Егорка заметил, что мать с Любашей, выйдя из спальни, уединились в дедовом кабинете и прикрыли за собою дверь. Бабушка Анастасия с обеспокоенным лицом вошла в детскую.

– Егорушка, пойдем, я тебя оладушками угощу, – сказала она.

– И нам! – закричали Шандор с Хуаном.

– Вы уже ели. Сидите! – бабушка увела Егорку на кухню.

Там она усадила его за стол, придвинула оладьи с вареньем, а сама уселась напротив, наблюдая, как Егорка ест.

– Егорушка, ты мне скажи: где папа? – вдруг строго спросила она, глядя на внука сквозь очки увеличенными глазами.

– В командировке, – нехотя ответил Егорка.

– Что это за командировка такая! Нет, я чувствую, что-то у вас неладно... Как вы летом отдохнули?

– Хорошо.

– Бабушка как себя чувствует? – продолжала допрос Анастасия Федоровна.

– Какая? – удивился Егорка.

– Бабушка Серафима, какая же! Вы же у нее отдыхали!

– Не-е... – протянул Егорка. – Мы на даче были у Григория Степановича.

Бабушка Анастасия подобралась и вдруг, уперев в стол руки, громко позвала:

– Ирина! Люба! Идите сюда!

На зов появились из кабинета мать с Любашей, слегка встревоженные бабушкиным тоном.

– Что случилось, мама? – спросила Любаша.

– Идите сюда. Садитесь, – приказала бабушка. – Ириша, вы где отдыхали летом? – обратилась она к матери.

Егорка заволновался, он понял, что допустил какую-то ошибку. Но мать не почуяла опасности, она лишь взглянула на сына, как бы говоря: я тебе потом объясню! – сама же ответила:

– У мамы были. Вам привет.

– А почему Егорушка говорит, что вы были на даче? Кто такой этот Григорий Степанович? Женя был с вами? – перешла в наступление Анастасия Федоровна.

Мать поняла, с досадой взглянула на Егорку.

– Нашла кого слушать. Ребенка! – сказала Любаша.

– Егор... – обратилась бабушка к внуку.

Но мать, словно защищая, прервала ее.

– Егор правду сказал. Не были мы в Севастополе. Женя с весны с нами не живет.

Егорка перестал жевать, глаза его наполнились слезами, но на него не обратили внимания, поскольку слезы и упреки бабушки Анастасии, сопровождаемые сердечным приступом, надолго отвлекли Любашу и мать от детей. Напрасно мать уговаривала Анастасию Федоровну, что ничего страшного не произошло, такое бывает в семьях, напрасно убеждала Любаша, что старший сын жив-здоров, звонил недавно, приходил навестить в роддом, а что про отпуск врал, так это не хотел волновать... Все напрасно! Бабушка Анастасия упрекала всех в невнимании и неблагодарности, а также в том, какой дурной пример подают ее дети своим детям.

– У одного Федечки все в порядке, а вы... Он что – совсем к вам не заходит? – вдруг спросила она, переставая плакать.

– Он боится. Его милиция ищет. Помнишь, участковый приходил? – брякнула Любаша.

– Что?! – и снова начались жалобы и крики.

Егорка притих. Непонятно и страшно все это было – исчезновение отца, его розыски, милиция... Мать показалась в детской со злым, нервным лицом.

– Пошли, Егор. Сейчас я только позвоню.

Она быстро позвонила кому-то из дедовского кабинета, мигом собралась, и они с Егоркой, покинули бабушкин дом, провожаемые успокаивающими словами Любаши:

– Ничего, пройдет. Я ей потом все объясню...

Но домой мать с сыном не поехали, а направились на другой конец города. Ехали долго, с пересадками. Егорка старался представить себе – почему милиция разыскивает отца. Неужели он хулиган или вор? Почему он боится вернуться домой?

Наконец они добрались до двухэтажного кирпичного здания, окруженного участком с детскими качелями и горками. Участок был обнесен железным забором. У ворот с надписью «Дом малютки» ожидала их Мария Григорьевна с большим игрушечным грузовиком в руках, завернутым в пленку.

– Спасибо вам, Ирина Михайловна... – начала она жалким голосом, но мать оборвала:

– Перестаньте, Маша.

Они вошли в вестибюль здания. Здесь на длинной деревянной скамье у детских шкафчиков сидела девушка в свитере и клетчатой юбке. Рядом с нею находился рыженький конопатый мальчишка лет четырех, одетый в скучный серый костюмчик, но при галстуке.

Увидев вошедших, девушка поднялась со скамьи и направилась к ним. Мальчишка остался на месте, он лишь застыл, как испуганный зверек перед отчаянным прыжком, оборотив лицо к дверям. Казалось, что его рыженькие патлы шевелятся от волнения.

– Мария Григорьевна? – спросила девушка, подойдя и оглядывая женщин.

– Это я, здравствуйте, – ответила Мария Григорьевна.

– Меня зовут Шура. Директорша поручила мне познакомить вас с Митей, она сейчас в райисполкоме. Игрушку зря принесли, не надо начинать с подарков... – Шура говорила ровным, чуть усталым голосом.

– Простите, я не знала... – сказала Мария Григорьевна.

Егорка смотрел на мальчика. Тот не решался двинуться с места.

– Вас включили в список друзей Дома по ходатайству у-вэ-дэ, – продолжала Шура. – Это значит, что вам разрешается забирать ребенка домой на выходные. Я против этой формы, детям нужен постоянный дом, но раз директорша сказала... Может быть, вы добьетесь усыновления? – Шура вдруг с мольбою посмотрела на Марию Григорьевну. – Мальчик хороший, очень музыкальный. Ставьте ему пластинки, его надо развивать. Из сластей любит вафли и соевые батончики. Не перекармливайте сладким, – Шура вновь перешла на деловой тон. – Сейчас я его позову, – тихо закончила она.

Шура обернулась к мальчику.

– Митя! Иди сюда.

Мальчик встрепенулся и вдруг припустился к ним бегом по каменному полу вестибюля, звонко стуча металлическими подковками на ботинках.

– Мама! – крикнул он, подбегая и распахивая объятия, так что Мария Григорьевна от растерянности заметалась, не зная – куда деть грузовик.

Не успел Егорка опомниться от этого пронзительного крика, как мать присела и тоже распахнула руки навстречу мальчику. Она схватила его в объятия и подняла на руки. Мария Григорьевна неумело совала мальчишке грузовик.

– Митенька, это тетя Маша. Ты будешь к ней ходить в гости, хорошо? – обратилась к нему Шура. – Возьмите его! – шепнула она Марии Григорьевне.

Та приняла мальчишку вместе с грузовиком на руки, и лицо у нее сделалось некрасивым, счастливым и детским. Мальчишка тыкался носом ей в воротник, а Мария Григорьевна смотрела куда-то далеко широко раскрытыми глазами, в которых стояли слезы.

Мать отвернулась. Шура гладила Митю по затылку.

– Митенька, пойдем покажем машину детям. Теперь ты знаешь тетю Машу. В следующую субботу пойдешь к ней... – ласково говорила она.

Шура приняла мальчика к себе на руки, поцеловала, опустила на пол. Мария Григорьевна поспешно наклонилась, тоже поцеловала Митю.

– До свидания... – сказала Шура. – Идите! Идите! – шепотом добавила она и повела Митю по коридору.

Гулко цокали в вестибюле железные подковки ботинок.

Всю долгую дорогу домой мать и Мария Григорьевна сидели молча.

Вечером в доме опять повисла пустота печали. Мать лежала на диване и смотрела на экран выключенного телевизора.

Егорка закрылся у себя в комнате. Он вырвал из тетради несколько листов бумаги в линеечку и разрезал их ножницами на двенадцать прямоугольных кусочков. На каждом он крупными и неровными печатными буквами написал одно и то же объявление: «Папа, не бойся. Приходи. Не бойся. Егор».

Эти листочки он вложил в букварь, а букварь засунул в ранец.