Фарнезе с первого взгляда узнал цыгана, с которым он разговаривал на этой самой Гревской площади! Цыгана, которому он приказал отвести Виолетту во дворец к Фаусте! Отвести свою дочь!

Но разве это не безоговорочное подтверждение того, что Фауста не солгала! Цыган должен знать, где находится Виолетта! Пришел именно он, и это вполне понятно! Фарнезе издал радостный крик, схватил Бельгодера за руку и прошептал:

— Моя дочь!.. Где моя дочь?

— Его дочь! — пробурчал цыган. — Он что, не в своем уме?..

В это мгновение он заметил Клода, резким движением высвободился из объятий кардинала и стал надвигаться на палача.

— Давно же мы не виделись, — проговорил Бельгодер со странным смешком.

— Моя дочь! — бормотал Фарнезе. — Это тебя послала ко мне Фауста? Говори же! Ты пришел отдать мне Виолетту?

Казалось, Бельгодер его не слышал. Он с силой опустил свою руку на плечо Клода.

— Мы не виделись с того самого дня, — продолжал он, — когда ты отказался показать мне моих детей.

Взгляд Клода, полный непередаваемого ужаса, обратился к окну.

— Послушай, — прошептал он, — я думал, что поступаю хорошо, спасая душу и тело бедных малышек… Клянусь тебе, что тот, к кому они попали, был приличный человек., я не мог знать, что произойдет потом…

— Спасая моих дочерей! — вскричал Бельгодер. — Спасать детей, отняв их у родного отца! Прекрасно! А ты, почтенный палач, небось не задавался вопросом, как должен страдать отец? И ты не говорил себе, что я постараюсь ответить тебе болью за боль, страданием за страдание? Безумец! Трижды безумец! У тебя ведь тоже была дочь!

Клод выпрямился. Его горящий взгляд, в котором застыл вопрос, встретился со взглядом Бельгодера.

— Что ты сказал?..

— Твоя дочь! — взвыл цыган. — Твоя Виолетта!..

— Виолетта! — воскликнул Фарнезе, обезумев от ужасных предчувствий.

— Твоя Виолетта! — продолжал Бельгодер, который, казалось, даже не видел Фарнезе. — Кто похитил ее у тебя? Скажи! Знаешь? Это я! Я!

И опять взгляд Клода, полный дикого ужаса, обратился к окну. Затем он перевел глаза на Бельгодера, который выпрямился во весь рост и, хохоча, прокричал:

— Ну, палач! Что же ты не отвечаешь? Не хочешь ли ты сказать мне, что ты сделал с Флорой? И со Стеллой? Не хочешь? Тогда я скажу тебе, что я сделал с Виолеттой! Я здесь как раз для этого!

— Этот человек убил мою дочь! — простонал Фарнезе.

— Убил?! — вскричал Клод. — Горе! Горе тебе, если это так!

Бельгодер расхохотался.

— Зуб за зуб! — проговорил он жестоко. — Ты хочешь увидеть свою дочь? Отвечай!

— Я не понимаю!.. — пробормотал Фарнезе.

— Сегодня, — произнес Бельгодер громовым голосом, — в этот самый час, в эту самую минуту будут повешены и сожжены сестры Фурко!

Клод, который уже вытащил свой кинжал, при упоминании о Фурко сгорбился, попятился, глаза его забегали, губы жалко затряслись, и он прошептал:

— Простите! О, простите! Я думал, что поступаю хорошо!

— Сестры Фурко! Но на костре только одна из них, другой там нет! Знаешь ли ты, кто будет повешен и сожжен вместо Жанны, рядом с Мадлен Фурко? Нет! Тогда смотри!

Гигантский прыжок — и вот он уже у окна. Ударом кулака он со злостью бьет по ставням. Солнце врывается в комнату, солнце и жуткий рев толпы. Обезумевший Фарнезе тоже бросается к окну, и скорбный крик сотрясает воздух.

— Виолетта! Там! На костре… Виолетта!

— Виолетта на костре! — взревел Клод.

— Смотри! — гремел Бельгодер.

Клод посмотрел в окно… На левом костре раскачивалось тело одной из Фурко, уже повешенной, и языки пламени лизали его… Другую Фурко в этот момент тащили к правому костру… И это была Виолетта!

Клод обхватил Бельгодера за шею и заставил высунуться из окна. Две головы — палача и цыгана, с отвратительными лицами, похожими на лица грешников, как их изображали на фресках в старинных соборах, почти касались друг друга. И хриплым страшным голосом Клод прошипел на ухо Бельгодеру:

— Смотри и ты тоже! Смотри, дьявол! Посмотри на тело Мадлен Фурко! Веревка рвется! Смотри! Вот оно уже в огне! Бельгодер! Бельгодер! Ту, что горит, зовут не Мадлен!.. Ее зовут Флора, и это твоя дочь!

С этими словами Клод с бешеной силой отшвырнул Бельгодера вглубь комнаты и, изрыгая дикие проклятья, перешагнул через подоконник. Бельгодер же закричал, словно зверь, которого настигли охотничьи псы.

Упав на камни площади, Клод быстро вскочил и с кинжалом в руке бросился в толпу, к костру… к Виолетте! Бельгодер протянул руки, потоки слез струились по его безобразному лицу, и он кричал:

— Флора! Моя Флора… Умерла! Умерла, как и ее мать, этой жуткой смертью! О! Моя Флора!

Вдруг он понял и остальное.

— А Стелла? Моя малышка Стелла! Я ведь не узнал тебя этой ночью! О, благословенная счастливая звезда! Ты мне оставила хотя бы одну дочь! Моя Стелла! Подожди, твой отец спешит освободить тебя!

Образ Стеллы, запертой им самим в домике Монмартрского аббатства, встал перед ним. Он отошел от окна и вдруг почувствовал на своем плече чью-то железную руку. Его взгляд, где трепетала боль и светилась радость, бушевало отчаянье и сияла надежда, где сплелись мрак смерти и рассвет жизни, упал на человека, остановившего его.

— Кто ты? Чего ты хочешь? — спросил он.

— Я отец Виолетты, — ответил Фарнезе ледяным тоном. — И ты сейчас умрешь!..

— Отец Виолетты?! — воскликнул Бельгодер, ничего не понимая от изумления. — Но отец Виолетты — Клод!

— Отец Виолетты — я! — вскричал Фарнезе с нечеловеческим отчаяньем в голосе. — Из-за тебя она умирает сейчас, и ты тоже умрешь! Умри и будь проклят!

Кинжал молнией блеснул в руке Фарнезе, но пережитое потрясение подорвало его силы, и удар не достиг цели. Кардинал внезапно пошатнулся и без сознания рухнул на пол… Бельгодер вышел из комнаты, в несколько прыжков преодолел лестницу и помчался к Монмартрским воротам.

Обморок Фарнезе не длился и нескольких секунд. Жестокие мысли, роившиеся в его голове, оказались сильнее, чем физическая слабость. Он открыл глаза и увидел, что остался один. С Гревской площади доносился сильный шум, Это уже были не призывы к смерти, раздававшиеся недавно, но фанатичные крики злобы. Фарнезе неверным шагом приблизился к окну…

— О, посмотреть на нее хотя бы в последний раз! — пробормотал он. Он поднялся, опираясь руками о подоконник, бросил взгляд вниз, на место казни, и замер от изумления.

Герцог де Гиз и его блестящая свита спешились у приготовленных для них подмостков. Лошадей отвели налево, передав поводья лакеям: на шесть лошадей полагался один лакей. Справа выстроилась охрана и герольды, которые время от времени поднимали вверх свои трубы, украшенные бархатными флажками с гербом герцогства Лотарингского, и тогда над Гревской площадью разносились пронзительные звуки фанфар.

В тот момент, когда пышная процессия, шелестя плащами, поднималась по ступеням помоста, один из пажей с гербом Гиза занял место среди других пажей герцога. Сам же Гиз, еще раз поприветствовав огромную толпу, которая ответила ему радостными воплями, сел в кресло, возвышающееся над местами для остальных дворян. За креслом расположились, подбоченясь, восемь пажей. Они не выразили никакого удивления, увидев девятого пажа, который проскользнул между ними и по собственному почину занял почетное место, то есть встал прямо за спиной герцога, едва не касаясь его кресла. А может быть, они попросту скрыли свое удивление, ибо строгий этикет запрещал им на людях любые разговоры, знаки или жесты.

Позади пажей разместились Менвиль, Бюсси-Леклерк, Моревер, господа де Монтлю и Буа-Дофин, кюре из Сен-Жерве и целая толпа дворян — королевский эскорт герцога, который никак не осмеливался стать королем. Таким образом, помост представлял собой великолепное зрелище, и выкрики парижан стали еще громче и восторженней.

Вдруг Гиз побледнел. Дворяне, находящиеся рядом с ним, вздрогнули и привстали со своих мест. Из самых недр довольно большой группы людей, столпившихся внизу, рядом с помостом, вырвался новый крик. И этот крик звучал, подчиняясь знаку неизвестного пажа, находившегося за креслом герцога. Эти слова, выкрикнутые властным голосом, на какое-то мгновение смутили всех: