В завещании только и говорилось, что все имущество синьоры Луизы Тревизан должно быть разделено поровну между дочерьми, которые будут живы на момент ее кончины, и что она желает быть погребенной в семейном склепе рядом с дорогим супругом Витторио и незабвенной дочерью Массиминой.

Да и можно ли было ожидать иного?

Моррис сложил два листа, на которых была записана последняя воля, и поднял исполненный печали взгляд. Антонелла сидела, пряча лицо в ладони, на антикварном стуле за стеклянным столом, за которым они так безмятежно обедали всего два дня назад. Старикашка-священник, любитель собирать ношеную одежду, стоял рядом и довольно неловко – при его-то профессиональном опыте – держал руку страдалицы. Кваме застыл, выпрямившись, как пальма, у розовой оштукатуренной стены: ни дать ни взять варварская скульптура из тех, что приобрели такую популярность у «мыслящих» буржуа. Надо думать, для них это что-то вроде изгнания бесов и одновременно – реверанс чуждому миру, который страдает на экранах телевизоров и угрожает сытому покою на улицах.

Пока Моррис мог размышлять о чем-то отвлеченном и изящном, ему не было нужды считать себя только незадачливым преступником. Перед ним была тяжелая задача – вечно приходится делать не только необходимое, но и кое-что сверх того.

– Я полагаю, раз похороны завтра с утра, семейный склеп должны отворить уже сегодня?

Антонелла вновь расплакалась. Перед нею лежала стопка свежих номеров «Христианской семьи», которые она, как видно, обязалась разносить по другим домам богатого поселка. Антонелла зарылась в журналы лицом и дрожала.

Подошел священник, неслышно ступая по гранитным плитам пола.

– Бедняжка очень расстроена, – шепнул он Моррису. – Только что приходила полиция и задала несколько неприятных вопросов.

– Как это – неприятных? – Моррису даже не пришлось изображать беспокойство.

– Насчет того, почему муж отсутствовал дома ночью.

– А… – он понимающе кивнул, искренне посочувствовав Антонелле.

В каком-то смысле он сделал для нее доброе дело, избавив от мерзкого Бобо, который вдобавок ко всему трахал заводскую шлюшку с животной кличкой. «Твоя Цуцу»!

– Да-да, понимаю. Просто кому-то ведь приходится думать и о практической стороне. Я, к сожалению, совсем не знаю, как здесь устроены похоронные дела, то есть, что берут на себя родные, а что – кладбищенская администрация.

Священник отвел его к окну, откуда открывался вид, призванный возмещать богачам тяготы их жизни: ультрамариновый бассейн, живые изгороди из лаванды и розмарина, трогательные садовые скульптуры посреди зелени, а вдалеке – дорога, вьющаяся по холмам к прекрасным башням и звонницам города: Санта-Анастазия-иль-Дуомо, Ла-Торре-деи-Ламберти. Такой вид мог бы искусить самого Христа, подумал Моррис, живи Он в наше время.

– Администрация кладбища берет на себя все, – объяснил дон Карло. – Они сегодня вынут другие гробы из склепа, а новый положат завтра на самое дно. За этим присмотрят.

– А зачем класть новый на дно? – Моррис уже знал ответ, но рассчитывал узнать больше, чем спросил.

– Чтобы когда придет время убрать из склепа самый старый гроб, освобождая место для других, он оказался сверху.

– А останки тогда кремируют, да?

– Да. – Больше священник не стал ничего говорить.

– Кстати, – продолжил Моррис, слыша, как за спиной мучительно сморкается Антонелла, – Я пытаюсь вывести extra-communitari, то есть парней из общежития… э-э, in regola. В люди, так сказать, – ну, там бумаги, и все такое. До сих пор не было времени, но с появлением на сцене полиции, вы понимаете, мне придется это сделать, иначе бедняги окажутся опять на улице, будут голодать и воровать.

Он сделал паузу, в которую учтиво вклинился дон Карло:

– Понимаю.

– И вот хотел бы знать, – торопливо продолжал Моррис, словно ему было не по себе, – не согласились бы вы, падре, посодействовать, когда дело дойдет, хм, до властей предержащих? То есть объяснить им, что речь идет об акте милосердия.

Каким же он стал итальянцем! «Un atto di carita» в его устах звучало так, будто он произносил это всю жизнь.

Морщины вокруг рта дона Карло растянулись, когда он с улыбкой пообещал замолвить словечко. Все, что нужно сделать Моррису – внести некую сумму пожертвования на починку церковной крыши.

– A proposito, – продолжил священник, возвращаясь к Антонелле, – к слову сказать, я поговорил с вашим синьором Форбсом, когда мы отвозили одежду в общежитие. Un uomo meraviglioso!

– Да, он замечательный человек, – подтвердил Моррис и сам почувствовал прилив симпатии.

– Очень культурный. Он сказал, как только подыщет себе машину, будет приезжать на мессу в Сан-Томмазо.

– О, если в этом вся проблема, я сам его отвезу, – заверил Моррис. Они с доном Карло обменялись теплыми, уважительными улыбками, чего он никогда не мог делать с отцом. На самом деле, ему уже давно пора начать регулярно посещать – церковь.

– У него замечательная идея насчет scuola di cultura. Он просил меня провести в ней несколько занятий.

– Восхитительно, – отозвался Моррис с энтузиазмом.

– Palmam qui meruit ferat,[14] – смиренно произнес священник.

– Вот именно, – наобум согласился Моррис.

Дону Карло пора было идти. Он весьма деликатно спросил Антонеллу, не лучше ли передать «Христианскую семью» для распространения кому-нибудь другому. Она с трудом нашла в себе силы ответить, но мужественно отказалась, объяснив, что доставка отвлечет ее хоть немного, и как добр был падре, что пришел помолиться вместе с ней.

Моррис сел напротив молодой вдовы. Их отражения плыли в стеклянной столешнице. Антонелла подняла глаза, он взял ее пухлые ладони в свои, вспоминая, какими маленькими, белыми и быстрыми они казались, когда Антонелла украшала в ноябре могилу отца.

– Послушай, Тония, – впервые он назвал невестку так, – единственная причина, почему Бобо не ночевал дома, – желание проверить ночную смену. Va bene? Он мне частенько говорил, что считает своим долгом заглянуть туда раз в несколько суток.

Подняв опухшее лицо, она вымученно улыбнулась сквозь слезы, и Моррис улыбнулся в ответ. Он опять подумал, что в ее заурядности есть нечто утонченное, высшая проба подлинности, если можно так выразиться. Поэтому он оказал ей большую услугу, избавив от лживого и ничтожного мужа и заставив страдать, а тем самым пробудив в ней лучшие качества. Антонелла уже гораздо милее, – чем сорок восемь часов назад.

Он мягко сказал:

– Теперь позволь мне все же обсудить кое-какие практические детали. Сегодня днем в Квинцано доставят венки. Кому-то надо будет их получить. Я уже обговорил с мэрией вопросы оповещения деревни, так что об этом можешь не беспокоиться. Катафалк подъедет завтра в девять утра. А пока, честно говоря, я намерен попросить полицию оставить тебя в покое. Не сомневаюсь, ты уже рассказала все, что им надо знать.

Антонелла закивала, нервно теребя крестик на шее. На ней был на редкость грубый лифчик, вдобавок просвечивавший из-под траурной блузки.

– Да, кстати, – вспомнил он. – Мне звонил Стэн. Он, видимо, пытался дозвониться до тебя вчера вечером. Сообщил, что занятия придется отложить на неопределенное время, поскольку ему предложили работу учителя в Виченце. Я сказал, что заплачу все, что ему причитается.

Антонелла смотрела без выражения.

– А как только ты захочешь продолжать, я могу давать тебе уроки сам.

Она опять только кивнула. Лишь когда Моррис собрался идти и жестом подозвал Кваме, она набралась сил, чтобы сказать:

– Grazie, grazie, Morrees. Sei davvero simpatico. Правда, ты такой милый. – Антонелла встала, обошла стол и нежно расцеловала зятя в обе щеки, легонько обозначив объятие, как человек, который успокаивается сам, утешая ближних. – Grazie, – повторила она с блеском в глазах.

Доверчивость Антонеллы показалась Моррису чрезвычайно привлекательной – это напомнило Мими. А вот Паола никому не доверяет ни на грош, даже собственному мужу.