Глава двадцать третья

Несмотря на траур, Паола намазала губы ярко-красной помадой и наложила на веки темно-синие тени. Выходя из тюремных ворот, Моррис осудил в душе жену. Снаружи, разумеется, уже поджидала кучка репортеров в надежде подогреть свеженькой информацией интерес публики к истории, давно перекочевавшей на последние полосы местных газет.

Заголовки сулили скандальные разоблачения. Убит ли Позенато или только похищен? Кто звонил в полицию и сказал, что он получил по заслугам – может быть, муж его любовницы? И по какой такой причине английский свояк отказался разговаривать с карабинерами? Но при таком количестве вопросов без ответов оправдать редакторские ожидания было слишком трудно: приходилось опасаться, что ответы, как два года назад, после пропажи Мими, так и не появятся.

Подтянулись фотографы. Спокойно и уверенно обняв жену, Моррис старался вести себя безразлично: не пряча лица, но и не позируя, чтобы ничего не перепало гиенам пера и объектива. Он обернулся на вспышки с миной человека, достойно пережившего тяжкое испытание. Репортер с микрофоном попросил сказать несколько слов. Моррис выразил надежду, что полиция напала на след истинных виновников – надо полагать, потому его и отпустили. Нет, он не таит зла на людей, бросивших его в тюрьму, хотя это было вопиющей несправедливостью. Напротив, печальный опыт оказался полезен, поскольку помог ему лучше понять самого себя.

Через несколько секунд «мерседес» растворился в потоке машин. – Минуты две Паола и Моррис молчали, но на первом перекрестке она не смогла удержаться от смеха.

– Dio santo, ты такой забавный!

Моррис слушал вполуха – его голова была полна планами, предстоящими встречами, решениями и обетами, которые надо теперь исполнять.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, ты всегда говоришь жутко правильные вещи. Ты ошизительный лицемер, Мо, знаешь, я просто тащусь от тебя!

Моррис сухо ответил:

– Я сказал то, что думаю. Я ни на кого не держу зла.

Паола расхохоталась.

– Старина Мо, – иронически сказала она по-английски, – Dio Cristo, мне так не хватало хорошего перепихона с тобой.

Моррис сжался. Ему пришло в голову, что одной из причин, почему тюремная жизнь оказалась не столь неприятной, как следовало бы ожидать, была разлука с женой, совершенно превратно понимавшей его душу. Паола навлекала на себя вечное проклятие своей любовью к дьяволу, который, как она считала, сидит в нем. Нет, он-то по ней совсем не скучал! Хотя теперь, когда она станет матерью его ребенка, ничего другого не остается, как успокоиться, изо всех сил стараться полюбить Паолу и надеяться, что материнство ее смягчит. Это решение он принял в один из последних дней в тюрьме – брак должен стать для него чем-то вроде замены судебного приговора. В конце концов, Моррис никогда не притворялся агнцем – что было, то было, – он лишь хотел сам назначать себе искупление.

Жизнь с Паолой казалась достаточно суровой карой.

Паола тем временем, держась за руль левой рукой, положила правую ему на бедро и стала потихоньку подбираться к ширинке. Моррис взял ее ладонь и нежно поднес к губам. Паола хихикнула.

– Che romantico! – Потом спросила тем же хихикающим тоном: – Ну и что ты им все-таки наговорил?

– Ты о чем?

– Да перестань наконец! О том, где тебя носило в ту ночь. Я не стала ничего выдумывать: боялась, что наши слова разойдутся. Сказала только, что, ты, должно быть, завел любовницу. Потом попросила адвоката намекнуть тебе на это, но когда он рассказал, какую сцену ты перед ним разыграл, я решила, что ты придумал что-то получше.

Моррис онемел. До него только тут дошло, что уже в который раз он проявил изворотливость пополам с идиотизмом. Принимая хитроумный план Мими, который давал ему алиби и объяснял молчание (как же легко принять самоуничижение за искренность!), он даже не обдумал, что сказать беременной жене, с которой собрался жить до конца дней. Конечно, если бы карабинеры его не арестовали в ту же ночь, она бы и не заметила его отлучки. Заснув вечером, Паола уже ни разу не просыпалась до утра – до того она безмятежна и самонадеянна. Моррис подумал, что человеку, никогда не страдавшему бессонницей, скорее всего, вообще не дано его понять. У них абсолютная несовместимость.

– Allora? Ну так что?

– У меня нет любовницы, – холодно произнес он. – Я не тот, за кого ты меня принимаешь.

Затормозив на красный свет, Паола сказала:

– Даже если б ты ее завел, мир бы не перевернулся. Знаешь, Мо, я могу понять такие вещи.

– Какие вещи?

– Ну, у людей случаются разные делишки на стороне. Из-за этого я бы не стала есть тебя поедом.

– Я считаю верность основой любого союза. Быть женатым значит быть верным, – резко ответил Моррис. Но почему-то вдруг вспомнил Кваме. В последнее время мозг его все чаще работал словно бы в автономном режиме, вызывая неприятные приступы сильного головокружения.

Паола опять развеселилась, словно сегодня ее смешило все, что бы ни сказал муж. Она давилась беззвучным хохотом, вцепившись в руль уже обеими руками:

– Sei comico, Мо. Ну какой же ты прикольщик!

Моррис начал сердиться. Она никогда не принимала его всерьез.

– Прочитав вчерашние газеты, я решил, что меня отпустили не из-за объяснений, а потому, что наконец арестовали тех двух marocchini – уж не знаю, что они там сотворили.

Паола кивнула.

– Если верить полиции, то да. Но тот карабинер, Фендштейг, другого мнения. – Помолчав немного, она добавила: – Он все еще думает, что это ты.

Скрестив руки на груди, Моррис ответил:

– Очевидно, что я стал жертвой соперничества между полицией и карабинерами. Все хотят первыми раскрыть громкое преступление. А поскольку полиция занялась теми, кем следовало, карабинерам пришлось найти себе кого-то другого.

Он не стал спрашивать, разделяет ли жена подозрения Фендштейга. Было бы ошибкой даже допустить такую возможность.

Паола прибавила газ, направляясь по кольцевой дороге к холмам, чьи неясные очертания виднелись за долиной. На голубоватых склонах предгорий ярко белел снег, и Моррис с радостью подумал, что в его отсутствие жена, видимо, завершила переезд. Они ехали в Квинцано. Он снова будет спать в постели Мими.

– Все равно, – настаивала Паола, – ты должен был им что-то сказать, иначе бы твое молчание показалось бы подозрительным. И могли бы не выпускать еще пять месяцев, если б ты ничего не сказал. – Сообразив, что он не ответит, Паола рассмеялась: – Что-то ты не слишком доверяешь своей жене, которой поклялся в верности.

Но Моррис прикусил язык. Он будет молчать. Ему не открыли, в чем можно положиться на Паолу, в чем нет. А ее супружеский долг – доверять ему всецело. Хранить честь и подчиняться! Затем, увидев усыпальницу с реликвией Лурдской Богоматери на вершине ближайшего к городу холма, он вспомнил свой обет и попросил Паолу у светофора свернуть направо. Нужно быть настоящим главой семейства.

– Зачем?

– Поверни, я зайду в церковь.

– Scusa? – Паоле показалось, что она ослышалась.

– Мне нужно в церковь, – повторил Моррис.

Десятью минутами позже он зажег свечку ценой в четыреста лир в раздражающе современном храме Сан-Джованни-Фьори. Склонив голову на глазах у пораженной Паолы, он вспоминал, как пошел в церковь с Массиминой в первый день их побега, как искренне она желала обратить его в истинную веру, и каким он был тогда циником и себялюбцем. В конце концов победила Мими. Круг замкнулся: Моррис познал унижение. Чего бы он только не отдал, чтобы вернуться в прошлое, оказаться рядом с той страстно верующей девушкой в доме Божьем! Повернувшись к скверно намалеванному «Снятию с креста», Моррис перекрестился и с душой вознес благодарственную молитву.

Паола шипела за спиной:

– Ты спятил, Мо! За нами что, – журналюги гонятся по пятам? Что вообще творится, в самом деле?

У выхода, прямо на пороге церкви, она полезла в сумочку и воткнула сигарету в ярко-красные губы. По ее виду невозможно было понять, раздражена она или просто спешит.