В этом не было логики, Наташа понимала, что ее нет. Но сердцем чувствовала – это может быть правдой.

Нет, это не должно быть правдой! Это чепуха!

«Успокойся,– приказала себе девушка,– отец Егорий мог умереть по тысяче причин. Никто же не сказал, что его убили! Или сказал? Чушь. Глупости. Андрей уехал по делам. Он заранее предупредил, что не будет ночевать. Все нормально».

Нет, не нормально. Потому что отец Егорий – мертв.

«Господи,– попросила Наташа.– Не отнимай его у меня!»

Внутри зияла пустота. Холодная, как космос.

Наташа, не испытывая ровно никаких чувств, взяла блокнот и прочитала четыре последние строчки:

Ей смутно помнилось, что раньше они были другими. Но сейчас это не имело ровно никакого значения.

Наташа взяла ручку.

Это был конец. Больше добавить было нечего. Наташа отложила ручку и внимательно, как чужое, прочла все стихотворение от начала до конца. Затем подумала немного, снова взяла ручку и решительно вычеркнула:

«Уже – навсегда».

Снова прочла все, от первой строчки… Да, так было лучше.

Наташа выключила телевизор, разделась и легла в постель. Через несколько минут она уснула. Снов в эту ночь она не видела.

Хан неторопливо отвел руку назад и ударил Ласковина в лицо. Андрей упал на спину. Хан поднял его – и ударил еще раз. Широкое лицо его при этом было абсолютно спокойно. И от этого безразличного выражения казалось еще страшнее.

– Эй, ты! – не выдержал Митяй.– Хорош! Ты, слышишь? Хорош, я сказал! Все, ты выиграл!

Хан, казалось, оглох. Он ударил в третий раз. И в четвертый.

Митяй схватился за канат: он не станет смотреть, как убивают его друга!

Сразу три пары рук вцепились в него. Трое охранников, подскочив, потащили Николая назад. Привычное дело: не в первый раз кто-то из зала пытается вмешаться в бой.

Митяй стряхнул с себя охранников… и деревянная дубинка с треском опустилась ему на затылок.

…затылок Андрея с сухим стуком ударился об пол. Он не почувствовал боли. Он вообще ничего не чувствовал.

Зимородинский перестал дышать. Он видел, что Андрей еще жив. Он видел незримые огненные языки, пляшущие на Ласковиным. Боковым зрением Вячеслав Михайлович увидел, как удар по голове свалил Николая. С ним самим так легко не справились бы.

Хан ударил еще раз, и желтые языки над телом Андрея, огонь, который видел только он, Зимородинский, сгустились и образовали подобие человеческой фигуры. Вячеслав Михайлович наблюдал за происходящим с острым любопытством. Он видел, как умирают люди, но ни разу не видел, чтобы они умирали – так. Нет, он не будет вмешиваться. В конце концов, смерть… это только смерть.

– Здравствуй, владыка,– сказал двойник, наклоняясь над ним.– Скоро мы будем вместе. Все – вместе. Мне жаль, владыка!

– Я проиграл? – спросил Андрей, глядя на зеленые ветви над головой двойника.– Я проиграл и мертв?

– Еще нет, владыка,– глаза у двойника были не насмешливые, как в прошлую встречу, а какие-то… жалостливые.– Еще нет. Но – скоро.

– Я не хочу,– прошептал Андрей. Острая неожиданная боль пронзила его.

– Наташа!

Лицо двойника начало расплываться, так, словно глаза Андрея наполнились слезами. Листья над ним слились в однотонный зеленый фон.

– Я не хочу! – напрягаясь, крикнул Андрей.

– Ты – владыка,– голос двойника доносился, как сквозь вату.– Ты – владыка. Платить…

…Боль обожгла тело. Боль охватила его целиком. Огонь! Его окружал огонь!

Горький тяжелый дым вспучивался и завивался мазутной паклей. Черными полосами застилал глаза и режущим зудом отзывался в легких. Тяжелый черный дым и светлые легкие языки пламени. Они вспрыгивали снизу, в дрожащий воздух, алчно сглаживали кожу, волосы на которой сворачивались от жара. Пламя и боль.

Андрей был привязан к столбу, привязан тяжелой длинной цепью за вывернутые в локтях руки. А внизу раздавался треск пожираемых огнем поленьев.

Андрей видел, как пламя лижет его поджатые ноги, чувствовал жар его, нестерпимый, исторгающий вопль из набитой сгустками копоти груди. Андрей горел!.. И не сгорал! Огонь был настоящий. И боль была – настоящая. Но кожа, к которой льнули почти бесцветные языки, не вздувалась пузырями, не обвисала черными лохмотьями. Только дым, плотными клубками вырывающийся из огня вверх, и дрожащий от жара воздух, за которым фигуры, собравшиеся поодаль, неподвижные огромные всадники и те, кто толпился за ними, дергались, как в бесовской пляске.

Ярость и боль. Но боль – сильнее ярости. Андрей закричал. Он весь изошел в этом крике. Он кричал так, что перестал чувствовать даже боль, перестал чувствовать тело, он словно воспарил над огнем, над землей вместе со своим нечеловеческим воплем. Он взлетел… и немыслимо напрягшееся тело его рванулось следом, вверх, из пламени – к небу.

Страшно заскрежетала железная, крюком прихваченная к столбу цепь, небо переворачивалось, кренилось, менялось местами с землей. Андрей успел увидеть, как подались назад всадники… а потом земля встала дыбом, вскинулась торчком и грянулась на него.

– Бэр! – сказал чужой голос где-то наверху.– Бэр!

Андрей лежал ничком. Земля под ним оказалась холодной и мягкой. Грязь. Холод был приятен. Но Андрею не было хорошо. Непомерная тяжесть давила сверху, на спину, на позвоночник, не давая вздохнуть.

– Бэр!

Андрей увидел черный сапог с широким приплюснутым носком. Носок этот грубо толкнул Андрея в щеку.

– Бэр! – еще раз повторил чужой голос.

Андрей уловил в нем страх. И понял: сейчас его добьют.

Андрей не боялся смерти. Но знал: умирать ему нельзя. Нельзя. Но его убьют…

Тяжесть, приплюснувшая его к земле, носок сапога, похожий на клюв утконоса, холодная грязь, залепившая пол-лица…

Извиваясь как червь, Андрей пополз вперед. Сапог ударил его в шею, но боль только подстегнула. Рывок, еще рывок, и тяжесть скатилась со спины. Андрей перевернулся на бок, увидел черный опаленный столб, длинную цепь на своих руках, широкие, облепленные грязью копыта лошадей. А прямо над ним, расставив ноги, стоял человек в черных латах. Человек, бивший его сапогом. Человек, назвавший его «Бэр».

Андрей увидел его длинное костистое лицо (шлем человек держал под мышкой) и возненавидел это лицо сразу и навсегда. И понял, что убьет этого человека.

Андрей поднялся. Ему казалось, он делает это медленно, но длиннолицый оказался еще медлительнее. Андрей увидел, как шлем выпал у него из-под руки, увидел, как длиннолицый схватился за рукоять меча, увидел сам меч, наполовину вынутый из ножен… Цепь, сковывающая руки Андрея, черная от копоти, рассекла воздух – длиннолицый отшатнулся, но опоздал. Андрей прыгнул вперед и набросил лязгнувшую петлю на белую торчащую из стального ворота шею. Рывок – и хруст свернутого позвонка. Меч длиннолицего оказался у Андрея в руках. Он взмахнул тяжелым клинком… и направленный в грудь наконечник копья, обрубленный, упал в грязь. Андрей пригнулся и рубанул мечом сбоку по лошадиным бабкам, ниже кольчужной завесы, услышал, как закричал искалеченный конь, и сердце пронзила жалость. И ярость за то, что пришлось сделать. Андрей метнулся вперед , в расстроенную шеренгу, в гущу и тесноту лошадиных тел, вырвал одной рукой из стремени ногу ближнего всадника, напрягся – ноги по щиколотку ушли в грязь – и вытолкнул вверх тяжеленное, в железной скорлупе, тело. Прыжок – и вот он уже сидит на широкой спине коня, в седле с непривычно высокими луками, и меч длиннолицего описывает широкие круги. И цепь со скрежетом вращается вместе с ним.