— Чтоб вам всем провалиться, — резюмировала Куп.

— Наши мечи остры, наши сердца чисты, — произнес нараспев, пьяным голосом, Джеймси.

— Чтоб вам всем провалиться в ад! — выкрикнула Куп.

— Ладно, — закивал Джеймси. — Буду ворошить там уголья, поддерживать жар да тебя поджидать.

— Ну давай, Куп, — сказал Харгрейв. — Присоединяйся к команде.

Куп одарила его долгим, гневным, заключавшим в себе все, взглядом.

— Завтра и духу моего здесь не будет.

Отвернувшись от всех, она забралась в спальник и закрыла глаза.

Поздно ночью ее товарищи более чем ополовинили флягу с текилой. Куп поняла это потому, что ее разбудило их нестройное, пьяное пение. Харгрейв имел гулкий бас-профундо, Джеймси вторил ему хриплым тенором, в то время как Рита Кричлоу дополняла трио пылким, воспаряющим к небесам, на удивление мелодичным сопрано. Совместно у них получалось что-то вроде волчьего воя, что как нельзя лучше соответствовало духу той старинной, варварской солдатской баллады, которую они распевали:

«Что случилось? — гадала Куп. — Похоже, моя лучшая подруга тронулась умом. Да что там, нам обеим место в дурдоме. Во что мы вляпались?! Ну и черт с ним, — пришло ей в голову спустя мгновение. — Почему бы и нет? Если уж нырять, так с головой. Давай, Куп, присоединяйся к долбаной команде».

Она подняла руку и крикнула:

— Эй, Джеймси, ну-ка брось мне фляжку!

Сей мир, 1004 год

Иксчааль исчезла.

Я перерыл всю казарму, но никого и ничего не нашел. Необходимо было быстро убраться оттуда, что я и сделал, покинув казарму через задний ход и оставив внутри мертвых воинов. Я застал их врасплох, без оружия, иначе в Страну мертвых пришлось бы отправиться не им, а мне. Запахнув поплотнее плащ, чтобы скрыть следы крови, я выскользнул наружу и нырнул в лабиринт узких, извилистых улочек, надеясь, что там буду менее заметен. Но в конечном счете мне все равно пришлось выйти на широкую дорогу, ведущую к южным воротам. Я старался не торопиться, ибо боялся привлечь внимание, хотя, с другой стороны, мне позарез нужно было успеть выйти до того, как барабаны забьют тревогу и ворота закроются.

Этот сигнал, повелевающий привратникам закрыть ворота, раздался, когда до распахнутых створ оставалось совсем недалеко. Тюк с индюшиными перьями я бросил, перед тем как ворвался в казарму, но на подпоясывавшей меня веревке висел мешочек с какао-бобами, служившими платежным средством в сем мире. Запустив туда руку, я выудил пригоршню бобов, бросил их наземь, а потом крикнул стражникам:

— Эй, взгляните! Кто-то рассыпал здесь бобы какао!

Караульные и прохожие принялись ползать по дороге, собирая бобы, что дало мне возможность проскочить за ворота за миг до того, как они захлопнулись.

Только через два часа после выхода из города я позволил себе сбавить шаг. Никаких признаков погони. Надвигалась война, и властям Теотиуакана было не до перебивших друг друга в пьяной драке стражников: их главной заботой стали вражеские войска.

Я не терял надежды догнать Иксчааль, будучи уверен, что она удалилась именно в этом направлении. Несколько раз я описывал ее попадавшимся навстречу путникам, спрашивая, не видел ли кто такую женщину. Увы, никто не видел. Исчезновение Иксчааль беспокоило меня: вдруг я опередил ее в своем стремлении поскорее покинуть город, а она осталась внутри, за закрытыми воротами?

Напоследок она успела крикнуть: «Помни о своей миссии!» По правде сказать, ничего другого мне и не оставалось. Но задача эта виделась все более трудновыполнимой. Мне предстояло преодолеть огромное расстояние, ничего не зная ни о землях, через которые пролегал мой путь, ни о живущих там людях. Хуже того, я уже добрался до земель, жители которых не говорили на науатль и ко мне, как к чужеземцу, относились с подозрением.

Посольский знак, врученный мне Кецалькоатлем, я спрятал под одежду. В обычных обстоятельствах, по словам оружейника, знак гарантировал бы мне безопасный проход по сему миру чуть ли не от края до края, но сейчас, когда Толлан вел войну на двух фронтах, а в самом городе знать плела заговоры против правителя, у соседей прибавилось дерзости и храбрости. А заодно и подозрительности по отношению к посланцам правителя, вдруг объявившимся в их владениях.

Чтобы не бросаться в глаза, я использовал способ маскировки, подсказанный Иксчааль: купил тюк с перьями индюков и уток, взвалил его на спину и под видом носильщика присоединился к каравану, двигавшемуся в нужном мне направлении. Груз мой был, с одной стороны, легким, а с другой — не столь ценным, чтобы привлечь нежелательное внимание со стороны как разбойников, так и корыстолюбивых сборщиков податей.

Продолжая свой путь, я все глаза проглядел, высматривая Иксчааль, и беспрерывно расспрашивал людей, не видел ли кто одинокую женщину. На сердце у меня лежал камень, ибо мне ее не хватало.

Но, несмотря ни на что, в глубине души я чувствовал, что Иксчааль в безопасности. Разве могла эта женщина, воплощение тайны и магии, оставить свою миссию незавершенной? Нет, нам определенно суждено встретиться снова.

Иксчааль научила меня многому и, самое главное, тому, что нельзя простому смертному любить богиню.

Чолула

Три неустанных дневных перехода привели меня к границе владений Теотиуакана, а дальше лежала страна ольмеков. Завоевав прибрежную полосу у Восточного моря, они распространили свою власть за горы, вплоть до великого плато Анауак.

Я миновал великую пирамиду Тлачиуальтепетль, увидев ее только с расстояния. С виду больше похожая на гору с плоской вершиной, чем на творение человеческих рук, в основании она была даже больше, чем грандиозная Пирамида Солнца в Теотиуакане, и почти такая же по высоте.[36]

Вечером, сидя у костра среди носильщиков, я пил октли и слушал сказителя, повествовавшего о том, как на равнине возле Чолулы выросла колоссальная пирамида.

— В Эпоху четвертого Солнца, еще до возникновения сего мира небесный свод поддерживали по углам четыре великие горы, — поведал он. — А еще до четвертого Солнца было три других Солнца. В конце каждой эпохи боги разрушали мир, насылая на него тьму, ураганы и пламя. Четвертое Солнце было эпохой Чальчиутликуэ, богини воды, ставшей супругой Тлалока, бога дождя, владыки морей, рек и озер. Когда он упрекнул жену в чрезмерном тщеславии, та разрыдалась и плакала пятьдесят два года, утопив мир в своих слезах.

В Эпоху четвертого Солнца мир населяли не люди, а гиганты. Когда Великий потоп положил конец их владычеству и самому их миру, семеро гигантов спаслись от наводнения, взобравшись на вершину горы и укрывшись в пещере, а к тому времени, когда они выбрались наружу, Кецалькоатль сотворил из собранных в преисподней костей утопленников людей и населил ими новый мир. Таким образом возродилась жизнь.

Позднее один из выживших гигантов, Кселуа, возблагодарил богов, воздвигнув возле Чолулы Великую пирамиду. Собрав десятки тысяч людей и выстроив их в цепочку, Кселуа приказал им передавать кирпичи из рук в руки, пока миллионы кирпичей не сложились в невероятных размеров храм. Пирамида росла и росла, но, когда боги поняли, что она может достичь небес, они послали на строителей небесный огонь, вынудив прекратить работу.