, свалив на землю.

Чудовище зарычало, махнуло когтистой рукой, будто отгоняло назойливую муху, потом поднялось и снова побрело прочь.

Меня душили злые рыдания, в голове нарастал колокольный звон.

— Ну же! Жри меня! Жри! — нарывалась на нее, хватала за иссохшие тонкие руки, — вот она я, прямо перед тобой.

Выжле было плевать. Она не видела во мне еду. Она принимала меня за свою, за такого же бесчувственного монстра.

— Я человек! Слышишь меня? Я человек, — схватила палку и бросилась на нее, но не успела сделать и пары шагов, как в голове расцвел огненный цветок боли.

Дико хрипя, я повалилась на землю и, кажется, даже на минуту оглохла, от того грохота, что стоял в ушах. Тело выгибало болезненными судорогами, ногти до крови впивались в землю. Я билась на траве, не в состоянии прекратить агонию, и сквозь пелену слез наблюдала за тем, как выжла уходит в лес. Я была ей не интересна.

Не знаю сколько прошло времени, прежде чем меня начало отпускать, но тени от деревьев успели сместиться и стать совсем короткими.

Полдень. Середина очередного прекрасного дня, который я точно не переживу.

Пошевелила одной рукой, второй, ногами. Вроде могу контролировать. Только встать не получается — сил нет.

— Не надо!!! — с той стороны, куда ушла «моя» выжла, раздался истошный визг, — пожалуйста!

Она вышла на кого-то живого! Здорового!

Превозмогая слабость во всем теле, я поднялась на четвереньки и поползла. Сначала медленно, норовя снова повалиться на землю, потом чуть быстрее. Бешеный круговорот в голове затих, и мне удалось подняться на ноги.

— Уходи! Пожалуйста! — снова крик, наполненный таким страхом, что у меня мороз по коже пополз.

Прихрамывая и мотаясь, я побежала туда откуда доносился крик.

Не помню как, но я выбралась к болоту, усыпанному маленькими желтыми цветами. Когда под ногой коварно хлюпнуло, я отшатнулась и схватилась за кривой ствол, стоящего позади дерева, прижалась к нему всем телом, пытаясь совладать с пронзительным звоном, нарастающим в голове.

Чуть в стороне росло странное дерево с корнями, похожими на щупальца осьминога, а между ними прятался пацан, лет пятнадцати. Худой, чумазый, перепуганный до смерти.

Он протиснулся в тонкий просвет между причудливо перевитыми корнями, забился в самый угол укрытия и сквозь рыдания повторял:

— Мам, не надо! Пожалуйста, мам. Это же я!

Уже знакомая выжла пыталась до него добраться — тянула лапы в прорехи между корнями, рыла землю, рычала, то и дело срываясь на звериный визг.

Душераздирающая картина. Женщина, превратившаяся в обезумевшее чудовище, не узнавала своего ребенка и неистовствовала от желания его съесть. Я даже представить не могла, что чувствовал мальчишка. Каково это заглядывать в глаза самого близкого человека и видеть там только голод, желание убивать.

Он уже даже не кричал. Только всхлипывал, обессиленно привалившись спиной к корням, и обреченно смотрел на нее.

У меня сердце кровью обливалось, глядя на эту картину. Как же все это жутко.

Оттолкнулась от ствола и побрела к ним, спотыкаясь на каждой кочке. Голова кружилась, перед глазами прыгали красные кузнечики, сердце билось где-то в районе затылка. Главное не упасть, потому что встать не смогу.

Заметив меня, пацан вообще сник. Опустился на колени и переводил беспомощный взгляд то на меня, то на «мать». Сдался.

При моем приближении выжла обернулась, зарычала, предупреждая, что это ее добыча и она не намерена ей делиться, и с удвоенной силой принялась разрывать землю под корнями.

Не особо задумываясь, что делаю, я вцепилась в спутанные лохмы, дернула ее на себя и повалила на землю. Обезумевшая тварь неуклюже отмахнулась от меня, как от досадливой помехи и ломанулась обратно. Ее интересовало только свежее мясо.