– На самом деле, – добавил он, – я не верю, что Бобо у них. То есть… – он осекся, – мне известно только то, что пишут в газетах.

Ожидая, пока невестка отзовется, он отпил еще, потом сказал:

– Понимаешь, на твоем месте я не стал бы так просто бросаться миллиардом.

Похоже, Форбс с приятелем заскочили в один из баров под крышей. Небось, старику, как всегда, приспичило уединиться в сортире.

Антонелла все молчала. Наконец, сглотнув, произнесла бесцветным голосом:

– Моррис, я нашла письма. Сегодня утром.

– Что? – Сердце, кажется, пропустило пару ударов.

Письма?!

Антонелла не выдержала и зарыдала в голос.

– Он… у него была женщина. Он хранил ее письма вместе с фотографиями своего первого причастия!

– Тония! – охнул Моррис. – Какая жалость…

И так естественно прозвучало это милое уменьшительное имя.

– O Dio! Эти письма – они за много, много месяцев, такой ужас…

Неожиданно у него вырвалось:

– Как бы я хотел быть рядом и утешить тебя.

– Моррис… – Антонелла окончательно сломалась.

Он деликатно обождал, потом вернулся к сути дела:

– Боюсь, тебе придется рассказать о них полиции. Я понимаю, как больно и неприятно, но это нужно сделать ради справедливости, для несчастных эмигрантов. Его исчезновение может быть как-то связано с той женщиной.

– Да-да, конечно.

Морриса вдруг встревожила новая мысль.

– Я так понимаю… – он заколебался. – То есть хочу сказать, ты с ней говорила? С этой девицей, кто бы она… В смысле, может, она нам подскажет…

– В том-то все и дело, – всхлипнула Антонелла, – я понятия не имею. Даже имени не знаю: она подписывалась либо «твоя Цуцу», – бедняжка едва не задохнулась, – либо… о-о… «твоя сладкая курипочка».

– Но должны же быть какие-то детали, зацепки…

– Все письма только о сексе, – отрезала Антонелла. – Боже, Боже мой, какая гадость… – голос ей опять изменил.

Моррис без конца успокаивал ее – и непритворно сожалел. Версию побега с любовницей пока придется отложить. Она больше всякой другой будет выглядеть притянутой за уши. Правда, когда случается неприятность, скажем, пропадает кто-нибудь, версий могут быть сотни, тысячи, как сейчас. Несмотря на следы драки в офисе, Бобо вполне мог улизнуть со своей пассией, подстроив похищение, чтоб замести следы интрижки. А может, кто-то их шантажировал. Отчего нет, запросто. Вот им и пришлось исчезнуть.

В трубке раздавались стоны и вздохи. Моррис решил, что сочувственное молчание лучше всего сможет выразить его негодование и в то же время отказ верить в подобные бесчинства.

– Как он мог так поступить со мной, Моррис? Как он мог?

– Кто-то может, кто-то нет, – философски заметил он. – Я бы не смог, например. Но сейчас важно сообщить в полицию. Это поможет суду правильно разобраться с теми парнями. – Главное, не забывать о милосердии.

– Да.

– И ни в коем случае не плати выкуп, пока не будет железных доказательств, что его именно похитили.

Постепенно приходя в себя, невестка перешла на деловой тон:

– Об этом не беспокойся, Моррис. Я не должна говорить, но карабинеры велели приехать с деньгами в указанное место, а они спрячутся поблизости и схватят бандитов. Срок назначен ранним утром в день суда. Потом, что бы там ни было, пойду на процесс как свидетельница. Какой кошмар! Хоть бы все кончилось поскорей, и уехать куда глаза глядят.

Едва Моррис открыл рот, еще не зная, что скажет, как увидал, что к нему направляются Форбс и… да, не кто иной как Стэн. Слабо надеясь, что теперь его не смогут узнать, и зажмурив глаза, чтоб самому не выдать себя, он торопливо бросил Антонелле: пришла сестра делать уколы – жду тебя к семи, почитаем Экклезиаст – держись, не падай духом.

И едва он выключил телефон, мерзкий голос провизжал над ухом:

– Эй, старичок, тебя что, разбомбили? Зашибись!

Моррису никогда не нравился Стэн Альбертини. Но очевидная насмешка судьбы заключалась в том, что как бы редки и странны ни бывали их встречи, Стэну, похоже, Моррис как раз нравился. Тупой янки со своей вечной улыбочкой был само участие. Идешь ты, чего это с тобой стряслось? Где, когда? Да уж, влетел! Ну не кисни, старичок, помнишь, в каком я был виде, когда мы встретились в Риме, еле ноги таскал. Полтела в гипсе после аварии…

Подчеркнуто обращаясь к одному Форбсу, Моррис произнес ледяным тоном:

– Не знал, что вы знакомы. – А про себя подумал, какой все-таки идиот этот Стэн. Если бы искромсанное лицо так зарастало, как поломанные ноги. Ты будешь умирать от рака, а Стэн расскажет в утешение, как у него в пятом классе разболелся зуб.

– Я тут вел переговоры насчет должности в летней школе, – пояснил Форбс. При чем здесь гуляние под ручку по площади, было совершенно непонятно.

На миг повисло неловкое молчание. Форбс из-под пыльных ресниц разглядывал Морриса куда пристальнее, чем случалось прежде. Впрочем, он, вероятно, всего лишь хотел показать, что не стесняется взглянуть в лицо уроду. Моррис подумал с тоской: в том, что касается реакции ближних, нужно было предусмотреть больше вариантов. Гораздо больше. Исключая, само собой, недоумков вроде Стэна.

– Старина Пит – хочет, чтобы я прочел курс лекций по ВЖ в этой лавочке, которую он устраивает.

Моррису ни разу не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь звал Форбса Питом. Равно он не смог с ходу отгадать, что означает ВЖ. В устах Стэна – разве что «в жопу»?

– Венецианская живопись. У Стэна диплом по истории искусства, – пояснил Форбс, загадочно потупившись. Определенно, в разговоре ощущалась какая-то неловкость, надо полагать, из-за Морриса. А может, и нет.

– Я подумал, – продолжал непрошеные объяснения Форбс, – для разнообразия неплохо бы представить и американский подход к искусству. В наше время не стоит создавать в школе слишком английскую атмосферу.

Тут Стэн обнял старшего товарища и нежно привлек к себе. Что живо напомнило Моррису омерзительный диспут о предполагаемых преимуществах бисексуального образа жизни. Однажды он услышал такое, когда одиночество толкало в компанию неприкаянных побродяжек, каким некогда был и он сам. Больше всего поражало, до чего тщательно пожилой джентльмен скрывает вполне понятное отвращение к амикошонской выходке этого недоумка. Стэн явно не стоил его забот. При первом же случае надо будет объяснить Форбсу, что нет никакой нужды связываться ради экономии с задрипанными провинциалами. Моррис охотно даст денег на настоящих специалистов, по крайней мере, в первые год или два.

Он встал.

– Пора обратно в больницу. Меня отпустили на несколько часов, чтоб разобраться, – чуть было не ляпнул «с полицией», – с завещанием старой синьоры.

Форбс и Стэн пообещали его навестить. Возможно, завтра. Надо полагать, оба чувствовали себя слегка виноватыми оттого, что с ними все в порядке. Уже собравшись идти, Моррис повернулся к Форбсу:

– А кстати, когда это произошло… ну, с собакой, вы не припомните, кто взял мое пальто?

Лицо старика не дрогнуло. Выцветшие глаза оставались ясными.

– Ваше пальто?

– В кармане был бумажник.

Стэн, явно не понимавший, о чем речь, вдруг брякнул ни с того ни с сего:

– Ну, ясное дело.

Наркотиков, что ли, нажрался?

Форбс покачал головой.

– Помню, после того, как карабинеры пристрелили собаку, один помогал Кваме отнести вас в машину. Может быть, кто-то из этих двоих снял с вас пальто. А потом… – он задумчиво выпятил губы, до странности сочные на пергаментном лице. – Nec scire fas est omnia.[20]

– Ох, старичок, до чего ж он крут со своей латынью! – расхохотался Стэн, снова облапив Форбса.

Моррис поспешил прочь в необъяснимом смущении.