И каждый собрал остатки сил и принялся рыть себе могилу, чтобы дожидаться в ней прихода смерти, как повелел Аллах.

Но едва они опустили окровавленные ногти в землю, как свершилось чудо: рыхлая почва раздвинулась, и оттуда брызнул родник!

Паломники были спасены. Благодаря воде они дождались прихода корабля, который доставил их в Джидду. С тех пор на месте каждой могилы остались никогда не пересыхающие колодцы. Уже сотни лет они утоляют жажду усталых путников, спасая их от смерти.

Колодцы напоминают людям, что вера нужна мусульманину так же, как источник пустыне, и, если вера крепка, она творит чудеса.

Когда бочонки полны воды, смелее смотришь в будущее. Чудесные колодцы острова Бадур сняли с моей души груз, и теперь мы день и ночь продолжали плавание с упорством насекомого, преодолевающего один и тот же подъем, чтобы в очередной раз свалиться вниз. Тем не менее все веселы: видимо, вода острова, которую мы пьем, вселяет в нас, как и в паломников, неистребимую веру.

И все же мы понемногу продвигаемся вперед.

Я захожу в бухту Береники, обозначенную на карте как «опасная зона»: на морском языке опасными называют воды, в которых таятся невидимые скалы. Несмотря на тревожное предупреждение, я без труда проникаю в глубь бухты и бросаю якорь на мелком песчаном дне. На этом месте когда-то стоял город, чьи торговые караваны тянулись из Верхнего Египта в Аравию и Персию.

Ничто не нарушает одиночества этой бесплодной пустыни, подступающей к далекой горной цепи, ощетинившейся острыми вершинами и гигантскими шпилями. На одном из крутых склонов высится огромная скала, напоминающая рукоятку кинжала. Моряки, составляющие карту местности, окрестили ее «Кинжалом Береники».

Угрюмая равнина занесена песком. Вершины потухших вулканов виднеются кое-где на поверхности, подобно островам, отбрасывая по вечерам неимоверно длинные тени.

Здешний климат, видимо, изменился за минувшие тысячелетия так же, как климат острова Эррих, и это привело к исчезновению воды. Глядя на сей пустынный край, представляешь, во что превратится наша земля, когда вся вода, порождающая жизнь, улетучится в межзвездное пространство.

Желтый песок, покрывающий саваном до самого горизонта равнины, где некогда жили народы и процветали города; мертвая тишина, в которой не слышно даже жужжания насекомых; голые, как скелеты, изборожденные оврагами горы на фоне безоблачного сухого неба цвета меди — этот застывший пейзаж кажется неподвластным времени. Все в этот час приобретает бледно-желтый цвет египетских пустынь, отливающих золотом на закате, когда небо окрашивается в розово-фиолетовые тона.

Голубое море с движущимися волнами и разлитой на песке белой пеной создает удивительный контраст жизни на фоне этого царства мертвых.

Я видел нагромождение вулканов на юге Красного моря, и они напомнили мне о зарождении жизни из теплых вод первородного моря. Здесь же словно присутствуешь при агонии одряхлевшей земли, на которой не осталось и следа человеческого присутствия.

Как только мы миновали двадцать третью параллель, пейзаж резко изменился. Ночи становятся прохладнее, а воздух суше; мы уже не покрываемся липкой испариной и не страдаем от беспрестанного зуда по ночам.

Мои матросы, никогда не углублявшиеся так далеко на север, приходят в неописуемое изумление от того, что световой день здесь дольше, сумерки брезжут допоздна, а Полярная звезда восходит каждый вечер все выше на небосклоне.

Как только садится солнце и песок пустыни отдает воздуху все свое тепло, собранное за день, на море опускается свежий бриз, и наш корабль покрывается росой. Воспользовавшись ветром, я снимаюсь с якоря.

Наверное, неразумно пускаться в ночное плавание в этих опасных широтах, но соблазн лететь на всех парусах к цели после стольких дней тягостного черепашьего плавания заглушает доводы рассудка. Только безумства немного украшают нашу жизнь, и время от времени не грех предаваться им, не заходя слишком далеко.

Впрочем, никто не мешает нам идти полным ходом в спокойных водах бухты, преодолевая милю за милей, на северо-запад, еще недавно столь ревниво охранявшийся встречным ветром, и сердце мое ликует.

В полдень мы выходим в открытое море. Погода по-прежнему прекрасна, а ветер переместился на север. Судно продолжает свой путь, распустив все паруса, со скоростью шесть узлов в час, подобно пароходу. Скучающая команда предается в тени ребяческим забавам. В такие часы любое происшествие вроде плывущей по морю старой доски становится волнующим событием. Так мы заметили в нескольких кабельтовых по ветру от судна пустой ящик и описали зигзаг, чтобы к нему приблизиться. В другое время мы спокойно прошли бы мимо, но прекрасная погода и охватившая всех праздность настроили нас на другой лад.

Ящик, заколоченный одной доской, в превосходном состоянии. Он был недавно полон мелкой рыбешки, вероятно, радовавшейся тому, что судьба послала ей убежище от хищников, и не предвидевшей, что вскоре угодит на сковородку. Но все происходит не так, как мы предполагаем.

Я тоже не подозревал, что этому обломку суждено решить мою участь, вернее, избавить меня от смертельной опасности, которая возникает по вине моего легкомыслия.

Юнга решил пустить доски нашей находки на растопку печи. Я не возражаю, но тут мне приходит в голову использовать ящик для хранения сухарей. Я тотчас же спускаю. его в трюм, где лежат восемь ящиков с гашишем. Он почти не отличается от них по виду и размерам. Сложенные в него сухари будут в большей сохранности, чем в мешке, о который спотыкаются проходящие люди.

К вечеру ветер потянул с севера-запада и достиг своей обычной силы. Нашему безделью приходит конец. Нужно опять вступать в борьбу с морем и ветром, задраивать люки и спускать часть парусов. При такой погоде нам бы не пришло в голову подбирать пустой ящик.

Чем дальше мы продвигаемся на север, тем крепче становится бриз. На светлом небе — ни облачка, но горизонт покрыт легкой изморосью. Это атмосферное явление придает величие закатам Северной Африки, которыми неизменно потчуют туристов на фоне классических декораций пирамид Эль-Гизы.

Пасмурная погода мешает мне разглядеть контуры гор и определить свое точное местонахождение. Вот уже шесть дней мне не удается опознать ни одной горной вершины. То, что я вижу, расходится с лоциями. Так, я читаю: «сосцы», «острый пик», «стог сена» и т. д. и вижу в пределах указанных координат совершенно иные очертания.

Но мои расчеты точны. Несомненно, я нахожусь на широте 24°15′. Вскоре я должен узреть Санганебский маяк, установленный прямо в море на выступающем из воды рифе.

Вечером, лишь только солнце исчезает за горами, на багровом небе вырисовывается силуэт горного массива с «сосцами», «острыми пиками» и прочими атрибутами, которые я безуспешно искал позавчера. Следовательно, я отклонился к югу на сорок миль! Мое капитанское самолюбие уязвлено, и шестьдесят проделанных в воображении миль повергают меня в уныние. Можно подумать, что коварная рука вмиг отшвырнула меня назад. Я дорожу своими расчетами, но не до такой степени, чтобы признать, что горы Эльбас переместились в другое место. А что, если я… перепутал день?

Я проверяю свои предыдущие расчеты и вижу, что уже восемь дней определяю координаты с разницей в сутки. Я пометил день отправления 10 июля вместо девятого. Поскольку разница между углами солнечного склонения составляет примерно 45', я все время держался на сорок пять миль севернее. Моя честь спасена, и нужно поскорее забыть об этом разочаровании.

Мы увидели Санганебский маяк, возвышающийся на рифе подобно статуе, одетой в клетчатое черно-белое платье.

Еще через три дня мы заметили в полночь свет Братьев.

Прошло две недели, с тех пор как мы покинули остров Бадур, и воды осталось лишь на восемь дней, несмотря на то, что мы расходуем ее очень экономно. Нужно пополнить наши запасы, до того как мы войдем в Суэцкий пролив, где нам придется избегать контактов с местным населением. Я решил отправиться к аравийскому побережью, где мне нечего опасаться. У подножья Антарских гор должна быть вода.