В ванной Моррис умылся и побрился, размышляя о том, что неплохо бы со временем заменить старый кафель на белый мрамор. И хоть он скорее умрет, чем поставит в ванной краны из золота и слоновой кости, но все-таки и с ними надо что-то сделать. А то уж больно смахивает на общественную уборную, как, впрочем, и все ванные комнаты, неудачно переоборудованные в середине и в конце пятидесятых.
Он вытер лицо и уже открыл было дверь, как вдруг вспомнил совет, данный ему в тюрьме довольно приятным молодым человеком. Моррис еще тогда поклялся, что при первой возможности так и сделает. Вернувшись в ванную, он взял с полки маленькую желтую губку. Спустился на кухню, оторвал от рулона пластиковый пакет и провозился битых пять минут, пытаясь открыть проклятую штуковину. Или взялся не с того конца? Ох уж эти современные удобства. Заглянув в холодильник, обмакнул губку в жирный соус, где плавали остатки вчерашнего праздничного ростбифа – не столько редкий для Паолы кулинарный подвиг, сколько работа donna di servizio, старой служанки синьоры Тревизан, которая очень удачно, на взгляд Морриса, перешла к ним вместе с домом. Как только губка набрякла и сама стала напоминать липкий коричневый кусок жаркого, Моррис сунул ее в пакет, а тот завязал узлом и положил в карман пальто. Это должно быть забавно! Не говоря уже о том, как здорово еще больше замутить и без того грязную воду. Впервые за последние недели у него было легко на душе. Моррис взял пальто и шагнул наружу. На свежий, пахнущий весной воздух.
Было около восьми утра, но дороги уже заполонили многочисленные автомобилисты – горожане рвались прокатитьсяна горных лыжах по последнему пасхальному снежку в родных краях Фендштейга. Моррис ехал аккуратно, наслаждаясь свободой, любуясь неохватными белыми просторами у подножия горных вершин на севере и солнечным городом на южной равнине. Поболтав с Массиминой о беременности Паолы (она утверждала, что это правда, и срок не меньше восьми недель), Моррис остановился и купил местную газету, где его ожидал еще один приятный сюрприз. Среди набивших оскомину статей о чиновниках-взяточниках, – младенцах, найденных в мусоре, и наркоманах, зарубивших топором своих недостаточно щедрых родителей, попался на удивление лаконичный заголовок: «МАРОККАНЕЦ И ЕГИПТЯНИН ОБВИНЯЮТСЯ В УБИЙСТВЕ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЯ». Моррис вернулся к киоску, взял плитку швейцарского шоколада и поудобнее устроился на кожаном сиденье «мерседеса», чтобы не спеша прочесть статью. Возможно, если в ней найдется что-нибудь полезное, он вновь обратится к Всевышнему.
Обвинение, признавала газета, было выдвинуто несмотря на то, что тело так и не нашли. Но среди вещей марокканца обнаружен складной нож со следами крови, причем группа ее совпала с группой крови пропавшего Роберто Позенато. Надо же, как интересно! А у его молодого сообщника изъято дорогое серебряное пресс-папье, ранее украшавшее стол Позенато (хотя Моррис не смог припомнить подобной вещицы). У обоих найдена небольшая сумма денег, причем банкноты были из той же серии, что в одном из сейфов компании. Рассказанную эмигрантами байку, – будто бы они вернулись в Верону обжаловать незаконное увольнение, ни сном ни духом не ведая об исчезновении Бобо, полиция сочла совершенно неправдоподобной. Напротив, предполагалось, что подлинной причиной их возвращения было желание прихватить с собой припрятанные во время бегства вещи, возможно, даже принадлежавшую предпринимателю «ауди-100», которую также до сих пор не нашли; в ней, вполне вероятно, могло находиться тело. Учитывая серьезность преступления, марокканец и его сообщник-египтянин предстанут перед судом per direttissima, то есть безотлагательно.
Моррис прожевал шоколадку и тщательно вытер руки носовым платком. Он был одновременно обрадован и озадачен. Что, к примеру, имелось в виду под «одним из сейфов компании»? Ясно, не тот, что за мусорной корзиной – оттуда он сам вынул все деньги, так что полиции не с чем было сравнивать. А в главном сейфе, как известно, наличность вообще никогда не хранилась. Единственное объяснение – Бобо все-таки выдал этим двоим небольшое выходное пособие (неслыханная щедрость!) из какого-то третьего сейфа, о котором Моррис ничего не знал. Но кто-то – судя по всему, Антонелла – знал и рассказал полиции, иначе откуда бы взяться упомянутым банкнотам. Заметка не только подтверждала, как невысоко Бобо ценил своего партнера и зятя (будто и так неясно) и как готовился захватить всю власть в фирме (интересно, сколько еще предстоит открытий на сей счет?). Теперь возникла новая проблема: полиция может подумать, что Моррис сознательно скрыл от нее некие сведения, хотя бы о размере нелегальных сделок компании. Разве можно поверить, будто Азедин и Фарук взяли лишь немного денег из сейфа? Это просто смешно.
Но в целом новости были превосходные, особенно окровавленный нож. Благодаря им Моррис наконец получал достойное место в жизни, законное состояние и решимость использовать его щедро и разумно. Ибо сказано: «Любящим Бога, призванным по Его изволению, все содействует ко благу». Главное – уверовать. Охваченный почти детским энтузиазмом, Моррис схватился за телефон, чтобы поделиться сперва с Массиминой, а затем – уже не столь прямо – и со Всевышним. Забыв набрать ее номер в раю (как раньше делал по привычке, садясь в машину), Моррис просто нажал для верности повтор последнего звонка и уже было принялся благодарить Мими, своего верного ангела-хранителя, как вдруг послышалось характерное треньканье: электронный чип вышел на нужного абонента.
На небесах?..
Моррис лихорадочно пытался вспомнить, кому он звонил со вчерашнего дня, как вышел на свободу. Вроде бы никому. И тут глубокий бас, явно не Массимины, но безошибочно узнаваемый, откликнулся: «Pronto». Моррис опешил. «Слушаю», – повторил бас, уже недовольным тоном.
– Кваме! – наконец очнулся Моррис. – Слушай, тут такие дела… В общем, я еду к тебе.
Странно, но теперь ему казалось, что больше никому он и не собирался звонить.
Десять минут спустя, поставив машину на Виа-деи-Джельсомини, Моррис с удовлетворением заметил свежие надписи на садовой стене, окружавшей его бывшее жилище. «FORA I NERI DAL VENETO» – гласили метровые буквы. Черные, вон из Венето! Сосед, повстречавшийся на дорожке у ворот, в ответ на его приветствие скорчил гримасу. Моррис заулыбался во весь рот. Когда он поднялся наверх, Кваме показал письмо, которое подсунули под дверь в открытом конверте с неделю назад.
«Многоуважаемый синьор Дакворт,
Приношу искренние соболезнования в связи с кончиной Вашей тещи. Надеюсь, это несчастье не стало непереносимым ударом для Вас и Вашей супруги.
От других жильцов я узнал, что Вы собираетесь переехать с Виа-деи-Джельсомини в особняк, принадлежащий семье Вашей жены. Если так, не могли бы Вы вместо того, чтобы пускать квартиранта, что неизбежно вызовет недовольство в доме, где все квартиры являются собственностью жильцов, продать мне Вашу квартиру по справедливой, с Вашей точки зрения, цене?
Искренне Ваш
СИЛЬВАНО КАСТАЛЛАНИ».
Я таки его достал! Моррис чувствовал себя на седьмом небе. Особенно после того, как увидел, что Кваме вовсе не превратил жилье в свинарник. Наоборот, он оказался намного аккуратней Паолы. Ковры были в идеальном порядке, драгоценные книги Морриса ровными рядами выстроились на полках. Нигде не валялся хлам, неотделимый от их семейной жизни – разбросанные по углам старые туфли, пилки для ногтей между диванными подушками и тому подобное. Нет, у Кваме не было ни соринки, как в порядочном музее. А если теперь в квартире слегка пахло чем-то непривычным, так это просто потому, что у самих чернокожих запах несколько иной, и пищу они готовят по своему вкусу, и, возможно, даже предпочитают другие шампуни, духи, моющие средства… И уж точно им нравятся больше всего (надо же!) сигареты с ментолом. Но разве такие мелкие различия не придают жизни пикантность? С чего, собственно, соседи так переполошились? И чем он сам так не нравился – семейству Тревизан? Нет уж, насчет того, кто здесь не прав, двух мнений быть не может! Ведь Моррис никогда не проявлял предрассудков и не задевал тех, кто нормально с ним обходился. Он обнял Кваме и дружески хлопнул по широченной спине. Наверное, Паола звонила парню, чтобы обсудить какие-то детали переезда.
