— А старшой мой ненаглядный? — тихо молвила она, впившись взглядом в размашисто шагающего к ней Драговита

— Ну, этого пентюха ты довольно знаешь, — понизил голос и Перунка. — Сколь он у Баиры кровушки повыпил, так за лето не рассказать. Первые два лета держал ее подале от себя. Все ломался, будто дело надо делать. Да зависть к Парвиту его все ж доконала. И уж тут-то он, словно с привязи сорвался. Так-то они с Баирой любились, что мужики их стали гнать прочь от костра. Указали свой костер ладить подале в сторонке. Благо, первый выводок твоих разлюбезных волчиц уж второе лето доживал. Сторожей у нас поприбавилось. Видала, при какой стае мы нынче состоим? Это оба их выводка у нас тут. Так и вынянчили их в седлах под парками. Вукена поначалу-то страшно ругалась — еле и сладил с ней. А Вуксана ничего. Разом попривыкла к детишкам лишь кормить прибегать да вылизывать.

— Да вовсе оборзели! — нарочито возмутился Парвит, плюхаясь на сокуй рядышком с сестренкой. — Наделали детишек и втюхали нам, будто отцам законным. Мол, радуйтесь на прибыток, да сторожите его по совести. А мы вам еще наплодим для больших радостей.

— Да ладно тебе, — добродушно хмыкнул Драговит, присаживаясь по другую руку от Мары. — Не в тягость же было. А волки и впрямь кстати пришлись. Вы чего тут затаились? — сощурился он на богов. — Иль чего замыслили?

— Чего сразу: замыслили? — надулся Перунка. — А то нам после разлуки и обсудить нечего. Мы тоже соскучиться можем, чай не бездушные.

— Ну-ну, — выгнул бровь Драговит. — Стало быть, можно посчитать, что вы уж вдосталь намиловались. А потому и в дорогу не худо бы снаряжаться. Что-то мне уж зудит скорей до дому добраться. Да и Рагвитка на дыбы встал. Дескать, тащи сюда наших Пресветлых, коль не желаешь тут зимовать в двух шагах от дома. А то ведь они времени не чуют, — хитро усмехнулся он.

— Не чуем, — покаянно признала Мара и тяжко поднялась: — Домой, так домой.

— Как племяшку-то наречем? — нежно обнял ее подскочивший следом Парвит.

— Соней, — вылез наперед Перунка. — Она всем вашим снам хозяйка. И на особицу страстным, после коих вы подымаетесь в поту и с глупыми рожами.

Вот и направились эти двое к коням, перешучиваясь и переругиваясь. Мара с Драговитом неспешно следовали в десятке шагов за шалопутами. Старшой брат бережно поддерживал сестренку в тягости, чуя, как нелегко ей дался путь сюда, на встречу с ними. Недаром Ирбис так горячился — есть от чего. Страшился Черный лебедь за свое дитя, хоть и ведал, что по правде и не его это дочь. Но, кто убедит отца в обратном? Соня есть и до последнего его дня останется Ирбису дочкой…

— Она его и сейчас уже отличает, — подтвердила Мара братнины думки. — Знаешь, я и сама не ожидала, что она так к нему привяжется. К добру ли, не ведаю, но мешаться в их любовь не лезу. Ирбиса судьба и так обошла, как он со мной связался. Не видать ему своих детей. Разве, найдет то счастье с кем другим? Я его в том не окорачиваю… Чего ты?

Драговит и не думал прятать в бороде ухмылку, ответил прямо:

— Это вряд ли. Уж больно сильно ты его присушила. Хотя…, конечно, коли ты его обморочишь да заставишь с кем сойтись…

— И обморочу, и заставлю, — холодно отрезала Мара, крепче вцепляясь в его руку. — Каждому мужику нужен сын. Баира-то, небось, твоего скоро тебе подарит. А чем Ирбис хуже?

— Ох, и устроит же он тебе взбучку, — хмыкнул Драговит, приглядываясь к возившемуся вдали с конями зятьку.

— Ты серьезно? — удивилась богиня смерти.

И оба расхохотались: она мысленно, выдавив из себя нарочитую улыбку, а он, задрав голову, на весь белый свет во всю свою богатырскую мощь.

…………

Мара была более чем довольна тем, как на данном этапе складывались ее дела. Вживание приведенных с запада бывших рабов протекало планомерно и успешно, в основном, благодаря Живе с Лелей — сама она встревала в конфликты лишь по их распоряжению. Да и то, не демонстрируя свое участие — богиня смерти, разбирающая бытовые дрязги смертных, привносит в ситуацию еще больше беспорядка. Люди с завидным упорством, достойным более полезного применения, предпочитают верить в то, что инструменты ее воздействия на них ограничены: либо неизречимые муки, либо скоропостижная кончина. Опять эти их парадоксы мышления! С одной стороны, она у них и справедливая, и милосердая, и вообще замечательная во всех отношениях — их благородная беспристрастная смертушка. С другой, по их мнению, она никак не может выйти за рамки своей роли со всей ее атрибутикой. Нет, в принципе этот частный случай в природе их мышления она уже детально разобрала: земля не может возродиться по весне, если не умрет зимой. В том же духе и люди не смогут рожать детей, если не будут стариться и умирать — цикличность процессов воспроизводства незыблема для всех. И, осознавая это, люди весьма уважительно относятся к той, кто убирает их со сцены жизни, но любить ее не могут — эгоизм не позволяет. А вот Живу, которая не может осуществлять свои функции, пока не поработает Мара-Марена, они обожают…

Перунка, как всегда беспардонно нарушив ее мысленное уединение, насмешливо осведомился, не желает ли и она обрести подобное обожание? Маре немедленно представился тот хоровод воздыхателей, что неизменно крутился вокруг Живы с Лелей. Она внутренне содрогнулась, примерив его на себя. Пожалуй, координатор высшего уровня приложения едва ли не впервые в этом мире содрогнулся, поспешно отгоняя ужасные видения. Нет, подобная форма взаимоотношения с обществом ей подходит менее всего. Она не способна уделять людям такие колоссальные объемы внимания, реакцией на которые и является та самая благоговейная привязанность. На фоне затрат отдача за усилия моментально обесценивается, безостановочно перекатываясь через нулевую отметку и уходя в отрицательную область оценки. Перун вполне серьезно согласился с ней, поскольку и сам был не великим мастером служения окружающим в ущерб себе. Это ученые в силу своей предрасположенности к познанию не ощущают подобной ущербности, а он в рамках своих профессиональных задач никогда не имел, да и не ощущал необходимости к расширению контактов с прочими разумными.

Они еще долго обсуждали эту небезынтересную тему, пока их спутники не потребовали от богов концентрации внимания на процессе передвижения по пересеченной местности на довольно таки капризных животных. Особенно, если учесть, что богиня беременна и должна остерегаться падений с высоты. А бог же у них просто болван, так и не освоивший основные правила безопасности в этом мире. И все потому, что с раннего детства торчал в седле у старших, которые и обеспечивали ему эту самую безопасность. Потому и не привык надлежащим образом следить за дорогой, за конем, за окрестностями и за собой недоделанным.

…………

— Не, отец, как хошь суди, а что-то тут не так. Я ж не один такой глазастый. И Палюд мне на то указывал, да только все как-то вокруг да около. Внятно не растолковал, но намеками попотчевал. Дескать, не стоит нам шибко-то уповать на богов. Верней оно будет самим думать да поворачиваться. Мол, боги, коли что, за нас встанут горой, но то по крайней нужде. А со всем прочим самим управляться придется.

Недимир попытал глаза Деснила, запрятанные в прищуре и невесть куда смотревшие. Слушает ли его наставник? Или по перенятому у богов обычаю помалкивает да свои думки гоняет.

— Чего таращишься? — хмыкнул старик. — Гадаешь, чем я тут занят, покуда ты передо мной распинаешься? Так не гадай. Слушаю тебя. И со всем вниманием. Вот только досады твоей не уразумею. Боги тебе полноту воли оставляют. Иль не любо тебе подлинным вождем быть, а не палкой безвольной в божьих руках?

— Любо-не любо, — проворчал Недимир, досадливо скребанув точилом сверх меры по лезвию ножа. — Тьфу ты! Будто о бабах балаболим. При чем тут мои-то радости? Я уж и не упомню, когда о них прежде дела думал. Сам же тот обычай в меня и вколачивал, сколь себя помню. А мне володение людьми не шибко-то и в радость. Выгоды с комариный нос, а жизни никакой. Женка вон уж и рычать на меня давно бросила, дескать, заел я ее жизнь начисто. Дескать, мужика в дому ровно и нет вовсе. Слышь, чего заявила-то? Будто морду мою бесстыжую начисто позабыла. И коли встретит где, так мимо пройдет, не признав.