Консул изумлен, что совсем рядом, в заливе водится жемчуг, а Спиро смотрит на меня широко открытыми восхищенными глазами, изображая еще большее удивление. Мне приходится дать слово показать им добычу жемчуга в одно из воскресений. По этому случаю будет приглашен весь цвет Суэца, и дю Гардье очень гордится тем, что ему выпала честь представить своим подчиненным соотечественника из сказок «Тысячи и одной ночи».

Александрос по-прежнему дремлет в греческой кофейне; дождавшись, когда совсем стемнеет, он ведет меня к загадочному человеку, о котором говорил этим утром.

Мы направляемся в арабскую часть города; в узких улочках с редкими прохожими, пропахших затхлой водой, ладаном и жареной рыбой, ощущается хорошо знакомый запах голубого дыма. Но здесь он составляет неотъемлемую часть атмосферы как аромат арабского города. Александрос ничего не чувствует: он привык к этому запаху, подобно всем местным жителям. Только посторонний человек способен уловить его.

Мы выходим на довольно широкую улицу, окаймленную высокими пятиэтажными домами с длинными деревянными балконами, соединенными между собой вертикальными балками, которые придают зданию вид клетки.

Здесь живут служащие-арабы, греки, мальтийцы, одним словом, разноязычная людская смесь, составляющая население приморских городов Египта.

Мы идем, прижимаясь к стенам, по совету Александроса, ибо прямо посередине улицы вырыта сточная канава, и отбросы летят в нее из окон домов. Нужно принять меры предосторожности, чтобы не попасть под этот перекрестный огонь.

Черный силуэт последнего дома вырисовывается на фоне неба. Спокойная вода залива омывает крайние камни мостовой отлогой улицы. Сейчас время прилива, и лишь несколько метров отделяют дом от моря. Уровень воды повышается и опускается в зависимости от приливов и отливов: море словно протягивает свои могучие щупальца к темным улицам, пытаясь поймать отражение крайнего фонаря.

Здесь живет нужный нам человек. Место для дома выбрано, на мой взгляд, очень удачно: спокойствие этих немых вод, принесенных волнами открытого моря, можно сравнить с молчанием собак браконьеров или лошадей контрабандистов. Какая-то тайна окутывает этот дом, чернеющий на фоне неба, усеянного звездами, которые отражаются в зеркальной глади воды. Узкий и темный переулок отсекает здание от соседнего строения и выходит на пустырь, затопляемый морем в пору равноденствия.

Несмотря на ранний вечер, эта часть улицы совершенно безлюдна, и окна дома, в который мы собираемся войти, темны.

Александрос стучится в дверь, выходящую в переулок. Довольно долго никто не отзывается. Если бы я был один, я постучал бы снова, но Александрос говорит, что именно так можно узнать друзей: они никогда не стучат дважды, а просто ждут. И правда, минут через пять в коридоре слышатся шаги. Дверь бесшумно приоткрывается, и человек за дверью узнает Александроса, который подталкивает меня вперед.

Я вижу толстую женщину лет сорока, в черном платке на манер греческих крестьянок, и она дружелюбно улыбается мне. Чадящий кинкет, который она держит в руке, освещает добродушное заплывшее жиром лицо цвета слоновой кости, как лицо монахини. Женщина одета в черное платье.

Мы проходим вслед за ней в большую комнату с голыми балками, освещенную лампадой перед иконой в золотом окладе. Здесь стоит запах дегтя, точно на корабле.

Женщина зажигает большую керосиновую лампу, и тьма отступает.

Посреди комнаты стоит круглый стол, вдоль стен — соломенные стулья. Между двух окон с белыми тщательно отглаженными занавесками возвышается старинный комод с пузатыми ящиками, на котором возведен небольшой алтарь — икона с негаснущей лампадой. Над ним висит на стене старое ружье с широким прикладом. И над всем главенствует написанный углем портрет старца с сумрачным взором в головном уборе критских горцев. Это отец хозяина дома, главарь мятежных горцев-христиан, который тридцать лет сражался с турками, был выдан им предателем и расстрелян в возрасте семидесяти лет. Висящее на стене ружье, на которое бросает отсвет лампада, якобы убило более шестисот турок, и его почитают как реликвию.

Александрос рассказывает мне об этом шепотом, точно мы находимся в храме. Тем временем я замечаю в другом конце комнаты длинный темный предмет, прикрытый рогожей, — лодку с веслами. Кажется, что море, притаившееся за дверью молчаливого дома, ждет именно ее.

Застекленная дверь открывается, и в комнату боком протискивается великан. Чтобы пройти, он слегка пригибает голову в темной фетровой шляпе с широкими полями, которая затеняет верхнюю часть его лица, словно черная полумаска.

— Добро пожаловать! — приветствует он меня. — Рад вас видеть. Поздравляю с благополучным прибытием. Этой ночью мне приснился огромный шкаф, набитый хлебом, а утром я видел мертвую черную кошку. Это значит, что нам будет сопутствовать удача, а наши враги потерпят поражение.

Мужчина садится. Он одет во фланелевую рубашку без жилета с широким черным шерстяным поясом. Видя, что мы без головных уборов, он тоже снимает шляпу. У него жесткий ежик коротко подстриженных волос, покатый узкий лоб и глубоко посаженные серо-голубые глаза, сверкающие из-под густых бровей. Открытый, прямой взгляд сейчас светится радостью и добродушием. Пышные усы свисают над выдающимся вперед волевым подбородком. Тень его орлиного носа вырисовывается на стене. Стул прогибается, грозя рухнуть под тяжестью этого геркулеса.

Таков Ставро, сын Димитрия, старого партизана, отдавшего жизнь за свободу и убившего шестьсот турок из своего длинного карабина.

Я снова смотрю на портрет, и, проследив направление моего взгляда, Ставро убежденно говорит:

— Вот какие люди были в то время! Они жили ради борьбы и красиво умирали… Сегодня же умирают в борьбе за красивую жизнь! Мне было восемь лет, когда погиб отец. Нас было двенадцать братьев и сестер, я — самый младший. Я видел, как он упал, сраженный пулями солдат, и перед самой смертью он утешал выдавшего его предателя. Такие вещи закаляют детский характер… Меня привез сюда старший брат, и воспитали французы. Это было в ту пору, когда все в Египте с гордостью говорили на вашем языке. А теперь надо говорить по-английски, лизать пятки английским чиновникам и служить доносчиком английской армии! Видите ли, только стукачи и сутенеры процветают в этой стране.

— Но разве местные жители, арабы, таковы, как вы говорите? — спрашиваю я.

— Таковы ли они? Они только на это и годятся! Трусы, подлецы, лентяи, греховодники! Если бы у них были пороки, то была бы и душа… Нет, даже это им не дано. Они и отца родного продадут за ломаный грош. Работают они не иначе как из-под палки. Это вьючные животные. О! англичане знают, как с ними обращаться.

— Но как же вы ведете свои дела… с такими людьми?

— Вот в чем вся загвоздка! Есть два способа провозить контрабанду. Первый, самый распространенный, заключается в сговоре с таможней и полицией. Таможенники и полицейские живут на эти деньги и строят себе дворцы, а их сообщники — контрабандисты — разоряются, ибо как только те чуют, что они разбогатели, их хватают и бросают в тюрьму. Я знаю одного парня, который работал в сговоре с главным инспектором таможни: как-то раз этого контролера неожиданно подменили, и его напарник обнаружил контрабанду. Потом все имущество моего знакомого — земли и недвижимость — пошло с молотка, и государство выручило более трех миллионов. Все это было заранее спланировано: дирекция состояла в сговоре с обоими инспекторами. Таможня растит и откармливает контрабандиста, как поросенка, чтобы затем его слопать. Есть еще один способ, который я предпочитаю, — работать в одиночку и ни в коем случае не заключать никаких сделок с таможенниками: если они предают свое руководство, то значит это предатели, способные убить родного отца, если же они действуют заодно с начальством, то хрен редьки не слаще. У меня есть люди из Аравии, преданные горцы, а также моряки из Хеджаза. Одни рыбачат, другие работают в шахтах и каменоломнях. Среди них нет ни одного египтянина. Рыбацкий баркас, который так вас напугал, принадлежит мне, и в то утро я узнал, что вы прибыли в Суэц.