Пардальян выполнил свою угрозу — нож вонзился в грудь Ружо. Потекла кровь.

— Я же сказала! — пробормотала Саизума.

Ружо, делая отчаянные попытки освободиться, повторял:

— Вперед!.. Дьявол!.. Я умираю!

На этот раз пять или шесть бродяг решились двинуться на грозного противника.

— Ну, вперед, волки! — воскликнул Пардальян.

Все видели, как он схватил Ружо, почти потерявшего сознание, и прижал к стене… Потом шевалье поднял его над головой, подержал несколько секунд, а когда негодяи подступили поближе, метнул его в них. Четверо бродяг были сбиты с ног. Ружо лежал на полу без признаков жизни.

Негодяи в страхе заметались по залу. Пардальян стоял и с улыбкой смотрел на них. Эта презрительная и вызывающая улыбка напугала их больше всего. Они поняли, что сопротивление бесполезно. Некоторые бросили ножи.

— Это сам дьявол! — прохрипел один.

— Он сговорился с нечистой силой! — завопил другой.

— Да здравствует храбрый дворянин! — вдруг закричали все разом.

Все было кончено!.. Пардальян победил. Он спокойно сидел и ждал, когда вновь воцарится тишина. Бандиты издали смотрели на него с почтением и страхом.

— Сударыня, — мягко обратился Пардальян к Саизуме, — могу ли я что-нибудь сделать для вас?

— Да, — сказала цыганка, — уведите меня отсюда.

Пардальян поднялся, поискал глазами хозяина и велел:

— Откройте дверь.

Не успел хозяин пошевелиться, как дверь была распахнута настежь. Пардальян не мог удержаться от смеха. Он взял Саизуму за руку, и они прошли через зал. Никто не решился приблизиться к ним. На полу хрипел окровавленный, с почерневшим лицом Ружо. Лоизон, опустившись на колени, обмывала его раны холодной водой и плакала. Шевалье наклонился, осмотрел раненого и сказал:

— Не плачьте, дитя мое, он придет в себя… Быть может, вам нужна помощь?

Девица подняла на него глаза и тихо ответила:

— Мне ничего не нужно.

Шевалье вложил ей в руку золотой экю и пошел к двери. На пороге он обернулся, достал из кармана пригоршню медных и серебряных монет и бросил их, воскликнув:

— В другой раз, вояки, хорошенько подумайте, прежде чем лезть в драку, а сегодня вечером шевалье де Пардальян прощает вас.

Он вышел с Саизумой, а в зале началась свалка из-за брошенных монет.

Была глубокая ночь. Затихший город спал. Узкие улочки вокруг ратуши были пустынны. Пардальян вместе с Саизумой дошел до Монмартрской улицы — он решил следовать за цыганкой туда, куда она направится.

Саизума, казалось, забыла о нем. Наконец они достигли Монмартрских ворот.

— Сударыня, — сказал шевалье, — вы теперь свободны. Но куда вы идете? Если вы хотите…

— Я хотела бы, — сказала Саизума, — выйти из этого города. Я в нем задыхаюсь. Зачем я явилась сюда?

— Но куда вы пойдете?.. Бедная женщина, послушайте меня… я знаю здесь неподалеку постоялый двор, хороший постоялый двор. Его хозяйка — очень добрая женщина. Пойдемте туда!

— Уйти! — пробормотала Саизума, покачав головой. — Убежать из этого города, где я так страдала… где я страдаю до сих пор! У вас есть жалость ко мне? Проводите меня отсюда… А если вы не захотите, я прокляну вас!..

— Что ж, хорошо!.. Идемте… — сказал Пардальян, взволнованный той болью, которая звучала в просьбе цыганки.

Монмартрские ворота были заперты. Но Пардальян знал, как смягчить сурового начальника стражи. Получив от шевалье два ливра, тот отдал приказ открыть ворота и опустить мост. Вскоре Пардальян и цыганка уже шагали по дороге, которая, извиваясь среди болот, вела к подножию холма.

«Господа Пикуик и Кроасс сказали правду, — размышлял Пардальян, — эта несчастная безумна. Чем мне помочь ей?»

И он принялся расспрашивать цыганку.

— Вы долго жили у цыгана Бельгодера?

— Бельгодера? Да, он человек жестокий и злой. Но кто расскажет о жестокости и злобе священника?

— А Виолетта?.. Ее вы тоже знали?

— Я не знаю ее… Я не хочу ее знать.

— Умоляю, вспомните: Виолетта… певица.

— Я не хочу ее знать, — повторила Саизума с ненавистью.

Пардальян был озадачен.

— Но отчего? — спросил он. — Отчего вы ненавидите эту бедную малышку?

— Нет, я не ненавижу ее. Я ее не люблю… Я не хочу ее знать… Я не могу ее видеть.

Она внезапно остановилась, схватила шевалье за руку и глухо пробормотала:

— Ее лицо причинило мне слишком много страданий… оно о многом напоминало мне… никогда не говорите мне о ней… никогда!

Она снова двинулась в путь. Пардальян понял, что он ничего не сможет узнать от сумасшедшей.

Наконец они достигли вершины холма. Там находился монастырь бенедиктинок, некогда очень богатый, но теперь пришедший в полный упадок.

Пардальян спрашивал себя, как далеко заведет его безумица. Он не хотел и не мог покинуть Париж. С другой стороны, ему было совестно оставлять эту несчастную одну в чистом поле. Если бы ему удалось уговорить ее попросить приюта в монастыре! Тогда бы он смог спокойно вернуться в Париж и, кроме того, знал бы, где найти эту женщину, чтобы расспросить ее при более благоприятных обстоятельствах.

— Сударыня, — сказал он, — вы за пределами Парижа.

— Да, — сказала цыганка, — здесь я могу дышать. Здесь на меня не так сильно давит груз мыслей. Безумных мыслей. Кто я? Саизума, и только. Я Саизума. Хотите, я вам погадаю? Кто вы?..

— Просто прохожий. У вас свои горести, у меня свои… Я ваш друг, если вам угодно.

— Друг?.. Кто может быть другом цыганки… отверженной?

— Тот, в ком есть сострадание, сударыня.

— Да, ваш голос успокаивает и убаюкивает меня. Я чувствую, я угадываю, что у вас не мужское сердце, ведь у всех мужчин жестокие сердца. Кто вы? Храбрец, конечно! Как вы схватили это чудовище там, в харчевне! Как вы швырнули его на рычащих волков! Вашу руку! Я хочу видеть вашу руку!

Пардальян протянул гадалке руку. У него был трезвый ум, но все же он не без тайного волнения ждал приговора цыганки. Саизума качала головой.

— Если бы я любила мужчину, — сказала она, — я хотела бы, чтобы у него была рука, подобная вашей. Вы, быть может, бедны, но вы принц среди принцев. Мне жаль вас и не жаль. Вы носите в себе горе и сеете добро…

Саизума отпустила руку Пардальяна.

«Клянусь Пилатом! — подумал шевалье, вздрогнув. — Я ношу в себе горе?.. Надо же!»

— Что ж, бедная женщина, — заговорил он, — поскольку вы выказали некоторое доверие ко мне, позвольте дать вам совет. Вот дом, в котором обязаны давать приют всем скитальцам. Поверьте мне, вам нужно отдохнуть два или три дня. А потом я приду за вами.

— Правда?.. Вы придете за мной?

— Обещаю вам.

— Тогда я согласна остановиться здесь, — сказала Саизума.

Шевалье, опасаясь, как бы она не передумала, поторопился позвонить в дверной колокольчик. Ему пришлось это сделать несколько раз, прежде чем дверь отворилась.

Открыла ее женщина в светском платье. Увидев дворянина приятной наружности, она странно улыбнулась и жестом пригласила его войти.

— Простите, — сказал удивленный шевалье, — это Монмартрское аббатство бенедиктинок? Я не ошибся?

— Вы не ошиблись, сударь, — сказала женщина. — Здесь действительно монастырь бенедиктинок, которым управляет благородная и могущественная госпожа Клодина де Бовилье, наша святая аббатиса…

— Аббатиса Клодина де Бовилье? — спросил Пардальян, которому это имя было совершенно незнакомо. — Возможно. Во всяком случае, сударыня, я прошу приюта не для себя, а для этой несчастной цыганки…

Он посторонился и указал на Саизуму. Сестра — так как несмотря на светское платье она могла быть только монахиней — бросила быстрый взгляд на цыганку и сказала:

— Ее преподобие аббатиса Клодина де Бовилье дозволяет нам допускать еретиков лишь в ту часть монастыря, где мы сами не бываем. Я провожу эту женщину.

— Я вскоре приду за ней, быть может, уже завтра.

— Когда вам будет угодно, сударь.

Саизума вошла в дверь. Монахиня одарила шевалье еще одной улыбкой, которая опять удивила его. Затем дверь закрылась, и Пардальян удалился, размышляя об этой странной улыбке, об этой светской монахине, об этом обветшалом монастыре и, наконец, о странно развязном тоне сестры привратницы, которым она позволяла себе говорить об аббатисе бенедиктинок Клодине Бовилье.