— Хочешь, я посижу с тобой, а ты будешь рассказывать, что там происходит?

— Я не знаю, как долго это ещё продлится, но обещаю, что утром расскажу тебе всё самое интересное, чем бы оно не закончилось, — женщина ласково провела ладошкой по щеке мужа.

— Хорошо. Только не пей слишком много кофе.

— Не буду, — пообещала Агата и снова поцеловала мужа. — Спокойной ночи!

Анри пришлось довольно долго ждать под дверью у дома Фернандо. Всё это время его не оставляла мысль вернуться к тюрьме. Он ещё обдумывал варианты наиболее убедительного разговора с охранниками, когда за дверью послышался шорох. Взвизгнула задвижка, открылось смотровое окошко, и чьи-то глаза пытливо уставились на позднего визитёра, пытаясь в свете фонаря разглядеть его лицо.

— С тех пор, как вы видели меня в последний раз, я ничуть не изменился! — решил ускорить процесс опознания Анри.

Услышав знакомый голос, слуга отпрянул от окошка, и оно закрылось. Зато тут же заскрипели дверные засовы.

— Входите, сеньор, — услужливо распахнул дверь Эмилио.

— Идальго дома? — поинтересовался Анри, идя за пожилым слугой в свою комнату.

— Нет, сеньор. Как вчера вечером ушёл, так до сих пор и не вернулся, — не скрывал беспокойства слуга.

— А что сеньора Селия?

— Сеньора только к ужину вернулась из собора и сразу после трапезы ушла спать.

— Ну что же, я последую её примеру после того, как умоюсь. Вы ведь найдёте для меня немного тёплой воды, Эмилио? — входя за слугой в свою комнату, спросил Анри.

— Да, сеньор, но вам придётся немного подождать, — слуга зажёг свечи и направился к выходу. У самой двери он развернулся и устало взглянул на Анри: — Желаете пока поужинать, сеньор? Могу вам подать хлеб, сыр, колбасы и вино.

— Нет, я сыт. Всё, чего я сейчас желаю — это смыть с себя пороховую копоть и завалиться спасть в чистую уютную постель.

Эмилио понимающе кивнул:

— Хорошо, сеньор. Я скоро вернусь, — и вышел.

В ожидании тёплой воды Анри разделся и, вынимая из своего сундука чистое бельё, заметил бревиарий, подаренный контессой Исабель. Взяв его в руки, он невольно вспомнил, как вспыхнули радостью глаза девушки, когда она услышала его согласие принять приглашение графа Альменара на торжественный обед. Следом пришла мысль о том, что он обещал дочери губернатора откровенно рассказать о своих чувствах к ней. «Как сказать влюблённой девушке, что она нелюбима? — задумался Анри и почувствовал, как жалость, словно поток морской воды в пробоину, хлынула в его душу. — Господи, будь к ней милосердным! Или вложи любовь в моё сердце или не допусти этого разговора!» — вознёс он молитву к невидимому богу, подняв вверх глаза и прижав к груди молитвенник…

Вымывшись, Анри отдал слуге грязную одежду и, вложив ему в руку песо, попросил доставить вещи прачке и позаботится о том, чтобы потом их отправили на «Победоносец». Когда за Эмилио закрылась дверь, Анри опустился на колени перед серебряным Иисусом, распятым на кресте из эбенового дерева, и, завершив вечернюю молитву, поблагодарил сына божьего за чудесное спасение города и с чувством исполненного долга задул свечу. Сладостно растянувшись на тонкой льняной простыне, он прикрылся атласным покрывалом и почти мгновенно уснул крепким сном праведника.

Проснувшись, по обыкновению, с первыми лучами солнца, Анри неспешно оделся, завершив облачение роскошным камзолом и бархатными туфлями с серебряными пряжками. Вместо бережно уложенной в сундук сабли нацепил на перевязь дорогую толедскую роперу и, покрутив в руках простреленную шляпу, насадил её на голову и вышел в коридор. С противоположного конца доносились рыдания сеньоры Селии. Обеспокоенный услышанным, он направился в кабинет Фернандо, откуда через незакрытую дверь и был слышен плач.

Заглянув вовнутрь, Анри увидел подёргивавшиеся в такт всхлипываниям плечи женщины, уткнувшийся в широкую грудь мужа. Обхватив руками шею супруга, простоволосая и босая, лишь в длинной белой рубахе, она показалась Анри спустившимся на землю скорбящим ангелом. Фернандо стоял посреди комнаты с перевязанной головой и молча гладил жену по длинным русым волосам. На повязке, отложном воротнике, камзоле и пышных манжетах рубашки проступала бурыми пятнами кровь.

Повернувшись на звук шагов, он увидел стоящего в дверях друга и со словами: «Ну всё, хватит!» — отстранил от себя жену, взяв её за плечи. Сеньора Селия тут же перестала плакать и обернулась. Увидев Анри, она смутилась и быстро покинула кабинет, закрывая заплаканное лицо руками. Фернандо же, раскрыв объятья, шагнул навстречу другу:

— Как же я рад видеть тебя живого и во здравии! — радостно зарокотал он.

— Я бы хотел сказать тебе то же самое, но моя радость омрачена видом твоей крови, — ответил Анри, обнимая великана.

— А, пустяк, но досадный, однако! Да и не вся она моя, — поморщившись, сказал коммодор. — Это отродье даже стрелять как следует не умеет!

— Ты бы должен был благодарить за это Небеса, а не ворчать, — удивился искреннему недовольству друга Анри.

— Да как же я теперь с укороченным ухом буду? Засмеют ведь все! — продолжал ворчать Фернандо.

— Так тебе что, ухо отстрелили? — с облегчением выдохнул Анри. — А я-то уж было подумал, что тебе дыру в голове сделали!

— Ну, не целое, только самый верх, но кровищи было! — уже успокоившись, развёл руками великан.

Анри улыбнулся:

— Ничего, под шляпой видно не будет, — и уже серьёзно добавил: — Расскажи мне про вчерашний бой.

Коммодор кивнул и вышел в коридор. До Анри донёсся его громогласный голос, отдававший распоряжения слуге. Вернувшись, Фернандо прикрыл дверь и, подхватив друга под локоть, подвёл его к дивану, предлагая сесть. Усевшись рядом, он ненадолго погрузился в раздумья, решая, с чего начать.

— Я позавчера вечером зашёл к Сандро. Накануне в Белиз заходил транспорт из Веракруса, а у меня ведь «Сапсан» без мастера — Хулио после пьяной драки богу душу отдал. Вот я и решил посмотреть — вдруг затесался кто подходящий. Да кроме нашего Энрике никого стоящего там не было. Ну, выпили мы с ним, пожаловались друг другу, что с людьми сложно. Я уже собирался уходить, когда в трактир ввалился какой-то рыбак. Поставил перед Сандро полную корзину лангустов и потребовал выпить, заявив, что этот улов чуть не стоил ему жизни. Видел бы ты, как тряслись его руки! Он едва пиво не расплескал, пока пил! Само собой, и я, и многие другие проявили интерес и потребовали подробного рассказа. Уговаривать нам его не пришлось — он и сам горел желанием поделиться. Начал он с того, как отправился проверить ловушки в бухте Сибун. Добыча была столь велика, что трудяга провозился до темноты. Только когда небо стали разрезать молнии, он понял, что пора домой. Стал ставить парус и тут увидел чудовищный, абсолютно тёмный огромный корабль, надвигавшийся прямо на его лодку. Бедняга испугался так, что чуть за борт от страха не выпал. Он от деда своего, тоже рыбака, ещё в детстве наслушался всяких рыбацких баек. Вот и решил, что это бог моря послал на него восставших из глубин мертвецов, дабы наказать за жадность. Ну, дальше было о том, кому и как он молился, выкидывая оставшиеся не установленными ловушки, и как домой добирался. Да только я уже не очень слушал: начал догадываться. Когда же он дошёл до того, как в проблесках молний увидел поднимавшиеся из воды другие тёмные корабли, мне окончательно стало ясно, что это никакая не армада утопленников, а, должно быть, пираты скрытно подбираются к городу. Тут ввалился Дельгадо — ты должен помнить, это капитан «Чайки». Я подумал и послал его заменить на бой мастера на «Сапсан»: там капитан новый, местных вод ещё не знает, а Дельгадо человек опытный. Потом я разослал всех, кто был в трактире, по гостиным дворам и борделям поднимать экипажи обеих армад по тревоге. Энрике, узнав, что «Чайка» осталась без капитана, попросился на бриг. Предложил оставить «Победоносец», стоящий в доке без пушек, на идальго де Брисуэлу. Я согласился. В трактире делать больше было нечего, и я отправился в форт, разделить свои опасения с сеньором Франсиско. Комендант пообещал информировать губернатора и усилить наблюдение за морем, я же двинулся на «Альбатрос». К сожалению, мы успели подготовиться к бою лишь к рассвету, но к тому времени враги уже успели пройти мимо нас, воспользовавшись норд-тень-вестом, который подняла гроза. На рассвете часть их кораблей, лавируя, отправилась дальше, к крепости, а остальные попытались забрать у нас ветер и закрыться нами от фортовых пушек. К счастью для меня, с «Орки», вернувшейся из крейсирования только накануне вечером, не успели снять пушки, а «Воин» и «Отважный» уже вышли из дока и стояли на рейде, более или менее готовые к бою. Первой снялась с якорей «Орка» и пошла навстречу приватирам. У них было больше кораблей, и они, развернувшись, шли на нас полным ветром. Бедняге пинку здорово досталось, да и «Альбатросу» было не просто — дав залпы картечью, эти койоты бросились на абордаж сразу тремя кораблями. Знали, мерзавцы, что у нас снимают пушки на усиление укреплений, пока мы в порту, и что на кораблях остаётся лишь пара офицеров, немного опытных матросов и охранники. Я видел в зрительную трубу их радостные рожи, ожидавшие богатый приз. Да не тут-то было! — блеснув глазами, недобро усмехнулся коммодор. — Видя это, мне на помощь отправили абордажников с «Коршуна» и «Сапсана» на баркасах. Да и «Беркут», успевший тоже сняться с якоря, встал бейдевинд и открыл по приватирам огонь. Чуть позже подоспели «Воин» и «Отважный». Им довольно быстро удалось «пустить под горизонт» один из фрегатов, а «Чайка» с «Оркой» вели перестрелку с пиратским пинком. К тому моменту взявшие нас на абордаж два фрегата уже остались без флагов, а бой перекинулся на бригантину, притянутую к одному из этих приватирских кораблей. Ещё одна бригантина получила от галеонов пробоину прямо над ватерлинией и начала гореть. Это отродье воспользовалось ею как брандером[128] и направило на «Альбатрос». Даже если бы я увидел горящую бригантину сразу, нам бы это не помогло — мы были крепко сцеплены с приватирскими фрегатами. Моё сердце сжалось от надвигающейся неизбежности, — Фернандо сжал руку в кулак и посмотрел на него, словно это и было его сердце. — Но у меня даже не было времени оплакивать мой корабль — мы оттеснили этот английский сброд на первую бригантину, и они бились отчаянно, словно крысы, загнанные в угол. Добивая последнего, я услышал ужасающий треск ломающегося дерева гибнущих кораблей, — громкий голос коммодора внезапно стих.