– Ты прям какой-то садист, Гусек! – не выдержал Саня Веремеев. – Мы тут без баб, понимаешь, а он, понимаешь, смакует свои сексуальные похождения. Маркиз Садюга!

– Да я не о том! – Гусев заерзал на столе. – Стал я с ней общаться, про себя рассказывать, про нее выспрашивать. А она точь-в-точь Юлька, аж мурашки по коже! Я и про Юльку ей рассказал, как в кафе в горсаду сидели, а потом у нее дома… И что вы думаете, парни? Стала эта Эниоль задумываться, припоминать, и вдруг говорит: да-да-да, было что-то такое, снилось, говорит, что-то. Я тебя, говорит, тоже помню, ты еще про какого-то своего командира рассказывал. Ну, парни, тут я и потух. Зовут его, говорит, как-то сложно и странно, только ты, говорит, не подсказывай, я сама вспомню, у меня, говорит, память отличная, мою память в школе все учителя отмечали.

– И вспомнила? – напряженным голосом спросил Сергей, а Саня Веремеев вновь сел на кровати.

– Вспомнила… Сама… – Гусев почему-то перешел на свистящий шепот.

– Дотысячиевский.

– Что-что? – Сергей тоже привстал.

– До-тысячи-евский, – по слогам сказал Гусев.

– До ста! – воскликнул Саня. – До сто! – Досто-евский!

– Ага, – сказал Гусев. – Такие дела, парни. Бредим мы, и бредим капитально. Какие-то новые химикаты на нас испытывают. Мощная штука, да?

– Не то слово, – пробормотал Саня Веремеев. – Однако же вот щиплю я сейчас себя за руку – и мне же больно, блин! По-настоящему больно!

– Наука умеет много гитик, вот что это значит, – сказал Гусев. – Бабка моя так выражалась. Вот уж, действительно, умеет так умеет.

– Да… – выдохнул Сергей после долгого всеобщего молчания. – Уколоться и забыться…

– Уже укололись, судя по всему, – заметил Гусев. – Вернее, нас укололи.

– А ты еще не знаешь, Геныч, кто такие наши американские друзья, – сказал Сергей.

Гусев подался к нему:

– И кто же? Покемоны переодетые?

– Нет. Всего лишь астронавты. Самые обыкновенные американские астронавты. И попали сюда прямо с Марса.

– Ну что ж, – сказал Гусев после некоторого молчания. – Почему бы и нет? Не знаю, как вы, парни, а лично я после расставания с Эниоль – там начали шуметь в коридоре, потом наставница стала стучаться, забеспокоилась, и я ушел по карнизу, – так вот, лично я эту головную боль перенес и теперь мне все по тамтаму. То есть, я решил для себя, что мне все по тамтаму, и внимания обращать на все эти шизы не буду. Как есть – так есть. Точка.

– Это самое разумное решение, Геныч, – сказал Сергей. – Я не говорю «правильное», но – разумное. Подходящее. Удобное. Грамотное. И я его поддерживаю.

– Мы можем поддерживать любые решения, – Саня Веремеев опустил голову на подушку. – Или ничего не поддерживать. Но все равно все будет идти своим чередом. А потому предлагаю спать, даже если на самом деле мы давно уже спим. Я тоже дергаться не собираюсь и, честно говоря, меня все эти чудеса вполне устраивают. Мне здесь просто интересно, и неважно, где находится это здесь, и что оно такое.

– Философ! – одобрительно сказал Гусев. – Галилей! Так и будем дышать, парни…

Свет бодрого пока еще осеннего солнца яркими бликами переливался в стеклах книжных полок и полированных глыбах двух шкафов, возвышавшихся у стены. Можно было повернуть пластинки жалюзи и преградить путь бесшабашному световому потоку, но доктор Самопалов умышленно не делал этого: неуклонно приближалась пора хмурого неба и затяжных дождей, и не стоило заранее погружаться в полумрак – слишком много сумеречных душ томилось на этой территории, обнесенной высоким железобетонным забором…

Доктор Самопалов сидел в кресле, а напротив него, в таком же кресле, на самом его краешке, примостилась все еще яркая, хотя и неотвратимо увядающая черноволосая женщина с пунцовыми, обильно напомаженными пухлыми губами и искусно подведенными большими глазами – мать Игоря Владимировича Ковалева. Жертва Игоря Владимировича Ковалева. Она, как обычно, пришла повидаться с сыном, но в свидании ей было отказано – по той причине, что Ковалев витал сейчас бог весть в каких запредельных сферах. Тело его лежало на койке в боксе, а сознание… кто знает, где было его сознание… Доктор Самопалов принял необходимые меры для того, чтобы сознание пациента, именующего себя Демиургом, никоим образом не контактировало с внешним миром. Доктор Самопалов совершенно определенно знал, что Игорь Ковалев – источник опасности. Очень серьезной опасности.

Светлана Ивановна Ковалева этого не знала. Поэтому, приехав в клинику и убедившись в том, что свидание с сыном не состоится, она, встревоженная, направилась к Виктору Павловичу, чтобы выяснить, в чем дело. И вот теперь в полном расстройстве она сидела в кабинете доктора Самопалова, объяснившего ей, что состояние Ковалева вынудило прибегнуть к сильнодействующим медикаментозным средствам.

– Господи, да чем же это он так Бога прогневил? – Светлана Ивановна тяжело вздохнула и поднесла к глазам платок. – Или это мне наказание… за мои грехи?..

Доктор Самопалов прищурившись смотрел в окно. Ему вспомнилось библейское высказывание про отцов, евших кислый виноград, и оскомину у детей.

– Господи… – вновь вздохнула Светлана Ивановна. – И дед его здесь лежал, а теперь вот он лежит… За что напасть такая? Словно проклятие какое-то… Я уже и в церкви была, и у этой ворожеи, у Виты, и у бабуси Гали…

Доктор Самопалов отвел взгляд от окна, спросил с удивлением:

– Дед Игоря Владимировича тоже лечился у нас? Почему же вы раньше этого не говорили?

Светлана Ивановна скомкала платок, спрятала его в сумочку.

– Да не лечился он, а лежал здесь. Это отец моего бывшего… мужа… Мне муж когда-то рассказывал, а Игорь и не знает ничего. Знает, что дед давным-давно умер – вот и все.

– Как же его сюда определили? Что, имелись какие-то основания?

– Это после войны было, в сорок седьмом… нет, кажется, в сорок восьмом. Ковалева – это фамилия матери мужа, свекрови… и муж тоже Ковалев, и Игорь… А дед его – Бенетти, Антонио Бенетти. Итальянец.

Светлана Ивановна замолчала. Доктор Самопалов тоже молчал. Потом он задвинулся поглубже в кресло и скрестил руки на груди.

– Ну давайте, рассказывайте, Светлана Ивановна.

…Гораздо больше теряли в той самой кровопролитной в истории человечества войне, но кому-то удавалось и находить… Многих навсегда разлучила война, но многих и связала на всю жизнь – правда, подчас жизнь эта оказывалась очень короткой…

Мать Игоря Владимировича Ковалева не знала подробностей, но общая картина вырисовывалась довольно ясно. Антонио Бенетти был военнослужащим итальянской армии, которая во Второй мировой воевала в союзе с двумя другими странами оси «Рим – Берлин – Токио» – Германией и Японией. Итальянский дуче Бенито Муссолини, выполняя волю фюрера Третьего рейха Адольфа Гитлера, направлял свои войска в пламя бушевавшего в Европе пожара войны. Где, как, когда и кем был захвачен в плен то ли рядовой солдат, то ли офицер Антонио Бенетти, Светлана Ивановна не знала, а знала она лишь то, что осенью сорок пятого года военнопленный итальянец вместе с другими своими соотечественниками и солдатами вермахта восстанавливал то, что было разрушено захватчиками, на юге Советского Союза. Там и встретился он со своей будущей женой – бабушкой Игоря Владимировича Ковалева по отцу.

Неизвестно было Светлане Ивановне и то, почему, когда это стало возможным, Антонио Бенетти не вернулся на родину. То ли не к кому было ему возвращаться, то ли он боялся репрессий – ведь уже покончено было с дуче и его режимом, и в Италии набирали силу коммунисты… а может быть, не захотела ехать в далекую капиталистическую страну его русская жена – да и кто отпустил бы ее из СССР в те годы?.. Как бы там ни было, Антонио Бенетти стал гражданином Советского Союза и работал на заводе «Красный Октябрь», который сам же и помогал поднимать из руин – мимо темных, с пыльными стеклами корпусов этого завода каждый день проезжал по дороге в клинику доктор Самопалов. Здесь, в этом городе, в конце сорок седьмого и родился у молодой четы сын Владимир – отец Демиурга-Ковалева.