После этой операции юного, вновь посвященного воина обривают, как мужчину, оставив только на темени пук длинных волос, которые завязываются узлом на верху головы и украшаются орлиными или лебедиными перьями. Затем юные воины поступают в руки татуировщиков, которые начинают с того, что вырисовывают у каждого из них на груди какую-нибудь эмблему — кобунг его семьи: у одного — кенгуру, у другого — какую-нибудь птицу или даже растение; затем уже татуировщик разрисовывает и остальные части тела иероглифическими знаками, так как каждый из изображенных знаков имеет свое специальное и вполне определенное значение; так, например, один молодой воин пожелал изобразить на своем теле всю историю своего племени.
После всего этого остается только дать имя каждому вновь посвященному воину — имя, соответствующее его новому званию и заменяющее то, которое он носил со дня своего рождения по сие время.
Личной собственности у нагарнуков не существует: территории, принадлежащие всему племени, представляют общее достояние всех. Крааль, или хижина, также представляет общую собственность всей семьи, личную собственность воина составляет только его оружие, а у женщины — ее уборы, браслеты и сережки.
Таким образом, все события в жизни нагарнука, начиная с его рождения и кончая смертью, освящаются огнем, — и этот Священный Огонь, без всяких союзников — идолов, фетишей или чего-нибудь в этом роде, — является единственной святыней, единственным символом религиозных верований нагарнуков.
Моту-Уи, или Высший Дух, однажды отрезал край солнца, этого огненного шара, и, загасив этот отрезок, разломал его надвое; один обломок образовал землю, другой — луну. Бог бросил их в пространство, затем дунул на землю, и на ней народились люди; в то же время дуновение его раздуло искру, еще тлевшую в недрах земли. Тогда один из обитателей земли тотчас же воспользовался этою искрой, чтобы разжечь палицу, которую он держал в своей руке; таким образом человек завоевал огонь, который с того времени свято хранится нагарнуками.
Человек, сберегший Священный Огонь, получил предписание от остальных людей вечно блюсти его и не давать ему угаснуть, после чего эта священная обязанность стала наследственной в его семье, переходя преемственно от отца к сыну. Так как человек этот неотступно стерег и поддерживал огонь для общего блага, то остальные люди обязались охотиться для него, ловить рыбу и доставлять ему все необходимое для жизни. Его хижина, особа и вся его семья считались священными и неприкосновенными даже во время войны, и чтились не только нагарнуками, но даже и враждебными им племенами, даже бродячими, кочевыми австралийцами.
Луна была предназначена Моту-Уи служить местопребыванием умерших. Но не все попадали беспрепятственно в это блаженное жилище мертвых. Для того чтобы переселиться туда, тело покойного должно быть сожжено, чтобы очиститься огнем, а душа, витая над погребальным костром, ждет очищения своего тела, чтобы снова войти в него и переселиться в страну предков. Но если покойный жил дурно, то есть совершил в своей жизни какие-нибудь крупные проступки, то он не мог вновь войти в свое мертвое тело; в последнее тогда входила чья-нибудь другая блуждающая душа, окончившая срок своих скитаний, а он был обречен в свою очередь блуждать в пространстве в образе каракула, или призрака, до тех пор, пока не искупит своих вин и не сможет в свою очередь воспользоваться чужим телом.
Посмертные жертвоприношения, совершаемые сыном умершего, обладали свойством в значительной мере сокращать срок скитаний грешной или преступной души; вот почему для каждого нагарнука было чрезвычайно важно не умереть без наследника; отсюда произошел обычай дарить умершему сына, если он не оставил его после себя.
Ежегодно, в день годовщины смерти своего отца, старший сын в семье должен был сооружать небольшой костерок, по образу погребального костра, зажечь его огнем от Священного Огня и исполнить с благоговением весь похоронный обряд, повторяя это ежегодно в день годовщины смерти отца.
В тех случаях, когда умерший был холост, все погребальные обряды над ним по его душе совершал его ближайший родственник, а за неимением родственников мужского пола — его ближайший друг.
После каждого боя, как бы ожесточенна ни была война, обе стороны по соглашению устраивали перемирие, чтобы успеть убрать мертвых и исполнить над ними похоронные обряды.
Как видно, все это не глупо, не смешно и не столь дико, чтобы ставить австралийцев на более низкую степень развития, чем остальных дикарей, и не признавать за ними человеческого достоинства. Напротив, в их верованиях есть даже нечто возвышенное и благородное, чего мы не встречаем у других дикарей. Животные и растения после своей смерти также, по их верованиям, переселяются на луну; отсюда произошло верование в кобунгов.
Кобунг — это добрый друг. Кобунгом, конечно, должен быть каждый человек, вернувшийся из страны предков. Но это совершенно исключительные кобунги, обыкновенно же каждая семья имеет своего кобунга, или своего доброго гения; таковым является первое животное или растение, какое старший сын встретит или заметит в течение первых трех дней после смерти отца. Это кобунг, посланный ему отцом, который, переселившись в блаженную страну предков, куда переселяются и животные, и растения, выбирает для своего сына какое-нибудь из этих животных или растений и посылает его на землю как гения-хранителя своей семье. Отсюда произошло совершенно ошибочное мнение, будто австралийцы боготворили животных и растения. Они не боготворили, а чтили только кобунга своей семьи.
Как уже было сказано, все нагарнуки хорошие мужья и отцы семейств, что довольно редко даже и не у дикарей; еще удивительнее, какое место занимала у них женщина как в семье, так и в общественных делах. Не говоря уже о том, что в семье и в доме она — полновластная госпожа, что она по своему усмотрению воспитывает детей и что право матери на детей признавалось выше прав отца на них, — вообще женщина у австралийцев отнюдь не была рабой, а равноправной гражданкой своего племени. Девушке предоставлялось право избирать себе мужа точно так же, как юноше — избирать себе жену, и лишь после того, как будущая чета входила в соглашение между собой, родители с той и другой сторон вступали в переговоры и решали условия брака, после чего устраивалось похищение якобы вооруженною силой избранной невесты. Женщина-мать считалась более тесно связанной со своими детьми, чем отец, что видно уже из того, что девушка до брака, а юноша до посвящения в воины носили не имя отца, а имя матери; так, например, говорили: сын Угрананы, дочь Упавы и т.д.
Женщины всегда поддерживали друг друга во всем и крепко стояли одна за другую. Так, если случалось, что одна из них подверглась дурному обращению со стороны мужа, что было совершенно исключительным явлением, то все женщины племени брали за руки своих детей и уходили с ними в лес; ни одна не оставалась в деревне, и тогда мужчины принуждены были посылать к ним посольство и подчиниться тем условиям, на каких женщины соглашались вернуться.
Кроме того, существовал еще совет старейшин-женщин, с мнением которого всегда справлялись, когда подымался вопрос о том, чтобы вырыть топор из-под порога хижины, иначе говоря, начать войну. Женщины пели воинственные гимны, возбуждая мужество своих мужей и сыновей; они же воспевали их победы и славу, встречая победителей; наконец, они же казнили и замучивали насмерть изменников, трусов и пленников.
Любопытным является манера объявления войны у нагарнуков; эта манера опять-таки говорит в пользу их умственного развития. Обычными причинами начала военных действий между двумя племенами являлись или захват охотничьей территории одного племени другим, или предательское убийство одного из детей племени. Когда Совет Старейшин, под председательством старейшего из вождей, решал, что оскорбление, нанесенное племени, требовало возмездия, то к врагу отправляли трех послов: один из них нес, вместо знамени, шкуру кенгуру, привешенную к копью, другой — топор, а третий — соты меда. Для их встречи собирался Совет Старейшин враждебного племени и выслушивал их претензии. Несший знамя обыкновенно излагал подробно, образно и красноречиво все вины врага, на которые имели основания жаловаться его соперники, за тем ставил перед Советом мед, клал топор и добавлял одно только слово: «Выбирайте!»
