— Фауста! — прошептал, трепеща, Моревер.

И из глубины его памяти всплыли все разрозненные слухи о бесконечном могуществе этой женщины, чье имя со страхом шептали в окружении герцога; это имя, заставлявшее бледнеть самого Гиза, это имя, напоминавшее о самых таинственных заговорах, это имя — символ небывалого величия, необычайной силы и сверхъестественного господства — поразило Моревера. Он был охвачен едва ли не суеверным ужасом.

Он бросил быстрый взгляд на эту женщину, и она показалась ему преобразившейся, окруженной сиянием, а на ее челе — он мог бы поклясться в этом! — красовалась тиара. Ноги его задрожали, и он опустился на колени. Фауста с пренебрежением смотрела на него. Без сомнения, на ее счету были более трудные и более славные победы.

— Моревер, — произнесла она более спокойным голосом, — мне известна твоя ненависть к Пардальяну. И теперь, когда ты знаешь, кто я, я спрашиваю тебя: хочешь ли ты дать мне жизнь и свободу этого человека?

У Моревера, казалось, помутился рассудок, бешенство овладело им при мысли, что Пардальян может ускользнуть от него. Ему пришла в голову идея броситься на Фаусту и расправиться с ней… но он знал, что за дверьми стоит охрана, готовая ворваться в зал по первому же зову. Он понимал, что за Фаустой стоит грозный Гиз, да и вся Лига будет мстить ему за это убийство. Он хрипло вздохнул, решил про себя отложить свою месть и прошептал:

— Да исполнится ваша воля!..

Затем, словно его силы иссякли после этого признания собственного поражения, из его глаз, сверкая, брызнули слезы. Он поднялся и пробормотал:

— Вся моя жизнь была в этой ненависти. Теперь я отдаю свою жизнь в ваши руки.

Фауста пригласила Моревера сесть, указав ему на кресло. И лицо ее приобрело выражение пленительной нежности. Но Моревер отрицательно покачал головой.

«Вот человек, который готов возненавидеть меня, — подумала Фауста. — Нужно, чтобы через мгновение он был готов меня обожать.»

— Господин де Моревер, — произнесла она вслух, — добровольно принеся мне в жертву свою ненависть, вы обрели право на мою признательность. Я хочу предложить вам награду, достойную вас.

И снова Моревер покачал головой.

— Прежде всего, — спокойно продолжала Фауста, — знайте, что ваша ненависть, несмотря ни на что, будет удовлетворена.

— Что вы хотите этим сказать? — вскричал Моревер.

— Что Пардальян умрет! Что я попрошу герцога не только помиловать его, но и отдать его вам, как только он будет схвачен!

Моревер издал сдавленное рычание. Несколько секунд он размышлял, не играет ли с ним эта женщина. Но нет! Ее лицо было величественно серьезно, надменно и — дышало искренностью.

— Сударыня, — сказал он благодарно, — я только что сказал, что вручаю вам свою жизнь; теперь я говорю вам, что, когда вы попросите у меня эту жизнь, я буду готов умереть за вас…

«Теперь он мой, — подумала Фауста. — Можно добиться всего, используя ненависть; ничего не достигнешь, используя любовь!»

— Господин де Моревер, — сказала она важно, — я запомню ваши слова, при случае ваша жизнь может мне понадобиться.

— Пусть этот случай придет — и вы увидите меня в деле. Но, сударыня, не кажется ли вам, что мне пора вернуться к герцогу де Гизу?

— Ничего не бойтесь. Без моего приказа Пардальяна никто не тронет, а этот приказ отнесете герцогу вы. Теперь слушайте меня. Я вас знаю так же, как знаю господина де Менвиля и господина Бюсси-Леклерка, так же, как знаю все окружение герцога де Гиза. Я знаю, что вы бедны, знаю, что герцог рассчитывает на вашу преданность и назначает вас при этом лишь на второстепенные должности. За шестнадцать лет, которые вы ему служите, вам так и не удалось составить себе состояние… возможно, потому что вы были поглощены одной-единственной мыслью, своего рода навязчивой идеей. Короче говоря, вы бедны, держитесь в стороне от спесивых дворян Гиза, и вам не на что надеяться, даже если Гиз станет королем… нет, особенно если он станет королем! Ведь чем выше человек поднимается, тем легче он забывает тех, кто служил ему ступеньками. У вас нет надежды, так скажем, возвыситься, изменить свое незавидное положение смельчака, которому доверяют кинжал, но которого выгодно держать в тени.

— Сударыня, — пробормотал Моревер, униженный, сраженный этими безжалостно-правдивыми словами.

— Я заблуждаюсь… или, вернее, меня ввели в заблуждение?

— Нет! Все, что вы сказали, — слишком верно!

— Хотите стать богатым в один миг? Хотите сразу получить деньги и высокое положение, на которое вам дает право ваш оригинальный и свободный ум? Вам будут обеспечены сто тысяч ливров годового дохода с завтрашнего же дня, если вы меня послушаетесь, а в будущем — важная должность при французском дворе, например, что-нибудь вроде начальника дворцовой стражи.

— Что нужно сделать? — пробормотал ослепленный и вмиг покоренный Моревер.

— Вы узнаете это сегодня вечером. Будьте здесь в одиннадцать, и я объясню, чего жду от вас. Теперь можете возвращаться к герцогу. Вот мои распоряжения, касающиеся вашего врага Пардальяна: его надо взять живым и доставить в Бастилию. Добавьте, что я хочу, чтобы меня предупредили, когда он будет схвачен.

— Я предупрежу вас самолично, — с поклоном произнес Моревер, совершенно ошеломленный всем происшедшим и прежде всего — властным тоном, которым эта женщина отдавала приказы королю Парижа, будущему королю Франции.

Фауста сделала жест, выражающий снисходительную доброжелательность, и Моревер удалился. Он вышел из ее дома и поспешно направился на улицу Сен-Дени. Фауста же после ухода Моревера уронила голову на руки, словно ее обуревали тяжелые мысли: если и казалось, что она провела всю эту сцену без малейшего усилия, то на самом деле этот разговор потребовал от нее большого напряжения.

— Пардальян схвачен, — прошептала она. — Схвачен! Доставлен в Бастилию! Так что же, радость или ужас заставляет вздыматься мою грудь? О! Несчастное сердце женщины! Если я не могу тебя вырвать, то я, по крайней мере, подавлю твой бунт! Я не увижу Пардальяна, и он умрет! Я завтра же решу его судьбу…

Она встряхнула головой, словно желая очнуться, стряхнуть с себя какое-то наваждение. Все же она прекрасно умела справляться с собой!

— Но кто тогда находится в особняке на улице Барре? Где Виолетта? Мне необходимо знать это сейчас же…

Фауста прошептала эти слова, взглянула в зеркало, слабо улыбнулась и позвала своих девушек Мирти и Леа, которые принесли ей еще один мужской костюм. Она сняла пажеское платье, которое было на ней до сих пор, надела новое, только что принесенное, закрыла лицо черной бархатной маской с белой атласной подкладкой и верхом на лошади, в сопровождении одного слуги, направилась на улицу Барре.

Этим слугой был шпион, который следил за мэтром Клодом.

Когда они почти прибыли на место, соглядатай обогнал Фаусту и первым остановился перед особняком, откуда, как он видел, выходил Клод. Фауста спешилась и взялась за дверной молоток. Через несколько секунд окошечко в двери приоткрылось. Появилось лицо мужчины.

— Что вам угодно? — спросил он, окинув улицу быстрым и подозрительным взглядом. Впрочем, он быстро успокоился, увидев, что перед домом стоит лишь молодой дворянин и его лакей.

Фауста ответила:

— Я от господина шевалье де Пардальяна, мэтра Клода и монсеньора Фарнезе.

Произвела ли такой эффект тройная рекомендация, или было достаточно одного имени — неизвестно, но едва Фауста договорила, как дверь стремительно распахнулась и человек произнес:

— Входите, монсеньор ждет вас…

«Монсеньор!» — с удивлением отметила Фауста.

Она вошла, внешне никак не проявив своего замешательства, но рука ее удостоверилась в том, что кинжал и пистолет, которые она заткнула за пояс, можно легко и быстро выхватить из-под окутывающего ее плаща.

— Проходите, проходите, сударь, — проговорил слуга, пересекая прихожую.

Как ни быстро миновала Фауста эту прихожую (что-то вроде приемной, уставленной старинной парадной мебелью), она успела окинуть внимательным взглядом обстановку. На стене висел портрет молодой женщины с прекрасным тонким и задумчивым лицом. Под портретом она заметила коврик, на котором золотом был вышит девиз, повторяющийся на других панно, развешанных по стенам: «Пленяю всех».