Хадс лежал на земле накрыв голову и зажав уши руками, я до крови вогнал в ладонь ногти, сжимая остатки камня маны в одной руке и каким-то чудом так и не потерянную трость в другой, и когда все кончилось, даже не сразу сумел разжать кулак, чтобы высыпать сверкающую синим пыль в которую превратился камень силы.

— Кажется все… — пробормотал я, и не услышал своего голоса, поднял голову, успел заметить как исчезают последние огрызки силового щита, и в этот момент сверху в наш окоп, прямо на меня, свалился один из нападавших.

Я подставил руку под короткий нож, надеясь что толстая кожа плаща убережёт от пореза, и ударил противника головой в лицо. Из разбитого носа хлынула кровь, заливая мне глаза, я кое как в тесном окопе сумел отпихнуть от себя нападавшего, и отталкиваясь ногами отползти на спине на метр — другой. Происходящее без звукового сопровождения казалось каким-то ненастоящим. Я не слышал ни крика противника, ни своего собственного, а я как мне кажется, что-то в это время орал.

Приподнялся, пытаясь не наступить на вяло копошащегося на земле Хадса, и едва успел увернуться от пролетевшей мимо лица стрелы. Противник, жутко переломанный и окровавленный, без одной ноги и половины лица, сдаваться все же не собирался. Обе руки у него были на месте, и в одной он сжимал окровавленный нож, видимо все же меня зацепил, а во второй спешно формировал какой то образ. Маны не было ни капли, камень превратился в пыль полностью, щит поставить я не мог да и не успел бы, так что схватившись за древко трости я повернул его до щелчка, который не услышал но почувствовал ладонью и рванул рукоятку, вытягивая из ножен шпагу.

Махнув пустыми ножнами, попал по руке бойца, сбив в сторону огненный шар, и бросился на него, целясь шпагой куда-то в грудь. Клинок проскрипел по ребрам, я почувствовал это рукой, и упёрся во что-то, застрял не желая заходить в тело дальше, я навалился на шпагу всем весом, лезвие отчетливо скрипнув, сместилось чуть в сторону и резко ушло вниз. Я рухнул сверху, практически уткнувшись лицом в лицо противника, тот на остатках сил махнул ножом, но смог лишь распороть толстую кожу на рукаве плаща. На этом его силы закончились, как и мои, и я казалось еще целую вечность лежал в упор глядя в медленно стекленеющие глаза, пока пришедший в себя Хадс, за шиворот не оттащил меня от моей жертвы.

Я прижался спиной к земляной стенке окопа, как-то отрешенно увидел как Хадс, наступив одной ногой на грудь убитого мной бойца, обеими руками с натугой вытаскивает шпагу, вошедшую в тело по самый эфес. Не желая смотреть на это я отвернулся, и встретился взглядом с жуткой маской из окровавленной, гниющей кожи, с кривой ухмылкой дырки на месте рта, глядящей на меня из обломка зеркала, вонзившегося в земляную стенку окопа.

Как я провалился на самое дно своего разума, понять мне так и не удалось. Все что помню — это как мы добрались до дома, двигаясь окольными путями и даже путая следы, как зайцы. Хадс, едва нам оказали первую медицинскую помощь, оказалось что его потрепали весьма серьезно, да и мне руку распороли, вкратце рассказал матери что произошло, и Дезмонд перевел дом на осадное положение.

Оказывается у нас имелся в наличии целый гарнизон стражи, о которых я и не подозревал. Особняк делил земельный участок на два неровных куска — с одной стороны парадный мини-сад, а вот с другой — все то что требуется для обслуживания собственного маленького замка. Конюшни, кузня, склады, жилье для прислуги а главное сторожка, которая так называлась, но по факту была полноценной казармой вместимостью в три десятка рыл. Эти самые рыла, теперь спешно покидали ее, и под управлением Дезмонда возводили защиту.

Вскоре все окна оказались задраены стальными плитами, и особняк, в середине дня, погрузился в мрачный полумрак. Закончив с подготовкой дома к обороне, Дезмонд покинул особняк, как-то незаметно просочившись наружу а Хадс отправился на доклад к Агате. Меня решили оставить в покое, и то скорее всего по незаметной для меня просьбе Хадса, и потому что он присутствовал с самого начала заварушки и вполне возможно, видел и понял сильно больше моего. Вместе с Дезмондом, ушел и свет. Оставшаяся прислуга взяла на себя освещение дома, но кажется про мои покои забыли.

Поднявшись в свою комнату я в полной темноте взгромоздился на диван. По хорошему стоило бы свернуться в позу эмбриона, накрыться с головой одеялом, а потом долго и нудно себя жалеть, но остатки гордости, возможно это была именно гордость аристократа высосанная из мозгов оригинального Артиса Де Адда, не позволили мне так поступить. Пришлось забраться на диван с ногами, и скрючиться, обхватив руками колени…

Получилась практически вертикальная поза эмбриона, все что удалось отвоевать у аристократической спеси, в которой я и просидел, пялясь в темноту непонятно сколько, пока не провалился вглубь собственной головы, и даже сначала не заметил что темнота вокруг уже совсем другая.

Темный сырой грот, в котором не было ни одного источника света, но тем не менее, все было видно. Грубая каменная кладка, небрежно сплавленная из угловатых, неотесанных кусков гранита, кровавые, подсохшие пятна на стенах и целая лужа глянцевой, темно-красной, почти черной крови на полу, от стены до стены, неподвижной и блестящей, в которой как в черном зеркале отражалась перевернутая реальность пещеры.

— Ты еще более уродлив чем я — у говорящего не было ни губ ни языка, но каждое слово звучало громко и отчетливо, казалось эти слова словно раскаленные гвозди, входили прямо в мозг.

Мне не хотелось поднимать взгляд, но его отражение в кровавой луже выглядело еще более жутким, поэтому я все же взглянул… Артис Де Адд. Собственной персоной. Личность в нем опознать можно было с большим трудом, почти ничего не осталось. Он намертво врос в скалу моего разума, и лишь смутные очертания фигуры проглядывали из гранитного массива, да лицо… Без лица.

Себя я тоже видел. Никаких зеркал здесь не было, но во сне можно и без них… конечно если хочешь. Гниющая посиневшая шкура, больше не держалась на воображаемых скобах воображаемого степлера, на которые я наскоро прицепил лицо перед сеансом регенерации. Края неаккуратно срезанного лица разложились и сползли с металлических скоб, но оно намертво прилипло к коже, приросло, вцепилось, выпустив тысячи крошечных корешков, которые легко прошли сквозь плоть и кости и теперь стремились в глубину головы. До разума им еще далеко, но сколько месяцев, недель или дней пройдет прежде чем они дотянутся? Кривая дырка на месте рта, уже и без того жила своей жизнью, двигаясь независимо от моих губ и коверкая произносимые слова на свой лад, а приросшие к рукам перчатки из человеческой кожи, теперь не только воняли гнилью но и бесконечно кровоточили… Сколько еще месяцев или недель есть у меня, прежде чем они вцепятся мне в глотку?

— Я сама мерзость — кожи на безликом лице не было, но я понял что Артис Де Адд улыбается одними зубами — но ты, в чужой шкуре, еще уродливее.

Он был прав, и я это понимал. Нужды в его коже больше не было, регенерация плоти произведена, и если я снова не обгорю до костей, и мне не придется восстанавливаться с нуля, маску можно было снять. Ухватившись за края гнилой шкуры я потянул, но лицо отделяться не хотело. Прикипело намертво, и как бы я не старался, отодрать от себя не удалось даже лоскутка. Я чувствовал что это возможно, знал что стоит приложить чуть больше усилий и воли, и чужая шкура слезет…

— Но ты не можешь — произнёс безликий, в которого превратился Артис Де Адд — я тебе нужен. Ты не можешь отказаться от всего того, что дает тебе мое лицо. Подданные, власть, деньги, место в этом мире…

— Мне все это не нужно. Я не хочу быть как ты. Я не хочу быть тобой.

— Но Ты — безликий отчетливо произнес это слово с большой буквы — никому здесь не нужен. Всем нужен я. Этому миру нужен я, а не ты, тебе здесь места нет… И отказавшись от моего лица, ты пойдешь на дно, ты сам это понимаешь.