— Так вам что, всё это приснилось, и мы напрасно делаем из себя посмешища? — возмутился доктор, настроение которого теперь можно было отгадывать лишь по голосу.

— Даже если мне это приснилось, это было весьма убедительным. Кроме того, возможность избавить себя от этих докучавших тварей стоит такой экипировки.

— Если святой Бонавентура явил вам во сне своё откровение, раскрыв тайну этой колониальной чумы, то хотел бы я знать, почему он не открыл её благочестивым братьям в проклятом сорок восьмом, когда эта болезнь гуляла по Юкатану, опустошая его, убивая и белых, и красных, не щадя в Мериде ни бедных, ни богатых, забрав более половины её обитателей? — доктор Антонио говорил непривычно тихо, но в его голосе было столько боли и горечи, что Анри похолодел.

— Вы были в то время в Мериде, доктор? — спросил он, удерживая за рукав порывающегося уйти сеньора Антонио.

— Был, — глухо ответил тот, не поворачиваясь.

— Думаю, пришло время немного рассказать о себе, сеньор Антонио. Или же вы не считаете меня достойным вашего доверия? — Анри ещё крепче сжал руку доктора.

Вздохнув, тот повернулся:

— Вы хороший человек, сеньор Анри. Я без колебаний доверю вам свою жизнь, но есть боль, которую человек должен нести сам.

— Вы не верите в знамения божьи, доктор? — заговорил вдруг дон Себастьян. — Разве это боголюбое место и вопрос сеньора Анри не являются знаком свыше, что пришло время облегчить тяжёлую ношу? Прислушайтесь к моему совету и доверьтесь человеку, которого вы только что назвали хорошим! — с этими словами дон Себастьян дотронулся до плеча доктора и, откланявшись, предоставил старых знакомых самим себе.

Опустив голову, сеньор Антонио некоторое время обдумывал услышанное, затем, посмотрев на Анри, сказал:

— Возможно, дон Себастьян прав. В своей печали я перестал видеть знаки, являющие нам волю Господа. Я думал, что, если не ворошить старые раны — они не будут болеть. Но я ошибался, — оглядевшись, доктор взглядом поискал укромное место, где можно было бы спокойно поговорить наедине.

В атриум потихоньку стягивались монахи, с нескрываемым любопытством наблюдавшие за происходящим. Отгадав намерение сеньора Антонио, Анри предложил укрыться в одной из угловых капелл. Пройдя узорчатой аркой с надписью, гласившей, что это капелла Успения Пресвятой Девы Марии, мужчины оказались под высоким сводом, украшенным фресками эпизодов из жизни святого Иоанна Крестителя и сценами прощания с почившей Богородицей. Посередине за алтарём стояла каменная Богоматерь с молитвенно сложенными руками. Подойдя к алтарю, мужчины сняли шляпы и перекрестились. Опустив голову, доктор некоторое время мял края шляпы, как бы набираясь решимости, но, наконец, заговорил:

— Раз уж пришло время для откровенного разговора, я бы хотел начать его с предложения дружбы. Вы позволите мне называть вас другом, сеньор Анри?

— Я принимаю вашу дружбу с радостью, и в знак взаимного уважения предлагаю перейти на менее формальное обращение. Если вы согласны, предлагаю скрепить начало нашей дружбы рукопожатием, — с этими словами Анри протянул руку сеньору Антонио. Тот кивнул и ответил крепким рукопожатием.

— Ну что же, тогда я начну свой рассказ, который будет долгим и печальным, — доктор взглянул на новообретённого друга и, тяжело вздохнув, продолжил: — Я был рекомендован Лекарской Академией Саламанки на должность управляющего доктора госпиталя Сан-Сервандо в Мериде в тысяча шестьсот сорок шестом году от Рождества Христова. Через год я смог вызвать к себе жену с нашими двумя дочерями, — голос Антонио задрожал. Справившись с волнением, он продолжил: — Мы были там счастливы, Анри, — подняв глаза, глухо сказал Антонио. — А потом стали приходить отовсюду тревожные вести о разгулявшейся по полуострову чёрной рвоте. Когда и в Мериде появились первые больные, я запретил жене и детям покидать дом. Но это не помогло. Сначала заболела наша младшая — Патрисия. Затем старшая Мария-Исабель. Патрисия умерла на следующий же день… — доктор снова замолчал, опустив голову.

Когда он опять взглянул на Анри, на засохшей глиняной маске были две мокрых линии. Анри слушал молча, но по его глазам было видно, что боль друга не оставила его равнодушным.

— …После того, как мы похоронили старшую дочь, заболела Мерседес. Она выжила, но наш сын, которого она носила, родился мёртвым. Эта проклятая болезнь подломила не только здоровье моей жены, но и затронула её разум. Я решил покинуть Мериду и вернуться в Испанию. Мы добрались до Веракрус, но до того, как прибыли галеоны, состояние моей дорогой Мерседес ухудшилось настолько, что мне пришлось вверить заботу о ней монахиням-кармелиткам, так что моя бедная жена до сих пор находится под их присмотром в монастыре Сан-Хосе-и-Санта-Тереза-де-лас-Монхас в Пуэбла-де-лос-Анхелес. Когда деньги, вырученные продажей нашего дома в Мериде иссякли, я был вынужден вновь приступить к лекарской практике. Из Пуэблы мне пришлось вернуться в Веракрус, а там я получил назначение на место доктора в госпитале Коро. Ну а как окончилось это моё путешествие, вы уже знаете, — закончил свой рассказ доктор и посмотрел на Анри.

Тот положил руку на плечо друга и крепко сжал его:

— Потеря близких, наверное, самое трудное испытание, посылаемое нам Господом. Мне было всего двенадцать, когда я лишился в один день всей своей семьи. Я не могу ответить, откуда и почему мне стали известны причины этой жуткой болезни, но, возможно, я лишь посредник для того, чтобы вы, друг мой, могли теперь спасать от неё других?

— А не сказал ли вам святой Бонавентура заодно и как лечить её? — с надеждой спросил Антонио.

— Сказал.

Доктор напрягся и пристально посмотрел в глаза друга:

— Как?

— Для этой болезни нет специального лекарства. Больным нужен покой, хорошая еда, чистая вода и влажные компрессы для снижения жара. Тем, кому суждено жить, это ускорит выздоровление.

— И всё? — удивился доктор. — Если не считать того, что мы снижали жар кровопусканием, всё остальное не ново.

— Увы, это всё, что я знаю, — вздохнул Анри.

— Раньше я не замечал за вами познаний в медицине. Признаюсь, вы настолько сейчас удивили меня, что я готов поверить в то, что святой нашептал вам в ночи эти знания, — задумчиво покачал головой доктор.

— Признаюсь, Антонио, я удивлён не меньше вашего.

— Ну что же, возможно, моя обида на бога закрыла меня от его посланий, и потому он выбрал вас, ибо вы единственный, кому я готов верить, — Антонио снова внимательно вгляделся в лицо Анри, словно пытался проникнуть в его мысли. — Надеюсь, вы поделитесь со мной, если кто-нибудь из святых решит научить вас ещё чему-нибудь, что могло бы помочь моей лекарской практике?

— Обещаю, но, даже если такое вновь произойдёт, то вряд ли это будет скоро, — перекрестившись, произнёс Анри.

Антонио кивнул и собрался было вернуться к своей лошади, но Эль Альмиранте остановил его:

— Друг мой, а как сейчас ваша жена?

Плечи доктора снова опустились, а голова поникла.

— Время от времени я посылаю пожертвования монастырю кармелиток, и получаю от них короткие сообщения. Увы, состояние моей бедной Мерседес не меняется. Она по-прежнему никого не узнает и целыми днями сидит, убаюкивая тряпичный свёрток, полагая, что это наш сын.

— А как же Фебе? — совсем тихо спросил Анри.

— Она знает, что я несвободен, — доктор смял шляпу и виновато отвёл взгляд.

— И что вы намерены делать дальше? Отец хотел бы выдать её замуж.

— Я знаю, — голос Антонио был преисполнен печали. — Я говорил этой милой девушке, чтобы она не губила свою молодость. Я лекарь, Анри, и я понимаю, что рассудок моей бедной Мерседес не вернётся, но я по-прежнему люблю её, даже такую, — Антонио снова взглянул на друга и тот увидел, как заблестели его глаза.

Анри тяжело вздохнул:

— Фебе любит вас, Антонио. Она не отступится.

Антонио сокрушённо махнул рукой:

— Пойдёмте, Анри, нас ждут.

Подойдя к Хуану, Анри тщательно заправил кружевные воротник и манжеты рубашки за колет и подставил руки под тёмно-коричневую густую жижу. Когда под одобрительный гомон солдат он закончил размазывать эту кашицу по лицу и шее, дон Себастьян уже сидел на своём коне, а рядом стоял Хуан, готовый занять своё место у стремени. Смыв глину с рук, Анри натянул перчатки и вскочил на жеребца. Как только сильный голос капитан-лейтенанта покрыл атриум командой «В седло!», Анри первым покинул монастырский двор.