Какие из этого можно сделать выводы? Если не считать не очень распространённых обеих «Матильд», то с британскими танками бронетехника СССР, даже без нашей помощи, будет сражаться почти на равных. А вот с «французами» могут появиться серьёзные проблемы. Как раз из-за их более толстой, чем у «англичан», брони. И это притом, что бронирование самых массовых советских танков Т-26 и БТ разных модификаций совершенно не защищает от танковых и противотанковых орудий противника.

29

Ульрих Граф, 16 июля 1939 года

С гибелью человека, для которого я был верной опорой во время подготовки Национальной Революции, перевернулась и моя жизнь. Рана от пули полицейских оказалась тяжёлой, и целых три месяца я провёл в тюремном госпитале, пока готовился суд над участниками нашего выступления. На скамье подсудимых я так и не оказался, но жизнь пришлось начинать сначала: Адольфа Гитлера, телохранителем которого я был, нет в живых, мой колбасный бизнес разорён, продолжать карьеру профессионального борца не позволяют последствия ранения. Так что в течение первых двух месяцев я жил лишь на пожертвования друзей и знакомых.

Потом потихоньку удалось восстановить лавочку, а благодаря авторитету, который я снискал, пытаясь закрыть собой фюрера, уже через два года я вошёл в состав городского совета Мюнхена. После возвращения из Австрии Германа Гёринга, тоже получившего там, на Одеонсплатц, два ранения, второй человек в партии, впечатлённый моим поступком, предложил мне стать теперь его телохранителем. Но я, увидев, что Гёринг не предпринимает никаких шагов к возрождению запрещённой правительством партии, отказался, сославшись на ухудшившееся из-за раны здоровье.

Гёринг никогда не был человеком нашего круга. Родился в семье дипломата, детство провёл в замке, подаренном его отцу евреем, любовных отношений с которым его мать даже не скрывала. Да, во время Великой войны дослужился до чина капитана и прославился тем, что сбил 22 самолёта врагов. Но после возвращения из эмиграции в связи с амнистией участников Национальной Революции охладел к политике и с головой ушёл в бизнес.

И не он один разочаровался в Нашем Деле. Так полностью отрёкся от него генерал Людендорф, шедший рядом с фюрером навстречу полицейским цепям. Остались в Австрии и Швейцарии некоторые другие видные партфункционеры.

Но в стороне от процессов национального возрождения я не остался. На меня вышли люди из организации «Консул», созданной одним из активнейших участников выступления Каппа и Лютвица в 1920 году майором Пабстом. Пабст позиционировал себя не как национал-социалист, а как фашист, очень тесно сотрудничал с австрийскими фашистами и партией Муссолини. Прикрываясь службой в концерне «Рейнметалл», он создал тайную боевую сеть «Консул», занимавшуюся нападениями на французских оккупантов в Рейнской области и покушениями на германских политиков-соглашателей и «красных» по всей территории Фатерланда. А лавка скромного мюнхенского колбасника Ульриха Графа, была в этой сети явкой для его людей.

«Звёздным часом» «Консула» стали боевые столкновения патриотов с коммунистами и социалистами, которые некоторые даже называют гражданской войной. Потом было противодействие польским интервентам в Восточной Пруссии, Силезии и Померании, временно примирившее Вальдемара Пабста с правительством. На фоне этой борьбы к нему примкнул даже военный руководитель «Капповского» выступления генерал Лютвиц, после амнистии 1925 года уединённо живший в Бреслау.

Новое национальное унижение, вызванное аннексией Польшей огромных территорий на Востоке Германии, а Францией на Западе, накалило недовольство правительством до предела. Эти берлинские соглашатели не посмели нарушить запреты, наложенные на страну, даже под угрозой её существованию. И немедленно распустили фрайкор, народное ополчение, едва было заключено перемирие. Но дело уже сделано: на руках у населения оказалось не только гражданское оружие, но и армейское, подобранное на полях сражений. Пусть за его хранение, за хранение взрывчатых веществ и предметов положен тюремный срок, но настоящие патриоты Германии идут на этот риск, не в силах больше терпеть создавшееся положение.

Это всякая интеллигентская мразь считает нас, лавочников, примитивными скотами, ничего не видящими дальше порога собственного магазинчика. На самом же деле мы находимся в самом центре обмена мнениями обывателей. Ну, как, скажите, не обратить внимания на недовольство всеобщим ростом цен и сетования постоянного клиента на то, что, «благодаря» этому, он вынужден покупать всё меньше и меньше его любимых баварских колбасок? Лучше нас знают эти настроения, разве что, только содержатели пивных, в которых наш любимый напиток развязывает языки даже самым большим молчунам.

Мне, как неоднократно избиравшемуся членом городского совета Мюнхена, хорошо известно, что экономика столицы Баварии влачит жалкое существование. И в нашей земле, а также в Берлине, положение ещё неплохое в сравнении с другими германскими землями. Оккупанты практически лишили нас промышленности, сосредоточенной, в основном, на Западе, в Силезии и Берлине. Вон, даже у концерна «Рейнметалл», в котором работает майор Пабст, французы отобрали дюссельдорфские заводы, и он был вынужден перенести центральную контору в Берлин. «Рейнметаллу», специализировавшемуся на производстве оружия, запрещено поставлять его рейхсверу, и то, что он ещё изготавливает, продаётся исключительно за границу.

Будучи связником и доверенным лицом организации Пабста здесь, в Мюнхене, я ощущал, что в последние недели, что-то назревает. Члены «Консула», запрещённого властями, но продолжающего действовать в подполье, стали куда-то исчезать. Потянулись в Берлин и те, кто хорошо проявил себя в сражениях с поляками на Востоке. Нет, они не являлись ко мне с докладами, просто исчезали, а потом доходили слухи, что их случайно видели в столице. Мне кажется, что меня не известили исключительно из-за возраста: ведь чуть больше недели назад мне исполнился шестьдесят один год. Но мои соратники прекрасно знали, что я, стоявший на Одеонсплатц рядом с Адольфом Гитлером и пытавшийся заслонить его от пуль, непременно окажусь в первых рядах тех, кто открыто выступит против национальных предателей.

Утром 16 июля радио принесло известие о том, что германские военные во главе с командующим 1-м военным округом генерал-лейтенантом Вальтером фон Браухичем накануне ночью арестовали членов правительства и объявили приход к власти военных. Парламент распускался, ограничивались права на проведение демонстраций и забастовок, закрывался выпуск ряда газет, пропагандировавших левые идеи или призывавших к соглашательству с оккупантами. В землях предписывалось создать военные администрации, которые должны были строго следить за порядком и подавлять любые выступления сторонников низложенного правительства силой оружия.

У нас в Мюнхене это уже случилось: в мэрии уже хозяйничали солдаты тех самых казарм, из которых 9 ноября 1923 года мы и шли вызволять блокированный отряд Рёма. И даже начальник криминальной полиции Баварии Генрих Мюллер, всегда чванившийся своей аполитичностью и по приказам свыше преследовавший как левых, так и правых, уже распоряжался там, раздавая указания полицейским. Несмотря на мою неприязнь к этому самовлюблённому карьеристу, всегда держащему нос по ветру, по его поведению можно было сделать вывод, что это всё серьёзно.

Ближе к вечеру пришли первые известия о назначениях в «Военно-гражданском кабинете», который англичане и французы незамедлительно стали называть испанским словом «хунта», как ранее презрительно звали власти латиноамериканских государств, возникших в результате переворотов, организованных военными. Из знакомых мне имён прозвучали фамилии Вальдемара Пабста и Вальтера фон Лютвица. И хотя им достались не самые завидные должности (Пабст, например, стал помощником министра промышленности), это говорило о том, что переворот готовился не без их участия и участия их людей.