— Индейками и утками? — удивился я.

— Как по-твоему, если у человека полный сарай птицы, он богат?

— Еще бы!

— А вот у нашего правителя тысячи индюков и уток.

— Ну, тогда это смертный бог, — выдохнул я.

— Некоторые его таким и считают.

По мере того как продолжался осмотр города, я все больше убеждался в правоте старика. Скоро мы вступили в богатый квартал, населенный преимущественно чиновниками. Дома здесь были на пять-шесть комнат, а некоторые возвышались аж на три этажа. А на одном из дворов я заметил не только индеек, уток и съедобных собак, но и двух привязанных к дереву попугаев с такими зелеными перьями, что они казались пугающе нереальными.

— Зеленые попугаи! — прошептала Цветок Пустыни.

Мы оба застыли на месте, едва не лишившись дара речи. Даже такой невежественный ацтек, как я, знал, что плюмаж из перьев зеленого попугая — это настоящее сокровище.

— А у нашего правителя таких тысячи, — сообщил Звездочет.

— Да такого богатства не может быть на целом свете! — изумилась Цветок Пустыни.

— Ты уверена?

Мы свернули за угол и вышли на центральную рыночную площадь Толлана. И опять старик оказался прав: я и представить себе не мог, что на земле может существовать подобное изобилие. Казалось, будто все богатства южного Дома Солнца и блаженной обители Тлалока были собраны здесь, в одном месте, в действительности представлявшем лишь часть огромного города.

Чего тут только не было: разнообразные веревки, свитые как из волокон агавы, так и из сыромятной кожи, целые горы маисовых початков, сладкий картофель, лук, перец и какао-бобы, ошкуренные копченые кролики, поросята-пекари[8], индейки, утки, лани, жареные собаки, лягушки, рыба… Хоть сейчас на стол подавай! Здесь же предлагали бумагу из агавы и древесной коры, сок агавы, свежий мед, краски, в особенности индиго и кошениль, обсидиановые ножи, кремневые наконечники для копий, медные топоры, бамбуковые курительные трубки, стулья и спальные матрасы, жаровни, глиняную утварь, соль, древесный уголь, пропитанные смолой сосновые факелы, перья попугаев, орлов и соколов, лечебные травы, припарки, масла и растирания, барабаны, сделанные из раковин, трубы, флейты, погремушки, отрезы ярко окрашенных и богато расшитых тканей, самоцветы, драгоценные камни, жемчуг, изделия из серебра и золота, всевозможные ожерелья, серьги, браслеты. По соседству работали мастера татуировок и брадобреи.

Женщины, преклонив колени у печей, готовили бобы, проперченные маисовые лепешки тамале, тлаксатле и тортильи, в которые заворачивали приготовленное мясо или птицу. В дальнем конце рынка я даже углядел несколько клеток с пленными и осужденными преступниками, среди которых жрецы и начальники каменоломен присматривали себе людей для каторжной работы или жертвенного алтаря.

Теноча я заметил сразу. Он сидел в клетке один, его лицо, грудь, грязная набедренная повязка были измазаны в крови. Досталось ему основательно, но он остался тем же: на меня он посмотрел с убийственной злобой, а уж при виде Цветка Пустыни его глаза и вовсе наполнились безумной яростью.

— Он уйдет за хорошую цену, — заметил Звездочет. — У него сильные мускулы и крепкое сердце. Жрецы и начальники каменоломен будут перекупать такого пленника друг у друга.

— Да изрыгнут боги его желчь, — сказал я.

— Возможно, каменоломни даже страшнее, — возразил старик.

Стоя напротив заточенного в клетку Теноча, мы говорили о нем, как будто его и не было, отчего он бесновался еще пуще.

— Но почему мы с Цветком избежали и каменоломен, и жертвенного камня, а Теноч нет? — спросил я у Звездочета, когда клетки с пленниками остались позади.

— У тебя острый глаз и хорошая память как на названия, так и на образы, и ты разбираешься в звездах. Мое зрение слабеет, да и память тоже. Мне в работе требуется юный помощник. — Он указал на ночное небо.

Луна была полной, на черном, как обсидиан, небосводе сияли тысячи звезд. Особенно выделялась плотная, широкая звездная полоса, известная как Древо Мира.

— Ты нужен мне, чтобы наблюдать за звездными богами и проникать в их тайны, — продолжил Звездочет. — Раскрыть секрет Темного Разлома и узнать, что нам предначертано.

— А Цветок Пустыни?

— Если бы я отправил ее на жертвенный камень или в каменоломни, ты бы в жизни мне этого не простил. А нужно, чтобы ты работал с душой.

— Выходит, ты пощадил Цветок Пустыни, чтобы скрасить мою жизнь?

— И свою тоже. Женщина в доме нам не помешает, должен же кто-то ходить на рынок, чинить одежду, делать уборку, молоть зерно и печь нам лепешки. У нас с тобой на это времени не будет.

— Да, — согласился я, — звездных богов на небе много.

— Они неисчислимы и бессмертны, мы же мелки и преходящи.

— Но я не знаю, с чего начать.

— С твоих шести маленьких шаров.

— Хочешь сказать, что на моем животе начертаны тайны богов?

— Нет, но там начертано отражение тех звезд, что стерегут Темный Разлом Древа Мира — врата в пути преисподней.

— Старый шаман называл эту сияющую ладонь Крокодиловым Древом, а Темный Разлом с моими шестью звездами — Крокодиловой Пастью.

— Значит, тебе предстоит открыть Крокодилову Пасть.

— И к чему это приведет?

— К концу нашего путешествия.

— А куда мы держим путь?

— Мимо твоих звезд, прямо в Разлом. Вместе с тобой, юный Рубец, мы пройдем дорогой преисподней.

Свернув за угол, мы приблизились к городской Пирамиде Солнца. Подойдя к ее подножию, я присмотрелся к основанию величественного сооружения. И луна и звезды светили ярко, по обе стороны лестницы, до самой вершины, горели сотни факелов, так что света было более чем достаточно, но даже при этом пирамида казалась столь массивной, что, всматриваясь в ее основание, я не мог его разглядеть, как будто пирамида простиралась во всех направлениях, сколько мог видеть глаз… или вообще нигде не кончалась.

«А почему бы и нет? — подумалось мне. — Ведь ее вершина почти достигает звезд».

Уже первая пирамида, увиденная у ворот, повергла меня в благоговейный восторг, но по сравнению с этой она была все равно что муравейник. Со всех четырех сторон к пирамиде примыкали квадратные террасы, она была обнесена стенами, украшенными скульптурными изображениями змеиных голов, а на усеченной вершине находились два одинаковых святилища.

Стоя на дальнем краю террасы, я мог обозреть колоссальное строение от основания до вершины. Каждое святилище венчал высокий, высеченный из камня гребень, водруженный на ступенчатую платформу. Выбеленные рельефные изображения Кецалькоатля, Пернатого Змея, перемежались с гротескными масками ягуаров.

На каждом склоне было вырублено по несколько сотен ступеней, но у того склона, на который я смотрел, выступала каменная лестница. Окровавленные жрецы уже поднимались по ней, ведя на привязи дрожавших, съежившихся от ужаса пленников.

Когда мне наконец удалось оторвать глаза от высившегося храма, я заметил собравшуюся вокруг многолюдную толпу. Снова нараспев зазвучал клич:

— Кровь для богов! Кровь для богов!

Цветок Пустыни, хлебнувшая за свою недолгую жизнь немало горя, не могла оставаться равнодушной к страданиям даже совершенно посторонних людей. Ее била дрожь, да так сильно, что мне снова пришлось обнять ее за плечи.

Жертвоприношение тревожило и меня, но моя обеспокоенность была куда более практического свойства. Я знал, что достаточно одного неверного шага — и властители Толлана превратят наши с Цветком Пустыни жизни в сплошное мучение. Правда, благодаря вмешательству Звездочета и Дымящегося Щита нам удалось избежать клетки для рабов, но мне это избавление виделось лишь временным. Сейчас к нам благоволят, но это может измениться в любой миг — из-за какой-то случайности, каприза или причуды. Мне пришлось усвоить этот урок на своей шкуре, после кончины Огненных Очей, и я прекрасно понимал, что мы здесь находимся в полной зависимости от других людей. Опрометчивый шаг, слово, а то и просто перемена настроения, и мы окажемся поднимающимися по этой же лестнице, к жертвенному камню и обсидиановому ножу жреца. Да и в любом случае радужных иллюзий по поводу нашей участи я не питал.