— Вступать с вами в борьбу! — воскликнул Иванович с притворным удивлением. — Да я и не думаю об этом!

Он отлично сознавал, что был бессилен против Красного Капитана и что его планы нуждаются в содействии этого гениального человека, расположение которого ему нужно было приобрести во что бы то ни стало ради осуществления своих дальнейших планов.

— Я опасался только, что ваше пристрастие к французам может побудить вас отказать мне в обещанном вами содействии при поимке графа, но раз вы беретесь сами доставить его в Петербург, то я считаю миссию свою оконченной. Раз вы так дорожите жизнью графа, то этого достаточно, чтобы ее пощадили даже в том случае, если бы его смерть была в интересах всего общества Невидимых. Поверьте, между вашей дружбой и моим долгом как члена Невидимых я не стал бы колебаться ни минуты! Впрочем, интересы общества Невидимых и ваши вскоре сольются, так как всесильный Великий Невидимый избирается только на 10 лет, а срок десятилетия настоящего Великого Невидимого через несколько месяцев кончается, и тогда я берусь совместно с несколькими товарищами добиться избрания вас на его место: ведь кто, кроме вас, может с честью занимать этот высокий пост? Есть люди, самой судьбой предназначенные для того, чтобы властвовать и повелевать!

Польстив таким образом чувству гордости и самолюбию Джонатана Спайерса, Иванович сделал ловкий ход.

— Я так и знал, что мы в конце концов сговоримся! Я был несколько резок, быть может, но вот вам моя рука в знак дружбы. Я все-таки никогда не забуду, что вы первый поверили в бедного изобретателя, и это связывает нас на жизнь и смерть! — сказал Красный Капитан.

Иванович схватил его руку и крепко пожал ее, а на глазах его блеснули слезы.

— Я ошибся в вас, Иванович, — говорил Спайерс, заметивший эту слезу, — вы порядочный человек!

Ловкий казак внутренне торжествовал: как все демонические натуры, капитан был грозен и неумолим, когда ему противоречили, и мягок и податлив до слабости, когда ему льстили, и он полагал, что эта лесть исходит от искреннего чувства. Но наряду с этой слабостью, порожденной в нем его громадным честолюбием, Джонатан Спайерс был человек необычайной энергии, чуткости и проницательности, позволявшей ему по малейшим признакам угадывать истину. И сколько он ни насиловал себя, но чувство недоверия к Ивановичу постоянно брало в нем верх.

Между тем добиться всеми средствами, чтобы Джонатан Спайерс доверил ему управление «Лебедем» или «Осой», что, в сущности, являлось равносильным управлению самим «Римэмбером», так как два спутника его являлись во всех отношениях его точной копией, и затем преспокойно убить капитана во время сна, уничтожить его труп и остаться единственным владельцем «Римэмбера» и обладателем тайны его управления было теперь единственной целью Ивановича,

— целью, к которой он шел неуклонно и настойчиво.

Но с другой стороны, капитан Спайерс отлично сознавал, что его грандиозное изобретение является завидным для многих и собственная жизнь отныне зависит главным образом от его умения сохранить свою тайну.

Между тем ему необходимо было иметь второго самого себя, которому он мог доверить участь своего судна и свою собственную, человека, безгранично ему преданного, человека бескорыстного, неподкупного и неумолимого. Иначе он был осужден никогда, ни на минуту не расставаться со своим «Римэмбером». Естественно, что правительства всего мира рады были воспользоваться случаем овладеть капитаном, как только он сойдет со своего «Римэмбера», и, лишив этого колосса его души, уничтожить его, как простую груду металла. Имея же надежного заместителя, который бы явился отомстить за него или вызволить его с грозным «Римэмбером», капитану нечего было бы опасаться никаких врагов в мире. Сознавая все это, Джонатан Спайерс в минуту откровенности сообщил свои мысли Ивановичу, который при этом вздрогнул от невыразимой радости, но ничем не подал вида, соблюдая необходимую осторожность.

— В самом деле, — согласился он, — без такого доверенного заместителя вы точно Прометей, прикованный к своей скале!

— Да, но где найти такого человека, которому я мог бы так безгранично довериться, чтобы отдать в его руки и свою судьбу, и судьбу моего великого «Римэмбера»?

— Если бы вы захотели, то я мог бы быть этим человеком, — хотел было воскликнуть Иванович, но воздержался, сознавая, что капитан никогда не доверится человеку, в котором заподозрит желание стать его заместителем.

— Человек, которого вы изберете, — заметил он, — будет нести тяжелую ответственность; но главное, этот человек должен быть вам безгранично предан, должен любить вас больше, чем себя!

При этом Джонатан Спайерс взглянул на него своим проницательным, испытывающим взглядом, но не сказал ни слова.

На этом разговор и кончился и с тех пор больше не возобновлялся. Капитан изучал почву под своими ногами и если, с одной стороны, чувство признательности говорило в пользу Ивановича, то с другой — чувство недоверия и какого-то инстинктивного отвращения к этому человеку решительно говорило против него.

Таким образом, ситуация создалась щекотливая, и можно было с каждым днем ожидать драматической развязки.

Тем временем приготовления к предстоящему торжеству и на прииске, и в нагарнукской деревне шли своим чередом, и Оливье настолько был поглощен ими, что время до вечера прошло незаметно.

Около двух часов пополудни великий вождь Виллиго вошел в хижину своего верного Коанука, который с ним почти не расставался.

Прошло уже более года, как Виллиго смыл краски со своего лица и жил спокойной, мирною жизнью частью среди своих единомышленников, частью среди своих белых друзей, проводя добрую половину своего времени во Франс-Стэшене, охотясь и рыбача с Оливье и другом своим Диком.

С того момента, как он справил страшную тризну по Цвету Мелии, уничтожив чуть не всех лесных бродяг, в душе его воцарились мир и спокойствие, и сумрачный, грозный вид его сменился ясным, приветливым и гордым взглядом, какого раньше никто не видал у него.

Гостя во Франс-Стэшене, Виллиго иногда в угоду своим друзьям надевал на себя белые полотняные штаны и куртку, но не носил ни обуви, ни шляпы. Он садился за стол со своими друзьями, но не признавал ни вилок, ни ножей. После вкусного обеда он охотно садился в спокойное кресло-качалку и дремал, как добрый французский буржуа, почивший от своих дел. Но временами его горячий взгляд ясно говорил, что воинственный пыл не угас в его груди, что каждую минуту в нем может проснуться неустрашимый грозный воин, и громкий клич «Вага! Вага!» огласит воздух.

Никто не мог предвидеть, как скоро этому суждено было случиться и как близок был момент, когда его друзьям должна была понадобиться вся его ловкость, мужество и энергия.

Несколько дней тому назад скваттер Вальтер Кэрби со всем своим семейством прибыл во Франс-Стэшен для присутствия на празднике в честь Дика; кроме того, друзья отправили Виллиго в страну нготаков с приглашением Джону Джильпингу. Старый вождь отправился туда в сопровождении своего неразлучного Коанука, и некоторое время спустя они вернулись с письмом от англичанина, адресованным на имя Оливье.

Письмо это было следующего содержания:

«Дорогие друзья!

Я получил ваше приглашение через посредство старого друга Виллиго и его молодого и прекрасного спутника, любезного Коанука. Весьма одобряю вашу мысль отпраздновать с надлежащей торжественностью день рождения высокочтимого и достоуважаемого джентльмена, получившего при крещении имя Дика и впоследствии украшенного современным прозвищем Канадца. Вам достаточно известны, я полагаю, мои чувства к нему и ко всем вам, чтобы быть уверенным, что я был бы весьма счастлив присоединиться к вам с моим кларнетом и усладить ваш слух звуками мелодичной музыки.

Но я не могу отлучиться из селения нготаков без опасения предоставить их на забаву Вельзевула, Люцифера и Астарота в образе католического проповедника, который бродит теперь окрест их, готовый внести в австралийский буш свою безбожную ересь и посеять плевелы там, где я сеял чистую и добрую пшеницу.