Перенапрягаться музыканты не будут. С них только сорок пять — пятьдесят минут второго отделения, а в первом нам с Кругловым и его парнями придётся отдуваться.

Коммунисты всё-таки редкостные халявщики. Я им тут на одном коньке пируэты выписываю, а они…

Хотя, кроме оплаты обычных концертных ставок, райком всё же расщедрился на предоставление бесплатного жилья с питанием для артистов в новеньком пансионате на берегу Волги. Понятно, что не в своём. Энергетиков нагнули.

Впрочем, обо всё по порядку.

В СССР уравниловка коснулась всех.

Будь ты хоть трижды суперзвездой, но если тебе положена концертная ставка в пятнадцать — двадцать рублей, то их ты и получишь, даже если собираешь стадионы и Дворцы спорта.

Те же «Песняры», один из самых высокооплачиваемых советских коллективов, за концерт получают по тридцать три рубля, и это считается пределом для ВИА. У самых известных певцов ставки повыше. Пугачёва или Магомаев, аж за сорок рублей с копейками глотки дерут.

На самом деле всё давно уже не так. И причина насквозь проста и банальна. Гораздо большие деньги любой из музыкантов той же «Лейся песня» в любом приличном московском ресторане заработает на одних только «чаевых», и при этом не будет мотаться по гастролям. В минусе престиж, а в плюсе спокойная семейная жизнь. На этом многие музыканты ломались. Тот же Беликов, один из лучших певцов в СССР в эти годы, гениально спевший Тухмановскую песню «По волне моей памяти», так и пел потом несколько лет в сочинской «Жемчужине», радуя ресторанную публику.

Короче, как бы там ни было, а в СССР уже есть импресарио, у которых нелады с Законом. Да, они предлагают ТОПовым артистам денег больше, чем официально утверждённые ставки, но как по мне, так всё это голимый криминал, на котором их поймать, как два пальца об асфальт. Но соблазн велик. Оттого и адреса «звёздных ВИА» порой удивляют. «Песняры» в Белоруссии, «Самоцветы» в Удмуртии, «Оризонт» в Молдавии. Может я чего-то не понимаю?

Опять же, что такое деньги? На первый взгляд, всего лишь шанс сделать свою жизнь чуть благополучнее, но я-то не из этого поколения. В моём времени, телевидение и радио на раз покупалось, творя кумиров.

— Есть о чём подумать, — озвучил я Гоше итог своих размышлений, всей пятернёй чеша затылок, — Раз уж мы с тобой попали в «страну наоборот», то стоит к этому отнестись серьёзно.

— Ты сейчас о чём? — не отрываясь от экрана, поинтересовался домовёнок.

— Всего лишь о правильной «раскрутке». Если что, то я в этом времени из любой убогости могу «звезду» сделать, если правильные ходы найду.

— С помощью магии?

— Всего лишь с помощью обычного советского рубля, правда, при одновременной помощи пары пройдох. Это на Западе певцам за выступление на телевидении деньги платят, а у нас самому нужно платить, если хочешь, чтобы тебя «по ящику» показали.

— Считаешь, что у тебя что-то выгорит? — скептически поморщился домовёнок, отчего его мохнатая мордашка собралась в густые складки.

— У нас в Чувашии вряд ли, а вот столичные жители никогда от денег не отказывались, — поделился я с ним своими наблюдениями.

На самом деле, в столице на редкость легко можно было избегать штрафов, если ты прикладываешь к подаваемым правам книжку «Дружинника ГАИ» с вложенным туда червонцем.

— Получите устное взыскание и больше постарайтесь не нарушать правила, — отдавали честь продавцы полосатого жезла, каждый раз заставляя меня долго раздумывать о том, что с червонцем я переборщил. Хорошему трюку научил меня Борисыч. Сам бы я не допёр. Хитрость заключается в том, что дружиннику гайцы обязаны простить нарушение, всего лишь поставив «прокол» во вкладыш. Как вы понимаете, так себе наказание, оттого у меня до сих пор вкладыш, как новенький, в отличии от загадочно исчезающих червонцев.

— Слушай, но мне кажется, что это не очень честно, покупать известность за деньги, — выдал домовёнок, после недолгого размышления.

— В СССР может такое и не принято, хоть я в этом и не уверен, а в моём времени «раскрутка» через эфир была в порядке вещей. За хорошие деньги продюсеры хоть из кого звезду делали, даже если у человека слуха нет, или он половину согласных не выговаривает.

— Можно подумать, у тебя сейчас плохо получается. Оглянись вокруг, кто ещё таким уверенным стартом и целой чередой удач может похвастаться? Куда ты торопишься?

— Удача — птица капризная, иногда ей пендаль животворящий не мешает поддать, — не согласился я с Гошей, — К тому же, у меня постоянно ощущение такое, словно я на ледяную горку с разбегу пытаюсь забраться. А там, сам понимаешь, стоит остановиться, и вниз поедешь.

— А попробуешь чересчур шустро ногами перебирать, поскользнёшься и нос расквасишь, — оставил за собой последнее слово недовольный домовёнок.

Как я не готовился к записи, но без сюрпризов не обошлось.

Маловата оказалась студия для двенадцати музыкантов, да ещё и с духовой секцией. Придётся записывать их в три приёма. Сначала ритм — секцию, потом духовиков, и уж затем вокалистов.

«Как мы любили», песня, больше известная в народе, как «Качается вагон», в принципе была и без меня неплохо записана, так что задача стояла передо мной крайне интересная. При столь высоко задранной планке и на непривычном для меня оборудовании превзойти звукооператоров «Мелодии». Признаюсь, я волновался, оттого и решился на некоторое читерство.

В порядке подстраховки я вместе с ленточным многоканальным магнитофоном параллельно пишу звук на старательно спрятанный цифровик. Если что, то потом можно будет свести запись ночью, используя свою домашнюю студию. Правда, сам себе я пообещал, что до последнего буду работать на аппаратуре этого времени.

В плюсах у меня хорошие микрофоны, многоканальный магнитофон, пара компрессоров, и в качестве вишенки на торте, два двести двадцать четвёртых Лексикона — гениальных ревербератора, опередивших своё время и актуальных даже спустя сорок лет.

Признаюсь, именно их наличие заставило матёрых музыкантов отнестись ко мне серьёзно и с уважением. Для Союза такая техника — это нечто невиданное и невообразимое.

Добил я музыкантов туалетом и курилкой, в которой кроме приличных диванов они увидели столик с чайно — кофейными принадлежностями и полку с коллекцией из четырёх разных банок импортного растворимого кофе. Если что, это роскошь по нынешним временам.

— Неплохо устроилась в Чебоксарах отдельно взятая кучка людей, — откашлявшись, заметил Шуфутинский, оглядываясь на меня, — Откуда Лексиконы взялись, я даже спрашивать боюсь.

— Через Владивосток заказывал, — уже привычно выдал я не раз опробованную легенду.

— Надо же, — вмешался приехавший с ними звукооператор, представившийся мне, как Александр, — Я про Лексиконы только слышал. В Москве ещё даже каталогов с ними нет.

— Вот так и живём, — с неожиданной горечью произнёс Шуфутинский, — Один из ведущих ансамблей такой огромной страны, а у нас даже картинок нет, чтобы понять, насколько мы отстаём от них, — мотнул он головой куда-то в сторону окна.

Похоже, кроме меня на его фразу никто особого внимания не обратил и не придал ей значения, а меня Михаил заставил задуматься.

Через год он уйдёт из «Лейся песни», а в 1981 году вместе с семьёй эмигрирует в США.

Что заставило очень успешного человека решиться на такой шаг? Непреодолимое желание вырваться из «совка»? Пока не понимаю. Ничем необъяснимый прыжок в никуда.

Не произойдёт ли со мной то же самое когда-нибудь? Понятное дело, что в Америку я не поеду. Нечего мне там делать, в чужой стране среди чуждых мне людей. Нет уж, лучше я тупо приклею себе на лоб марку, и адью, СССР. Я в своё время полетел, в Россию.

С профессионалами легко работать, но я перестраховался, записывая каждый раз по три вполне жизнеспособных дубля. Если что, то дома, на своём компютере, я чуть ли не по ноте смогу всё собрать во вполне приличный микс.

В концертный зал ДК музыканты отправились с Саней Кругловым.