Владелец борделя присвистнул от изумления, а госпожа Моран восхищенно промолвила:

— Чудесно! Ты будто помолодел лет на двадцать! Теперь я вспомнила, почему вообще связалась с тобой! — она повернулась к Доминике. — Если ты и наших девочек изобразишь такими же красотками, то клиенты к нам просто косяком попрут!

— Не вопрос! — согласилась та.

Юбер расцеловал ее в обе щеки

— Ты прелесть! — воскликнул он.

— Это я ее нашла! — гордо заявила Моран.

Зима в Хейдероне выдалась снежной. Горы и леса окутались белой пеленой. Стояла тихая погода, что было редкостью в этих краях, и сизый дым из печных труб Рюккена ровными столбами поднимался в ясное голубое небо.

Старый Бьярни вышел на улицу подышать морозным воздухом. С тех пор, как Эрика уехала в город, он остался совсем один. От Зигурда не было никаких вестей, а Торстен завоевывал мир, и ему было мало дела до своего отца.

День был нынче короткий, солнце клонилось к закату, и резкие тени домов перемежались всполохами позолоченного снега. Бьярни оперся о калитку и прикрыл глаза, наслаждаясь скупыми зимними лучами. Водяное колесо обледенело, и без его журчания вокруг разливалась непривычная тишина.

Вдруг на околице забрехала собака. Бьярни повернулся в сторону лая и на дальнем конце улицы увидел силуэт мужчины, несущего за плечами тяжелый мешок. Незнакомец приближался, и стало слышно, как скрипит снег под его сапогами. Бьярни прищурился от заходящего солнца и вгляделся в чужака. Тот был одет в куртку на волчьем меху, глаза скрывались под капюшоном, а на заросшем густой бородой лице виднелись грубые шрамы…

— Зигурд! Ты, что ли, сынок? — изумленно воскликнул Бьярни.

Тот поставил мешок на землю, откинул капюшон, и крепко обнял приемного отца.

— Здравствуй, Бьярни!

— Вот уж не ожидал тебя увидеть! Где же ты пропадал так долго? Давай зайдем в дом, на улице холод собачий!

— Давай!

Они вошли в натопленные сени. Зигурд развязал тесемки мешка и показал его содержимое.

— Принес вот шкуры на обмен, скопилась уже целая куча. Как думаешь, удастся выменять на соль и патроны?

— Насчет патронов не знаю, из-за войны их достать нынче тяжело, а соль, думаю, у Харальда в лавке найдется, — Бьярни торопливо распахнул двери в комнату. — Да ты проходи, не стой на пороге!

Он усадил гостя за стол и принялся хлопотать вокруг него, расставлять тарелки и кружки, нарезать вяленое мясо и хлеб.

— Присядь, не суетись, — остановил его Зигурд. — Я тут принес кое-чего.

Он раскрыл свою сумку и достал оттуда тяжелую связку копченой колбасы и бутылку травяной настойки.

— Ну, расскажи, где живешь, чем занимаешься? — попросил Бьярни, после того как они опрокинули по первой рюмке.

— Живу в том охотничьем домике, что мой отец еще построил. Помнишь, я вам его с Торстеном показывал?

— Ага. Ну и как, еще не развалился домик-то?

— Да нет. Крышу пришлось слегка подлатать, а так вполне себе жить можно.

Зигурд намазал хлеб соленым смальцем и разлил по второй.

— А еды там тебе хватает? — поинтересовался Бьярни.

— Так зверя в лесу полно, и рыбы в реке. Патроны, правда, почти закончились, но я себе арбалет смастерил, олень им бьется не хуже, чем из ружья. На лису капкан ставлю, на зайца — силки.

— Возвращаться не собираешься? — Бьярни выпил залпом и крякнул. — Эх! Хорошо пошла!

— Пока нет… Устал я от всего этого дерьма, отец… Дико устал… — вздохнул Зигурд. — Лучше расскажи, как вы тут поживаете.

— Да, потихоньку, — Бьярни отвернулся к окну, за которым быстро сгущались сумерки. — Эрика уехала в город. Собирается замуж выходить.

— Вот как? — удивился Зигурд.

— Ну дык, а ты думал, что она всю жизнь по тебе сохнуть-то будет? — Бьярни с укоризной покачал головой. — Она и так сколько времени зря потеряла! А Йенс ее давно уже замуж-то звал.

— Рад за нее. Йенс хороший парень.

— Убивалась она по тебе, конечно, сильно, — продолжал Бьярни. — Мы даже боялись, как бы она руки на себя не наложила. Столько ждала тебя, а ты…

Зигурд выпил, поставил рюмку на стол и смущенно уставился на ее донышко.

— Прости, что так вышло с Эрикой, отец. Я мудак.

— Ты у нее прощения проси, не у меня. Я-то что? Я-то понимаю, дело молодое, — ответил тот и разлил последние капли настойки.

Они допили и откинулись на спинки стульев, задумчиво глядя на танцующее в очаге пламя.

— Ну и кто ж она, твоя избранница? — полюбопытствовал Бьярни, — Неужели та ангалоночка, что ты приводил сюда в конце весны?

— Да, — глухо ответил Зигурд.

— Я так и подумал. Еще тогда заметил, как она на вас с Эрикой таращилась, когда мы в длинном доме-то сидели. И убежала потом вся в слезах.

— А ты глазастый!

— Ну дык не первый год на свете живу. Ну, а что ж она тогда с тем парнем-то ушла?

— Это долгая история.

Бьярни поднялся, взял с полки бутылку водки и поставил ее на стол.

— А я и не тороплюсь, — произнес он, наполняя рюмки до краев.

…И Зигурд рассказал ему все. Выложил как на духу, с самого начала.

Рассказал, как влюбился в нее с первого взгляда. Был одержим ею, но скрывал свое вожделение. Племянница князя и безродный сирота… У него не было ни малейшего шанса.

Рассказал, как искал утешения в объятиях женщин, честных и продажных. Искал такую, как она, и не нашел… И даже два года разлуки, когда они с Себастьяном уезжали на учебу, не смогли стереть ее образ из памяти.

Как спас ее в ночь переворота, собирался спрятать в убежище и сделать своей любовницей, но с ними увязался ее жених и расстроил все его планы.

Как овладел ею в таверне, а она неожиданно ответила на его чувства…

Бьярни слушал молча, не перебивая, лишь время от времени вставал, чтобы поворошить угли в очаге. Водка подходила к концу, язык Зигурда слегка заплетался, а глаза рассеянно блуждали по комнате.

Он рассказал, как хотел убить Себастьяна, как ждал подходящего случая, а когда он представился, то не смог этого сделать.

Рассказал, как сидел перед ним, спящим в палатке, но рука не поднялась вонзить нож в грудь бывшего ученика.

Как не дал ему свалиться в пропасть, в последний момент что-то толкнуло изнутри, заставило прийти к нему на помощь.

Как понял, что проиграл, понял, что она уйдет с Себастьяном тогда в лесу, когда она целовалась с ним, вся перемазанная в землянике.

Как бродил до вечера по чаще, как хотелось выть и разбить голову о сосну, лишь бы не чувствовать той боли, что рвала на куски его душу.

Как не хотелось жить после ее ухода, сбежал в лес подальше от людей и воспоминаний. Целыми днями охотился, коптил мясо, выделывал шкуры… Постоянно занимал себя делом, только бы не думать о ней, лишь бы поскорее забыть ее…

Не помогло.

Ничего не помогло…

Он замолчал. Бьярни тоже безмолвствовал. Да и не нужны были слова. Бьярни знал, каково это. Он сам после смерти жены ни на кого не смотрел, хоть и прошло уже столько лет. Вырастил детей, носил цветы на ее могилу, и знал, что до конца жизни будет любить только ее, и никакие слова утешения здесь не помогут.

В очаге догорали дрова, на бревенчатых стенах плясали глубокие тени, а водки осталось на самом донышке.

— А что слышно о Торстене? — спросил Зигурд, наконец прерывая затянувшееся молчание.

Бьярни помрачнел. Он уставился в стену, тщательно пережевывая жесткую солонину.

Зигурд вопросительно взглянул на него.

— Что?

Тот тяжело вздохнул.

— Кажется, Торстен сошел с ума.

— В каком смысле?

— Ты что же, ничего не знаешь?

— Откуда? В лесу газеты не разносят. Что случилось-то?

Бьярни собрался с мыслями. Ему было нелегко об этом говорить.

— Ангалонцы, конечно, причинили много бед нашей земле, — наконец начал он, — но то, что там сейчас творит Торстен, просто ни в какие ворота не лезет!

— И что же он там творит?

— Говорят, он сжигает города и деревни на своем пути, убивает мирных жителей, не щадя ни стариков ни детей, а остальных грабит дочиста и загоняет в рабство.