– Слушай, а мы уже почти на месте, – заметила Мими. В самом деле, они только что проехали деревню. – Давай остановимся и спокойно все обсудим.

Как ее изменила смерть! При жизни Массимина никогда так не разговаривала, она была милой девчушкой, но не более.

– Конечно, – Моррис свернул на обочину и остановился под каменной стеной, на гребне которой кустились освещенные солнцем каперсы. Из ствола, росшего рядом платана, торчали два использованных шприца. Нигде больше не найти незапятнанную прелесть, подумалось ему.

– Займись с ним любовью, – шепнула Мими.

– Что?!

– Займись любовью с Форбсом. Или, вернее, позволь ему сделать это с тобой.

Первый раз в жизни Моррис рассердился на своего ангела-хранителя. Как она только могла предложить такое!

– Прежде всего, это логично.

Никогда он не подозревал Мими в столь грубом практицизме.

– Но…

– Он убедится, что ты пересмотрел свои взгляды, и перестанет опасаться, что ты дашь выход своей непрязни к гомосексуалистам.

– Мими…

– Кроме того, между вами установится эмоциональная связь, тут уж он вряд ли посмеет тебе вредить. И наконец…

Моррис был потрясен до глубины души. Он тяжело дышал; все внутренности, казалось, вот-вот взбунтуются. Даже кондиционер поперхнулся: в машине явно не хватало воздуха.

– …тебе самому этого всегда хотелось – потому ты сейчас так взволнован.

– Но, Мими, это противоречит моим религиозным убеждением, это против всех моих…

– Святой апостол Павел был гомосексуалистом, – возразила она. – Я это знаю совершенно точно.

Он все еще протестовал, но Мими продолжала:

– Как бы там ни было, я отпускаю тебе этот грех, Морри, прощаю тебя так же, как с Паолой и Кваме. Ты только при этом гляди на меня, – ее интонация возбуждала. – Как в тот раз.

– Да, – ответил он упавшим голосом.

– Знаешь, мне ведь тоже было тогда чудесно, Морри, – выдохнула она. – Ты на меня так смотрел… твое бедное израненное лицо.

На минуту она умолкла: мимо на допотопном велосипеде проскрежетала старуха с огромной сумкой, потом прогромыхал бензовоз. Моррис в последний раз попробовал пойти на попятный:

– Послушай, Мими, меня до сих пор тошнит от того, что я с ними вытворял. Ты же все про меня знаешь. Я просыпаюсь в кошмарах, и меня выворачивает наизнанку.

– Не надо, – она была сама нежность, – не говори так. Тебе понравилось, и ты был прекрасен. – Потом добавила еле слышно: – Ты так красив обнаженный, Морри. Твое тело. И лицо, когда ты кончаешь, даже теперь. Как поэма.

– А как ты, Мими, была прекрасна в тот день. Лицо как у святой. И в руках ты держала распятие.

– Значит, решено, – сказала она. – После этого становишься – добрей и счастливее. В конце концов, раньше ты не имел дела с мужчинами только потому, что отец это презирал.

На это у Морриса не нашлось ответа, и он снова включил зажигание. Машина скользнула на шоссе. Перед ним расстилались последние мили сельских угодий, на полях уже пробились ростки кукурузы, земля в садах была усыпана опавшим вишневым цветом. Свернув к Вилла-Каритас, он вдруг спросил:

– Кстати, ты ведь знаешь мои планы насчет Антонеллы?

– Конечно, Морри.

– Не возражаешь?

– Она так печальна и одинока, – с грустью сказала Мими.

– Послушай, Мими, – настаивал Моррис, – я не буду ничего предпринимать без твоего благословения. Совсем ничего в жизни, обещаю тебе. – Он возбудился, представив, что именно Массимина ему позволит – нет, повелит ему делать.

– Пусть мой портрет всегда будет у тебя в комнате, – прошептал призрак. – Обещай, что я всегда буду у тебя на первом месте.

– Да, – сказал он, – да!

– Если сделаешь, как я велю, можешь заниматься любовью с кем хочешь. Мне нравится на тебя смотреть. И нравится, когда ты на меня смотришь. Ты же знаешь, с кем бы ты ни был, ты всегда будешь только со мной.

– О да, – обещал он. – Всегда, всегда.

И тогда Мими приказала:

– Masturbati, Morri.

– ?..

– Я так хочу.

– Что, прямо здесь? – изумился он. Они подъезжали к Вилла-Каритас по дороге, разбитой грузовиками.

Мими рассмеялась:

– Да, прямо здесь. И не вздумай отказываться, Морри. Поставь машину за деревьями.

И снова Моррис был одновременно шокирован и восхищен. Мими точно вздумала занять место Паолы в его жизни. Но до чего же мило у нее получалось!

Внезапно он ощутил Мими под боком. Моррис видел ее, хотя она была бесплотным духом. Ее аромат наполнял машину. Она задрала подол, а под ним были те самые заштопанные трусики, что хранились под подушкой. Она подтолкнула а его ладонь к брючной молнии и нараспев принялась чиать «Песнь Песней»: – Возлюбленный мой протянул руку свою сквозь скважину, и внутренность моя взволновалась от него. Я встала, чтоб отпереть возлюбленному моему, и с рук моих капала мирра, и с перстов моих мирра капала на ручки замка…

В это время старческий голос произнес: «Quod ubique, quod semper, quod ab omnibus…[23]» Возле машины стоял Форбс, держа за руку юного Рамиза, по лицу его растекалась блаженная улыбка.

Как же мудро Мими разыграла эту небольшую прелюдию к тому, что, как теперь понимал Моррис, должно было неизбежно свершиться.

Вечером он ужинал с Антонеллой в доме Тревизанов. Обстановка была чинной; старая служанка покойной синьоры наготовила изысканных блюд. Антонелла надела простое черное платье, но поясок на талии подчеркивал роскошную фигуру, – напоминавшую песочные часы. На фоне старинной мебели ее манеры казались особенно утонченными. Лицо Антонеллы было отмечено печатью перенесенных испытаний, выстраданной мудрости, памятью об измене Бобо, об ужасных преступлениях и не менее ужасной судьбе сестер. Подобно троянской вдове, она всего лишилась на своей войне и теперь искала лишь одного – забвения.

Служанка бесшумно сновала по комнате, а хозяева беседовали о бизнесе: о непрерывно растущих заказах «Доруэйз», об интересе, который впервые за всю историю фирмы проявили американцы. Придется, наверное, устанавливать дополнительные разливочные линии, а с этим могут возникнуть проблемы, если банковские ставки сохранятся на пятнадцатипроцентном уровне. Но Моррис собирался продать квартиру на Виа-деи-Джельсомини, что даст им хотя бы часть необходимых денег. Антонелла сказала, что тоже подумывает о продаже своей квартиры.

– Значит, мне придется съехать из дома Тревизанов? – осведомился Моррис.

– Ну что ты, нет, конечно. Места хватит нам обоим, кто бы сомневался. А так мы сможем сэкономить… Здесь, по крайней мере, нет печальных воспоминаний, ни твоих, ни моих, – и Антонелла опустила глаза.

Говорили они и о политике. Местные депутаты, обычно помогавшие Бобо улаживать дела с налоговой инспекцией, угодили под следствие по обвинению в коррупции. Правительство неустойчиво, идет реформа избирательного законодательства. Италия меняется. И теперь им придется управлять компанией по-новому – честно, открыто, но не забывая, на чем особенно настаивал Моррис, о главном: давать работу людям, нуждающимся в поддержке.

Антонелла соглашалась с ним во всем. Она делала пометки в блокноте, обсуждала шансы на получение субсидий и перспективы постройки нового завода. Архитектор уже приступил к проекту часовни, которую они решили подарить рабочим. Моррис был на седьмом небе. Никогда еще в жизни он не встречал женщины, с которой действительно можно говорить о делах. Никогда он не чувствовал такой свободы от любых волнений и страхов, от непрерывного внутреннего напряжения последних печальных лет.

Вытирая салфеткой рот, Антонелла сказала:

– Кстати, ко мне сегодня опять приходил Фендштейг.

Кровь вдруг застыла в жилах. За то, что на лице Морриса нельзя было прочесть паники, следовало благодарить исключительно покойного сторожевого пса. Только что проглоченный чернослив камешком провалился в желудок.

– Он хотел просто поговорить, обсудить нестыковки и неясности в деле.