Согласно обвинению, Хён перевозил некие документы в своем тубусе. Одна из служанок не выдержала пыток и проговорилась. Она подтвердила, что в дом Юн Сониля часто приходил художник и приносил бумаги. Единственным подходящим под описание человеком оказался Хён.

Он не был католиком, но тесно общался с представителями религии, особенно с Юн Сонилем, который прятал дома священника из Китая и помогал распространять идеи христианства. Сониль разрешал проводить в своем доме мессу и даже одолжил священнику свою лодку, чтобы тот мог тайком переправляться в Китай. Когда к Юн Сонилю ворвались стражи, он сам притворился священником, чтобы китайский товарищ мог сбежать. Местонахождение настоящего служителя было неизвестно. Сониля жестоко пытали, но мужчина умер, так никого и не выдав.

Наступила весна, однако хмурым небом скорее напоминала позднюю осень или зиму. Леденящий ветер насквозь продувал тюремные камеры, трепал лохмотья Хёна и спутывал отросшие волосы.

Отчаянные стоны католика, сидевшего в той же камере, сводили с ума. Они пробирали до мурашек и шли из самого нутра несчастного. Хён готов был на все, лишь бы не слышать воплей, но ничего не мог сделать, поэтому просто закрывал глаза и погружался в воспоминания.

В документах священник докладывал Китаю о ситуации в Чосоне и просил помощи. По мнению судей, данные действия угрожали безопасности государства.

– Мы нашли бумаги в вашем тубусе. Признаете, что перевозили их? – спросил у Хёна дознаватель.

– Да.

– Содержание документов весьма сомнительно. Вы их читали?

– Нет.

– Вы из католиков?

– Нет, но не считаю их еретиками. Я тоже хочу задать вопрос. Пытки запрещены законом, почему вы относитесь к католикам как к животным? Разве можно вытворять с человеком столь ужасные вещи?

Вместо ответа дознаватель приказал ударить допрашиваемого по лицу. Хён испытал адскую боль и почувствовал, как ему перекосило челюсть, после чего упал на пол и закрыл глаза.

Выпущенные католики рассказывали, что в тайной полиции их избивали намного сильнее прочих заключенных, после пыток многие умирали. Все оказалось правдой. Хён также вспомнил, что смертность и число казней католиков в тюрьмах тайной полиции намного выше, чем в обычных.

Закон строго определял перечень возможных тюремных наказаний. Но к католикам это не относилось, их пытали с особой жестокостью. Хёну повезло: его не резали ножом, не жгли раскаленным железом, кости были целы. Тем не менее от жестоких побоев на теле не осталось живого места. Он постоянно находился в беспамятстве. Еще немного – и сошел бы с ума. Сколько прошло времени?

На рассвете молодой человек ненадолго пришел в себя, с трудом открыл глаза и резво вскочил с места, будто его и не избивали много месяцев подряд. Перед ним сидел отец. Прошлой ночью он сам пришел в отделение тайной полиции и притворился католиком, чтобы встретиться с сыном.

– Отец, как ты?.. Что ты здесь делаешь?

– Как себя чувствуешь?

– Ты не можешь здесь оставаться! – в ужасе крикнул Хён.

– За меня не волнуйся. Завтра мы оба будем дома.

Хёна одолело странное беспокойство. На следующий день его опять вызвали на допрос, который вел главный дознаватель.

– Мой сын невиновен, – начал Хо Иль. – Этот тубус ему не принадлежит. Им пользуется художник из моей мастерской.

Только тогда Хён понял замысел отца.

– Здесь написано имя вашего сына. Что за бессмыслица? – спросил дознаватель.

– После работы он иногда менялся тубусом с художником по имени Сокки. Все слуги моего дома, художники в мастерской и соседи знают об этом. Но с недавних пор Сокки постоянно ходил с тубусом моего сына. Я о том, где нашли бумаги. Если не верите, посмотрите на именную печать внутри. Она принадлежит Сокки.

После этих слов дознаватель вызвал самого Сокки и слуг с художниками из мастерской. На допросе последних трясло от страха. Все вторили, что Сокки часто ходил с тубусом Хёна. Похоже, Хо Иль заранее их проинструктировал.

– Правда, что последнее время вы носили этот тубус? – спросил у Сокки дознаватель.

– Да, именно так, – побелев, ответил он.

– Печать, найденная внутри, принадлежит вам?

– Да, она означает «багряный закат», – выдавил Сокки.

– Что ты несешь! Это ложь. Да, мы иногда менялись, но не в этот раз! – в ужасе закричал Хён.

Дознаватель не знал, кому верить. С одной стороны, на тубусе выгравировано имя Хёна, с другой – внутри обнаружили печать Сокки, и есть доказательства, что юноши менялись тубусами. Но все это считалось косвенными уликами, не вносившими ясности.

– Я докажу вам, – дрожащим голосом заявил Сокки.

– И как же? – удивился дознаватель.

– Напишу сейчас все, что было в тех документах.

– Вы серьезно? Полностью?

– Да. Это послужит доказательством?

Дознаватель позвал подчиненного и приказал принести письменные принадлежности. Сокки узнал его походку. Это был человек, постоянно следивший за ним.

Сокки сделал глубокий вдох и принялся писать. После проверки дознаватель не мог поверить своим глазам – перед ним была полная копия документов, без единой ошибки.

Сокки посадили в камеру, а Хо Иля с Хёном отпустили. Напоследок Сокки обернулся, посмотрел на друга и улыбнулся с облегчением. Но Хён этого уже не видел – он горько плакал.

По возвращении домой Хён отказался от еды, не принимал лекарства и не желал никого видеть.

Хо Иль был счастлив, что сын в безопасности, но сожалел о потере золотой жилы в лице Сокки. Молодой художник потратил свой бесценный дар на то, чтобы запомнить наизусть содержание злополучных бумаг.

Мужчина закрыл глаза и вспомнил о произошедшем на днях.

Когда Хёна забрали, к нему пришел Сокки с неожиданным предложением. Он сказал, что возьмет вину на себя. Хо Иль очень хотел спасти сына, но был против такого решения.

– Нет, я не могу. А как же ты? – сокрушался он.

– Прошу вас, дайте согласие, – умолял его Сокки.

– Разве такое возможно? Если да, Хён будет тебе очень благодарен. Думаю, он втайне надеется на твою помощь, – добавил Хо Иль, хотя его сын никогда не просил об этом.

В ответ Сокки лишь грустно улыбнулся.

– Тогда вам нужно кое-что сделать, – решительно произнес он.

С заходом солнца Хо Иль и Сокки пробрались к черному входу здания тайной полиции и трижды постучали в дверь. Оттуда выглянул часовой, убедился, что вокруг нет любопытных глаз, и провел гостей внутрь.

– Поспешите. Делайте задуманное – и на выход. Если нас увидят, мне конец.

– Хорошо, только не торопите.

Сокки просмотрел бумаги, которые принес часовой, и кивнул Хо Илю.

Потом достал из тубуса печать Хёна, протянул часовому свою и сказал:

– Положите внутрь.

Убедившись, что дело сделано, Хо Иль рассчитался со стражником, затем прошел к главному входу и сдался. Так он смог обвинить Сокки в сговоре с католиками.

Спустя время пришла весть, что Сокки бесследно сгинул в тюрьме.

Хён в ужасе проснулся и вскочил с кровати: ему приснился сон, где он стал мстительным духом. Мысль о том, что его неупокоенная душа может навредить людям, была невыносима.

После тщетных попыток унять страх молодой человек в бессилии откинулся на спинку кровати. Он еще не рассказал Танби о втором воспоминании, вернувшемся сегодня.

Хён достал из тубуса незаконченный рисунок и кисти. Он попытался завершить работу, опираясь на воспоминания, но ничего не выходило. Не мог и мазка совершить кистью, словно руку удерживала неведомая сила. От напряжения на лбу выступил пот.

Наконец Хён отложил кисть. Нужно вспомнить абсолютно все, дабы закончить картину.

Он лег на кровать, посчитал оставшиеся дни и впал в еще большее уныние.

Вечером на улице, недалеко от здания, где проходили дополнительные занятия, Танби увидела Учжу и окликнула его. Хён говорил, что у внезапной неприязни одноклассника могли быть причины, поэтому девушка решила выяснить все сама. Как раз подумывала договориться о встрече.